Вечные времена - Васил Попов

его своей песней. Запел и овраг, бузина и дикий перец тоже подали голос, загудела басовито церковь, выводя мелодию с высоты — с золотого креста, где аисты каждый год вили гнездо. Песню подхватили дома, ограды, ворота — каждый своим голосом — густым или тонким, хриплым или мягким, зловещим или нежным, и у песни этой не было ни определенной мелодии, ни определенных слов, потому что не было у нее ни начала, ни конца. Мальчик тоже попытался было запеть, но голос его не слушался, и ребеночек исчез.

Понял Димитр, что игра окончена. Вышел он из зарослей бузины и дикого перца, которые еще драли глотку, спустился под мост и перешел на другую сторону оврага. Вверху над ним бабка Неделя пела о плодоносности, о рождении и смерти, о земле и семени, о вечном круговороте жизни, но Димитр не понимал ни слов, ни мелодии этой незнакомой песни.

Вернувшись в пустой дом, он сел на ступеньку лестницы. Напротив стоял Другой дом, где держали коноплю, ковры, бочонки да кадушки, которые ставили туда, чтобы они не рассохлись. Димитр не стал звать Рурку, чтоб спросить, закончила ли она стирку, и она не появилась в окне Другого дома. Вечером, когда отец и мать вернулись с работы, он впервые заметил, какие они старые и усталые.

— Ну как, играл сегодня? — спросил отец.

— Нет, — вяло ответил Димитр.

— А в Другой дом ходил?

— Нет.

— А как же Рурка?

— Какая Рурка? — рассеянно отозвался Димитр.

— Как какая? — вмешалась мать. — Твоя.

— Нет никакой Рурки, — сказал мальчик.

Родители переглянулись, а Димитр молча уставился на перевязанный палец правой ноги.

ЛОЗУНГИ

Вырвав из блокнота лист, Лесник произнес:

— Вот тебе тексты, учитель! Я написал десять текстов, сделаешь десять лозунгов. Вот тебе бумага, вот краска, вот кисточка!

Учитель Димов умел красиво писать. Умел вправлять вывихи, был заядлым рыболовом и пчеловодом. У него был хороший голос, и он пел ученикам, аккомпанируя себе на скрипке. Кому не был знаком его темно-синий двубортный костюм в полоску, отутюженный, выглядевший всегда новым? После того как школу закрыли и она стала складом шелковичных коконов и зернохранилищем, учитель избегал заходить в нее. Но однажды зимой он вошел, вытащил из печной трубы, куда он его спрятал, школьный звонок и принялся звонить, пока не собрал всех стариков. Ты чего звонишь, учитель, спрашивали люди, может, школу снова откроют? Учитель молчал, замолчали и те, кто спрашивал, — они очень хорошо знали, что в селе нет детей, нет учеников, что нет смысла открывать здесь школу. Ну, хорошо, сказал тогда один из собравшихся, учитель звонил, но мы-то что здесь торчим, разве у нас нет своих дел? И все разошлись. Лесник наругал тогда учителя, хотел отобрать у него звонок. Не отдам, сказал учитель, и пошел домой, а когда снова вышел на улицу, глаза у него были красные.

Все это пронеслось в мозгу Лесника, пока он стоял посреди зальчика клуба БКП, который в последнее время был и почтой, и сельсоветом. Телефон молчал, громко жужжала прошлогодняя муха, пахло отвратительно мастикой, которой был натерт пол. На стойке лежали телеграфные бланки, стояла чернильница.

Образ учителя встал перед его взором вместе с заброшенной школой, вернув с собой минувшие годы, переселившихся в Рисен людей, покойников, которые уже не могли собраться и спросить, почему звонит звонок. Лесник сел на желтый скрипучий стул. Всю ночь он в тысячный раз перечитывал «Государство и революция», знал, что все там сказано правильно, но вот об этом там ничего нет. И как получается, что ты возвращаешь к жизни умершего от рака горла учителя Димова, даешь ему лист и просишь написать десять лозунгов? Лесник стал читать лозунги, написанные им на листке из блокнота чернилами для телеграмм:

«Кому ты оставляешь землю?»

«Куда девалось твое кооперативное сознание?»

«Если каждый убежит, родные дома опустеют. Останься!»

«Доведем до конца начатое, трудности нас не страшат!»

«Вернитесь! Еще не поздно!»

И так далее, до последнего лозунга:

«Почему?»

Когда он дошел до него, глаза его увлажнились. Почему? Почему? Почему?

Он кооперировал землю в этом селе, выворачивал наизнанку человеческие души. Привезли первый трактор, духовой оркестр играет «Интернационал», трактор пашет, оставляя позади себя облака синего дыма. Люди идут за ним по распаханным межам — одни подпевают, другие тихо ругаются, третьи плачут. Стоя возле тракториста, Лесник смотрит на горизонт, в сияющую даль коммунизма, а над головой его трепещет красный флаг. А потом Лесник стоит перед навесом Велико — цокает языком, удивляется: ведь Велико первым записался в кооператив, и сколько там у него было земли — какие-нибудь двести соток. Не потребовалось никакой агитации — он просто взял карандаш, послюнявил его и подписался. Лесник обнял его, а Велико вернулся домой, помылся, переоделся, взял веревку, которой вяжут Снопы, перекинул ее через балку навеса и повесился. Почерневший, с высунутым языком, висел Велико в петле, его босые ноги покачивались, не доставая земли.

Скажи мне, Лесник, что такое человек, спрашивал когда-то дед Стефан, который никак не мог побороть в себе сожаление о своих тридцати сотках бахчи возле моста. — Великое нечто — человек, дедушка Стефан, сказал ему тогда Лесник. Человек — это звучит гордо! — Гордо, спросил дед Стефан, а что в нем гордого?.. А когда Лесник возвращался домой, его жена Мария встречала его молча, потупив взор. Она была тихой по характеру. Молчала Мария, но Лесник знал, о чем она думает: ну зачем ты восстанавливаешь против себя людей, как пойду за водой, женщины не смеют словом со мной перемолвиться. Тогда он брал «Государство и революция», раскрывал перед ней страницы и, махая руками, объяснял, посреди ночи открывал перед ней прекрасные горизонты, которые он увидел и в которые навсегда поверил. Ради них, этих горизонтов, он терпел нечеловеческую боль, когда ему вырывали ногти, забивали в пальцы сапожные гвозди. Ради них он ушел партизанить в горы, давал клятву и сдержал клятву!

Почему?

Тяжело встав со стула, Лесник развернул рулон бумаги и взял в руку кисточку. Обмакнув в красную краску, начал выводить ею буквы, следя за тем, чтобы строчка внизу была ровной. Выводит он букву за буквой, а перед ним вдруг встает Спас в накинутом на плечи зеленом пальто с железной своей улыбкой на губах. Протягивает Спас ему тетрадь — возьми, говорит, Лесник, и спрашивай меня названия столиц, я все знаю. Хотел было Лесник бросить тетрадь на землю, но передумал, раскрыл ее и сказал:

— Хорошо, сейчас проверим. Столица