Вечные времена - Васил Попов

— Значит, Улах, убегаешь, а? — сказал во дворе дома бабки Мины Лесник, остановившись перед его семейством и вещами. Белый бидон тоже был там.

— Я не убегаю, дядя Лесник, — пробормотал Улах.

— Не убегаешь? А дом мы тебе дали?

Улах виновато кивнул.

— Надбавки получал?

Снова кивок. И все семейство Улаха закивало головами, хотя не все поняли, о чем речь. Самый младший сосал грудь матери, а в ее выпиравшем животе уже угадывался следующий отпрыск. Лесник оглядел всех по очереди: когда Улах появился в селе и ему дали дом бабки Мины, ребятишек было семеро, а сейчас — четырнадцать. У Манчо уже пушок над верхней губой, а фуражка лихо заломлена — значит, скоро будут женить. Сулейка — юная красотка с осиной талией — нарядилась в белую прозрачную блузку, сверху суконная телогрейка на меху, на голове платок с лиловыми и зелеными цветами — аж в глазах рябит. Остальные одеты кто во что горазд: на ногах — туфли, галоши, старые башмаки, у одного даже лакированные сандалии с ремешками; на голове — вязаная лыжная шапочка, солдатское кепи, сержантская фуражка без козырька, но с ремешком под подбородком. Один из малышей — кудрявый красивый мальчуган в розовых рейтузах и рекламной кепчонке с надписью «Спортлото» — посасывая палец, уставился прямо в глаза Лесника, поймав его горящий, обвиняющий взгляд.

— Это все он, — оправдывался Улах, вынимая из мешка кларнет. — Не хочет, и все тут!

— Кто не хочет? — взвился Лесник. — Чего не хочет?

— Да кларнет, дядя Лесник! — Вытащив инструмент из мешка, Улах собрал его и поднес мундштук к губам. Кларнет кашлянул, потом чихнул, словно человек.

— Почему не хочет? — спросил Лесник. — Раньше ведь играл?

— Да, но больше не хочет, потерял голос, — стал объяснять Улах. — Свадеб нет, крещений нет. Людей нет, дядя Лесник, для кого ему играть?

Улах горестно покачал головой, и все семейство закачало головами. Понял Лесник, что не сможет их удержать. Вышли они из ворот дома бабки Мины партизанской цепочкой, таща с собой родовой шатер, колья, одеяла и узлы, чемодан и зонт; ушли с его глаз долой, не оправдав надежд, выбыли из списка, который он приколол кнопкой над своей кроватью и из которого часто вычеркивал чье-либо имя. Теперь ему придется вычеркнуть сразу четырнадцать плюс два — шестнадцать имен.

Они шли напрямик через поле. Сойки проносились стрелой над самой землей, солнце стремилось зажечь и их крылья своим огнем. Земля горела у них под ногами, они смотрели вперед и уже видели станцию — маленькую желтую постройку, пристройку к ней и рельсы железной дороги. За все это время Улах ни разу не обернулся, словно село уже сгорело за его спиной и сейчас ветер развевал пепел, чтобы от него не осталось и следа. Сгорели и проведенные в нем годы, и люди, которых он знал в эти годы, и дом бабки Мины. Только Лесник, изваянный из камня и железа, еще догорал перед глазами Улаха. Улах хорошо знал, что, если обернется, заревет в голос, поэтому, еще крепче прижав к боку кларнет, завернутый в мешок, ускорил шаг.

Когда они вступили в тень акаций, пожар на Бугре угас и виноградники снова зазеленели. Показалось вдали и село, притулившееся у подножья гор, — целехонькое, словно не горело минуту назад. Улах принялся пересчитывать детей и вещи. На этот раз вышло на одну штуку больше. Он озадаченно почесал в голове: не иначе козни дьявола! Ведь когда он считал их у моста, было на одну меньше — они же забыли белый пластмассовый бидон. Он снова посчитал, загибая пальцы, — получилось точно. Это шайтан меня путает, подумал Улах, не буду больше считать, сколько нас есть — столько и поедем.

Наконец они вышли на перрон, покрытый коричневым шлаком. Перед желтой станционной постройкой стояла подвода без лошади. Улах поискал глазами лошадь, но ее не было, позади станции виднелись свинарник, курятник и два рола почерневшей проволоки. Одинокая железнодорожная линия убегала вдаль к вербам, а еще дальше в мареве скрывалось Златаново.

Из станционного домика появился ЖэДэ с женой Мицкой — они несли пружинный матрас от двуспальной кровати. Взгромоздив его на подводу, они снова направились к домику. Улах крикнул:

— Эй, ЖэДэ, здравствуй!

ЖэДэ обернулся, снял форменную фуражку и вытер голову большим носовым платком в зеленую и черную клетку. Потом снова надел фуражку, но не ответил на приветствие. Вошел вместе с Мицкой в домик, будто ни Улаха, ни его семейства с вещами вообще не было на перроне.

Спустя немного оба появились снова — на этот раз они тащили спинки кровати.

— ЖэДэ, здравствуй! — опять обратился к нему Улах.

— Не отрывай меня от дела! — бросил через плечо ЖэДэ. — Чего тебе надо?

— Билеты, ЖэДэ, — ответил Улах, указав на детей и вещи. — Четыре полных, остальные половинки и со скидкой.

ЖэДэ обменялся с женой быстрым взглядом, она пожала плечами и засмеялась, смех ее напоминал лошадиное ржание. Это была страшная с виду женщина, с усами, никто никогда не слышал, чтобы она разговаривала. ЖэДэ рассказывал направо и налево, что она его обожает, но в ее темных глазках-щелочках горела дикая ненависть. Улах вздрогнул, а Мицка снова засмеялась и вошла в домик. ЖэДэ последовал за ней мелкими шажками, под рубашкой навыпуск живот его подрагивал. Когда они вынесли и погрузили на подводу скатанные матрасы, Улах снова подал голос:

— ЖэДэ, дай билеты, поезд сейчас придет!

— Какой поезд? — спросил удивленно ЖэДэ, словно плохо расслышав.

— Да этот, 205, который проходит здесь каждый день в это время.

— Ах, вот как! — воскликнул ЖэДэ, вновь обменявшись с женой взглядом; она коротко хихикнула. — Значит, говоришь, здесь каждый день в это время проходит 205-й?

— Ну да.

— И ты хочешь на него билеты?

— Да.

— И хочешь уехать с первого пути?

— Хочу, — улыбнулся Улах. — Мы все хотим. Уезжаем в Рисен.

ЖэДэ снова вытер голову носовым платком и надел фуражку. Не говоря больше ни слова, заторопился вслед за Мицкой в домик. Немного погодя оба вышли с другим пружинным матрасом, на этот раз от односпальной кровати. Все семейство Улаха выстроилось в круг около подводы. Малыш в розовых рейтузах и кепке «Спортлото» чихнул. Младенец заплакал, и жена Улаха сунула ему грудь.

— ЖэДэ, — умоляюще сказал Улах. — Дай билеты, не тяни время! Упустим поезд!

— Какой поезд? — поинтересовался ЖэДэ.

— Да 205. Его что, отменили?

— Отменили, говоришь? Мицка, слышишь, что он тут болтает, а?

Она ответила коротким смешком; на ее темном усатом лице не дрогнул ни мускул. В этот миг откуда-то издалека, из