Жестокие слова - Луиз Пенни

— Что ты видишь? — спросил наконец Габри.

— Что ты имеешь в виду? Вижу то же, что и ты.

— Нет. Я радуюсь тому, что вижу. А ты — нет.

Габри привык к переменчивости настроений своего партнера. Оливье был человеком тихим, сдержанным. Габри мог показаться более чувствительным, но они оба знали, что это не так. Оливье умел чувствовать глубоко, но держал свои чувства при себе. Жизнь оставила на Габри поверхностные шрамы, Оливье был иссечен шрамами внутренними, скрытыми и, возможно, более жестокими.

Но при этом он был добрейшим из людей, каких знал Габри, а знал он, нужно сказать, довольно многих. До Оливье. Однако все изменилось, когда его взгляд упал на Оливье — стройного, светловолосого, застенчивого.

С того дня большое сердце Габри было целиком отдано этому человеку.

— Что случилось? — Габри наклонился и взял Оливье за тонкую руку. — Скажи мне.

— Все это напрасно, — сказал наконец Оливье. — Я хочу сказать, незачем больше стараться. Никому теперь и в голову не придет прийти сюда. Кто захочет есть в ресторане, где было найдено мертвое тело?

— Как говорит Рут, все мы так или иначе — тела.

— Отлично. Я сделаю это рекламным слоганом.

— Ну, по крайней мере, в этом нет дискриминации. И мертвый, и живой — все добро пожаловать. Может быть, такой слоган будет лучше?

Габри увидел, как дрогнули в улыбке губы Оливье.

— Voyons,[43] это же отличная новость, что полиция считает, будто его убили не здесь. Это все меняет.

— Ты так думаешь? — Оливье с надеждой посмотрел на него.

— Знаешь, что я думаю? — произнес Габри совершенно серьезно. — Я думаю, это не будет иметь значения. Питер, Клара, Мирна — разве они перестанут сюда ходить, даже если какого-то беднягу тут убили? Парра, месье Беливо — да они бы пришли, даже если бы тут обнаружилась целая гора тел! И знаешь почему?

— Потому что им нравится здесь?

— Потому что им нравишься ты. Они тебя любят. Послушай, Оливье, у тебя превосходное бистро, великолепная еда, прекрасная атмосфера. Блестящее бистро. И ты блестящий человек. Все тебя любят. И знаешь что?

— Что? — ворчливо спросил Оливье.

— Ты добрейший, красивейший человек в мире.

— Это всего лишь слова.

Оливье снова чувствовал себя маленьким мальчиком. Пока остальные мальчишки носились как очумелые, ловили лягушек и кузнечиков, ломали ветки, он искал утешения. Любви. Он собирал слова и действия — даже от чужих людей — и набивал ими дыру, которая все увеличивалась в размерах.

Это действовало. Какое-то время. Потом одних слов ему уже не хватало.

— Это Мирна просила тебя сказать мне то, что ты сказал?

— Да. Это все вранье, огромная ложь, состряпанная Мирной и мной. Да что с тобой такое?

— Тебе не понять.

Габри проследил за взглядом Оливье — в окно, вверх по холму. Он вздохнул. Такое уже бывало.

— Мы ничего не можем с этим поделать. Может быть, нам стоит просто…

— Что «просто»? — резко спросил Оливье.

— Ты что, ищешь предлог, чтобы быть несчастным? Да?

Даже по стандартам Оливье такая реакция была неразумной. Его успокоили по поводу тела, его заверили в том, что все его любят. Его заверили, что Габри от него не убежит. Так в чем же была проблема?

— Слушай, может, дать им шанс? Кто знает, может, их гостиница и спа даже помогут нам.

А вот этого Оливье как раз не хотел слушать. Он резко встал, чуть не опрокинув кресло. Он чувствовал, как гнев поднимается в его груди. Это была какая-то сверхсила. Она делала его неуязвимым. Сильным. Отважным. Брутальным.

— Если хочешь дружить с ними — отлично, дружи. Почему бы тебе вообще не съехать куда-нибудь к чертям?

— Я не об этом. Я хотел сказать, уж коли мы ничего не можем с этим поделать, то почему бы нам не подружиться.

— У тебя какой-то детский сад получается. Они хотят нас уничтожить. Ты это понимаешь? Когда они пришли в первый раз, я не возражал, но потом они решили похитить наших клиентов, даже наш персонал. Ты думаешь, кто-то будет приходить в твою дешевую маленькую гостиничку, когда появится возможность останавливаться там?

Лицо Оливье покрылось красными пятнами. Габри увидел сквозь редеющие светлые волосы, что краснота захватила даже кожу на голове Оливье.

— О чем ты говоришь? Меня не волнует, приходят люди или нет. Ты это знаешь. Деньги нам не нужны. Я делаю это, чтобы развлечься.

Оливье с трудом сдерживался, чтобы не зайти слишком далеко. Они смотрели друг на друга с такой яростью, что воздух между ними вибрировал.

— Зачем? — спросил наконец Оливье.

— Что зачем?

— Если тот человек был убит не здесь, зачем его сюда приволокли?

Габри почувствовал, что с этим вопросом его гнев ушел, рассеялся.

— Полицейские говорили сегодня, — произнес Оливье монотонным голосом, — что завтра они собираются поговорить с моим отцом.

«Бедняга Оливье, — подумал Габри. — Ему и в самом деле есть о чем беспокоиться».

Жан Ги Бовуар вылез из машины и уставился через дорогу на дом Пуарье.

Это была развалина. Если ремонтировать, то одной покраской тут не обойдешься. Крыльцо перекосилось, ступеньки казались ненадежными, доски в стене дома кое-где отсутствовали.

В сельском Квебеке Бовуар видел множество таких мест. Здесь поколение за поколением жили одни и те же семьи. Клотильда Пуарье, возможно, попивала кофе из расколотой кружки, которой пользовалась еще ее мать, и спала на матрасе, на котором ее зачали. На стенах наверняка висели засушенные цветы и ложки, присланные родственниками, которые избегали таких экзотических мест, как Римуски, или Чикутими, или Гаспе. А еще там наверняка было кресло, кресло-качалка у окна, близ дровяной плиты. А на кресле — грязноватый шерстяной плед с крошками. Вымыв тарелки после завтрака, Клотильда Пуарье садилась в это кресло и смотрела в окно.

Что она там высматривала? Друга? Знакомую машину? Еще одну ложку?

Может быть, сейчас она смотрела на него?

«Вольво» Армана Гамаша появился из-за вершины холма и остановился рядом с Бовуаром. Двое мужчин некоторое время стояли и молча смотрели на дом.

— Я выяснил насчет морилки, — сказал Бовуар, думая, что этому дому и сотни галлонов было бы мало. — Жильберы, ремонтируя дом, ею не пользовались. Я говорил с Доминик Жильбер. Она заявила, что их цель — максимальная экологичность. Они обработали полы песком, а после этого пользовались тунговым маслом.

— Значит, морилка на одежде убитого не из старого дома Хадли, — разочарованно сказал его шеф.

Это могло стать многообещающей ниточкой.

— Почему мы здесь? — спросил Бовуар, когда они повернулись к слегка просевшему дому и ржавеющему грузовичку во дворе.

Бовуар получил по телефону приказ шефа встретить его здесь, но не знал для чего.

Гамаш передал ему рассказ Мюндена об Оливье, мадам Пуарье и ее мебели. В особенности о стульях Чиппендейла.

— Значит, ее дети считают, что Оливье ее надул? А если ее, то и их? — спросил Бовуар.

— Похоже.

Старший инспектор постучал в дверь. Некоторое время спустя из-за двери раздался раздраженный голос:

— Кто там?

— Старший инспектор Гамаш, мадам. Из Квебекской полиции.

— Я не сделала ничего противозаконного.

Гамаш и Бовуар переглянулись.

— Нам нужно поговорить с вами, мадам Пуарье. Разговор по поводу тела, найденного в бистро в Трех Соснах.

— И что?

Разговаривать через дюймовую толщину выкрашивающегося дерева было довольно затруднительно.

— Позвольте нам войти. Мы хотим поговорить с вами об Оливье Брюле.

Дверь открыла пожилая женщина, маленькая и хрупкая. Она недовольно посмотрела на них, повернулась и быстро пошла внутрь дома. Гамаш и Бовуар последовали за ней.

Дом был украшен именно так, как и предполагал Бовуар. Вернее, не украшен. На стенах все оставалось в том виде, в каком было поколения назад, отчего они напоминали горизонтальные археологические раскопки. Чем дальше шли Гамаш и Бовуар, тем новее были предметы на стенах. Цветы в рамочках, салфетки в прозрачном пластике, распятия, изображения Иисуса и Девы Марии и да, ложки — все это было закреплено на выцветших обоях.

Но в доме было чисто, пахло выпечкой. На столе и полках стояли фотографии внуков, а может, и правнуков. Выцветшая скатерть в полоску, чистая и выглаженная, лежала на кухонном столе, в центре которого расположилась ваза с поздними осенними цветами.

— Чаю? — Мадам Пуарье подняла чайник с плиты.

Бовуар отказался, а Гамаш принял предложение. Она ушла и вернулась с чашками для всех.

— Прошу.

— Насколько нам известно, Оливье купил у вас кое-какую мебель, — сказал Бовуар.

— Не кое-какую. Он много чего купил. И слава богу. Дал мне денег больше, чем любой другой мог дать, что бы там мои дети вам ни говорили.