Вечные времена - Васил Попов

Ребенок опять заплакал. Бабка Неделя вся обратилась в слух. Димитра, сидевшего на ветке груши во дворе Оглобли, она не заметила.

Димитр все еще удивлялся, как это ребенок оказался у него в горле и он может им командовать — когда заплакать, а когда замолчать. Он снова приказал ему заплакать — и тот заплакал. В этот момент Димитр увидел бабку Неделю, которая, идя на голос младенца, уже подходила к воротам Оглобли. Мальчик соскочил с груши и бросился через калитку в соседний огород. Палец его снова разбудил спавший камень в огороде Иордана-цирюльника. Охнув, Димитр схватился за ногу и сел на помидорную грядку. Он хотел было сунуть больной палец в рот, но не смог: это тебе не рука, которая близко ото рта, пососешь палец — он и пройдет.

— Оглобля! — услышал он голос бабки Недели из-за высоких мальв.

Никто ей не ответил.

— Где тут плачет ребенок?

Димитр засмеялся, боль в пальце тотчас прошла. Где плачет ребенок, а? Здесь, бабушка Неделя, здесь, — тихонько прошептал он, и вдруг его озарило: если Рурка занята, почему бы ему не поиграть с бабушкой Неделей? Чтобы с кем-то поиграть, кажется, обязательно должен быть ребенок! Прихрамывая, Димитр прокрался вдоль дома Йордана-цирюльника и, спрятавшись за бочкой с дождевой водой, опять приказал ребенку заплакать. Прижавшись щекой к бочке, доски которой были испещрены черными дырочками, мальчик следил одним глазом за воротами. Пахло деревом и застоялой дождевой водой.

Приоткрыв калитку в воротах, бабка Неделя заглянула во двор. На миг Димитр ослеп от зеленого сияния ее вечно молодых глаз, и ребенок тоже ослеп и замолчал.

— Никого нет, — сказала бабка Неделя, — откуда в доме Йордана-цирюльника ребенок? Он давно уморил и последнюю свою жену, но сейчас не будем об этом говорить.

Она немного постояла, размышляя. Сердце Димитра бешено стучало: он боялся, что она направится к дому, но она повернулась и захлопнула калитку.

Димитр засмеялся от удовольствия. Я вам покажу — нет; Рурки в Другом доме, нет и ребенка, а? Как бы не так! Он приложил палец ко рту ребенка, чтоб молчал, немножко его покачал. Перепрыгивая низенький плетень из прутьев, обмазанных коровьим навозом, он высоко поднял ребеночка, чтобы его не задели торчащие прутья.

Некому у нас родить, сказала себе бабка Неделя, остановившись в тени электрического столба у ворот Йордана-цирюльника. Наверное, это эхо того времени, когда дети рождались, а я их принимала — ведь я всех в этом селе принимала, кроме деда Димитра, который родился на несколько лет раньше меня! Селу хочется, чтоб появлялись на белый свет младенцы, потому и возвращается эхо, и плач ребенка возвращается, и женщины тоже… Средь бела дня появились женщины — в длинных белых рубахах, с распущенными волосами, босиком, с большими животами — вот-вот собираются рожать! Остановились в тени у ворот Йордана-цирюльника, и бабка Неделя почувствовала их дыхание — оно отдавало молоком. Она сделала им знак молчать, и они стояли молча, а волосы их блестели в тени. — Я обещала повести вас в поле, — тихонько сказала им бабка Неделя, — чтоб вы там цветов набрали, венки сплели, пустили их в реку на счастье — и земля чтоб родила, и вы чтоб благополучно разрешились от бремени, умножили свои семейства. — Тогда пошли! — кротко промолвила одна из женщин — это была мать Лесника. — Пойдемте! — согласилась бабка Неделя, — но сначала подождем, пока стемнеет, потому как сейчас, днем, и люди повсюду, и скотина: увидят нас и все дело испортят. Женщины заплакали, слезы их закапали на пыльную дорогу, на камни, на прошлогоднюю мякину. — Почему вы плачете, — тихо прошептала им она, — зачем торопитесь, придет черед каждой, у каждой я приму ребеночка, перережу пуповину, брошу ее туда, куда господь велит, а он потом придет и ее к себе заберет: длина человеческой жизни — вот она, всего-навсего с пуповину.

Женщины перестали плакать, но теперь заплакала бабка Неделя. Димитр увидел ее слезы через щель в плетне, услышал тихие всхлипы и удивился, почему она плачет — одна, средь бела дня, стоя в тени возле ворот Йордана-цирюльника. Ему не виден был ее палец на правой ноге — может, она тоже разбудила какой-нибудь спящий камень? Ничего, бабушка Неделя, успокоил он ее про себя, не плачь, сейчас все пройдет. Давай снова поиграем, вот он — ребеночек, а когда Рурка закончит стирку, я буду играть с ней, а ты будешь сидеть там, на сундуке.

— Тебя я тоже принимала, — сказала она ему однажды.

— Как принимала? — не понял мальчик.

— Да так — когда ты родился, я отрезала тебе пуповину, потом запеленала тебя и показала людям. Все село собралось во дворе.

Димитр тогда подумал, что каждый человек, перед тем как родиться, висит на веревке-пуповине под небом. Приходит бабушка Неделя, перерезает веревку, и человек падает в село — он родился. Потом его пеленают. Как только вспомнил Димитр о пеленках, ребенок у него в горле снова подал голос.

Он громко и нетерпеливо заплакал, Димитру еле удалось заткнуть ему рот. Бабка Неделя подняла голову, слезы у нее мгновенно высохли, глаза вновь засветились зеленым сиянием. Она направилась к плетню, но Димитр уже помчался прочь через огород. Выскочив на узкую улочку, кинулся к Барагану. Время от времени он останавливался, прячась за углами домов и заборов, и тогда ребенок снова плакал, а бабка Неделя снова шла на его голос. Димитр видел, как она, тяжело дыша, взбирается по крутым тропинкам и, шатаясь, спускается вниз, как один раз она поскользнулась и упала в колючки, но потом, поднявшись, снова пошла на голос младенца. Забыв о больном пальце и Рурке, Димитр, увлекшись игрой, провел бабку Неделю через весь Бараган. Затем перешел через овраг и долго водил ее по огородам, после чего пересек шоссе и оказался в местности Парцаля. Он был неутомим — и он, и ребенок.

Когда на обратном пути Димитр добрался до висячего моста Дачо, он спрятался в зарослях бузины и дикого перца, чтобы посмотреть, как бабка Неделя пойдет по мосту. Вскоре она показалась наверху. Еле передвигая ногами от усталости, она медленно плелась, опираясь на подобранную где-то палку. Платок сполз ей на лоб, сияние глаз угасло.

Бабка Неделя ступила на висячий мост и, сделав несколько шагов, остановилась. Мост только этого и ждал. Весело скрипнув, он запел свою песню и начал ее качать. Перила и доски завели свою мелодию. Димитр издал горлом младенческий плач, но мост заглушил