Откуда я иду, или Сны в Красном городе - Станислав Борисович Малозёмов

Лариса прибежала в ночнушке и бигудях. Заспанная. Испуганная: – Что? Не сердце, нет? Столько волнений сейчас. Назначение это не нравится мне. Жили бы спокойно. А теперь вся церковь на тебе повиснет и тихие скандалы с нашей властью прибавятся. С коммунистами по разным поводам.

Сухарев посадил её рядом и рассказал сон. После чего сам оторопел. Пересказал он текст слово в слово.

– Вот это со мной пару раз в месяц происходит. Причём только в Кызылдале. И все прошлые сны – не болтовня. Всё вроде бы я и так знал и знаю, а после голоса то, что услышал, становится убеждением. Но сегодня впервые растерялся. Голос про Создателя рассказал. И получается по его словам, что Библия- это сказка волшебная. Куча не состыкованных разумно и логично легенд. Примеры к этому факту очень убедительные. Я и сам замечал нестыкухи всякие. Но осмелиться подумать против Бога не в силах был.

– А ты действительно безоговорочно веришь в Бога, в Христа-спасителя? – Лариса подала ему брюки, рубашку и толстый свитер из овечьей шерсти. – Я вот пробовала поверить. В церковь сначала бегала только на тебя поглядеть. Потом иконы изучала и тексты про всех святых. И про троицу да Деву Марию. И многого недопоняла. Почему они все святые – мученики? Почему нет просто кристальных, истовых людей со святостью и нормальной жизнью? Не понятно мне…

Тайком из комитета комсомола раз двадцать бегала. Увидела тебя в первый раз с Жорой на руднике. Я рядом стояла, когда он экскаватор подогнал. Ты меня не заметил. Я ж без колец была, без браслетов и серёжек с агатами, да не в платье с блёстками. В робе рабочей. По карьерам бегала, ребят к вступлению в комсомол готовила. Жора мне и сказал потом, кто ты, где работаешь и как его из грязи в люди вернул.

Наверное, я тогда в тебя влюбилась. Не знаю. Но когда Жора сказал, что идёт к тебе на новоселье, я его чуть не удушила, так обнимала и просила, чтобы и меня взял. Он сказал, что одну не возьмет. Ищи, говорит, двух-трёх подружек. Там народ серьёзный будет, а вы, комсомолки, так – постельная принадлежность для больших людей. Есть про вас такое мнение. А они там будут. И у Вити, говорит, жена и сын в Челябинске. Запомни. Семью не разваливай.

– Да не разваливала ты семью, – Сухарев оделся и пошел пить кефир с булочками. – Мария со мной жить уже не будет. Она сюда не приедет. А я туда не вернусь. На всё воля Божья. Так почему не вышло у тебя с верой в Господа? И почему Жора сказал мне, что ты Латышева, если натурально ты Шереметьева. Замужем была?

– Не была. Латышева я по паспорту. Мамина фамилия. Отец сказал, что с графской фамилией и ему непросто живётся. Многие графьёв Шереметьевых почему-то не добром поминают, а мне папа никаких осложнений не хочет. У меня, Вить, жизнь и так была с большой проблемой.– Лариса села, сжала голову руками и наклонилась к коленям.

– Я музыкалку в Златоусте окончила с отличием. И поступила в Свердловскую консерваторию. На втором курсе стали меня брать на большие концерты. В Москву, Ленинград, в Вильнюс ездила. Три конкурса выиграла Всесоюзных. Репертуар – Гайдн, Верди, Рахманинов, Моцарт, Прокофьев, Стравинский, Бетховен, Штраус и другие такие же гении. Ну, кто-то из девах консерваторских помирал от зависти. Шестьдесят первый год. Мне двадцать лет и одухотворённое лицо да пальчики, которые по клавишам как мышки бегали. Нет, не бегали. Летали как бабочки над клавишами, а музыка сама лилась. Кто завидовал сильно – не узнала до сих пор. Говорили про одну. А я не поверила. Она мне лучшей подружкой была.

Ну так вот. Зимой вечером шла я с репетиции в общежитие. А по дороге стройка была. Магазин, что ли, делали. Вот возле неё прихватили меня трое парней. Темно. Лиц не видно. Да я их, точно, не знала. Голоса незнакомые. Один мне рот зажал, другой, очень сильный, взял обе руки мои и ладонями прижал к бетонному полу. А третий кирпичом минут пять бил меня по пальцам. Сколько я там валялась – не знаю. Отморозила нос, уши, руки и пальцы на ногах.

Нашел меня сторож. Удивился, что я живая. Он и «скорую» вызвал. Провалялась я в травматологии месяц. Кости мне наладили. Спицы и сейчас в трёх пальцах остались. Ступни и пальцы на ногах даже сегодня ничего не чувствуют. Хоть в кипяток опускай – им без разницы. Нос зимой белеет при минус десяти и тоже хоть откуси его – не почувствую. Вот… И всё. Пианистка скончалась. Я долго прощалась с музыкой. Плакала постоянно, вены, глянь, резала. Снотворное купила и выпила. Пачку за раз. Опять «скорая», неделя в больнице. После этого я уехала в Златоуст. Работала уборщицей в горкоме комсомола. Полы мыла шваброй.

А потом меня это хмырь прыщавый, начальник горкомовский, увидел. После него пришла какая-то девочка и сказала, что меня зовет секретарь на беседу. Я пошла и меня взяли инструктором. Дальше ты знаешь. Зарайск, а оттуда на рудник сюда приехала. К новоселью собрала у девчонок цацки всякие и платье то, серебристое. Своих украшений и хорошей одежды нет. Зарплата у инструктора – сто десять рублей. Накрасилась как дура, духами полилась Светкиными. К тебе шла. Хотела понравиться. Потому, что устала смотреть на тебя издали.

Виктор даже рот приоткрыл. Газа его стали влажными и злыми.

– Это когда случилось всё? С кирпичом по пальцам?

– В декабре шестьдесят первого. Двенадцатого числа в семь тридцать вечера.

– А лучшая подружка консерваторская где теперь?

– Преподаёт в Свердловске в шестой музыкальной. Оля Васильева.

– Я через неё найду тех ребят, – Виктор сжал губы. – Найду.

– Зачем? – грустно улыбнулась Лариса. – Прошлого нет больше. Есть Кызылдала, ты, рудник и хорошие люди на карьерах. Тоже, кстати, все в душу раненные. Ни одного не знаю с доброй судьбой.

– Потом договорим, – Виктор поднялся, взял свой баул и плечики с отглаженным ночью облачением иерея. – Торопиться надо. До рукоположения и посвящения в сан дел полно. Буду звонить вечерами.

Он поцеловал Ларису и быстро ушел. К церкви, к машине, шел так быстро, что маленьких капель слёз, сразу же замёрзших в уголках глаз, никто не увидел бы. И вот только это одно было для него в то утро очень хорошо.

11. глава одиннадцатая

«Волга» настоятеля Зарайской церкви протоиерея Димитрия ещё год назад возила драгоценное тело третьего секретаря обкома партии. Меняли ему машины каждую весну. Вот эту «волгу» по разнарядке отделённое от церкви государство передало бесплатно Никольскому храму. Оно, государство в лице КПСС, не смотря на узаконенный коммунистический атеизм, втихаря церкви помогало по мелочам. То денег даст на голубые ели, чтоб росли они вокруг храма так же, как и перед обкомом, то полный набор инструментов духового оркестра подарит для торжественных похорон значительных людей. А два года назад позвонил отцу Димитрию второй секретарь с предложением.

– Дмитрий Викторович! – Сказал он уважительным голосом.– У нас в большом музее заканчивают работу мастера по мозаичным панно. Они из московского Новодевичьего монастыря. Я их тебе пошлю. Пусть изнутри на стенах и под куполами выложат фрески. Во всех московских храмах сейчас так делают. А мы чем хуже? Ты не против?

– Спасибо на добром слове, Василий Никитич! – Откликнулся Дмитрий Лазарев.– Только не потянем мы. Дорогие они, умельцы московские.

– А городской фонд культуры оплатит. Им не в напряг. Я им скажу. – Улыбнулся секретарь. – Короче, сейчас пошлю к тебе главного художника. Бывай!

И за месяц выложили мозаичники такие потрясающие библейские картины слева от амвона и под куполами, что поначалу прихожане молились только на них. От Зарайска до Челябинска двести шестьдесят километров. Дорога хорошая, гладкая. Но два часа всё равно надо было дороге подарить. Первые быстрые пятнадцать минут Виктор болтал с шофёром Геной о всякой чепухе. Потом Гена стал тихо петь всякие молодежные песенки, а Сухарев вспомнил последний сон о Боге и создании Мира. В бауле между облачением иерея, электробритвой и сменной белой рубашкой лежали библия и молитвослов. Всегда с собой брал в поездки. Читал вечерами в гостиницах. А сейчас сон вспомнился последний. Где Голос объяснял непонимание вселенским Разумом земных религий и доверчивость землян к богам.

– Раздолбал он и создание мира земного, и Бога – отца. И сына, да и Святого