Его сладкая девочка (СИ) - Драгам Аля

Сначала в химчистку думал сдать, но хрен знает, чем там пользуются. Вполне сам справлюсь, я так-то не белоручка.

— Я поехал, наберешь. — Давид хватает с полки ключи и делает ручкой. — Тетя Рита, Светлана, мое почтение.

— Давид, — мама рычит, а он ржет, как конь и скрывается в лифте. Идеально было бы не закрывать дверь и выпроводить гостей следом.

Странно, да? В одночасье мама стала всего лишь гостьей. А на самом деле это давно началось, я значения не придавал. Или не хотел обращать внимание.

— Давайте на кухне быстро обсудим, для чего в итоге вы явились в таком составе. Потом вы отдадите ключи, и разойдемся. Да, Света? Сколько еще запасных вариантов ты сделала?

Надо бы замок сменить. Проще пацанам новые комплекты отдать.

— А ты? Сколько еще запасных вариантов себе нашел? Поломойка, фу, блин… может, кухарку и официантку еще подогнать?

— Среди твоего круга нет таких, — улыбаюсь от того, как морщится бывшая. А я нездоровый кайф ловлю от этого. Сколько же в них лицемерия. Неужели и я таким был?!

— Ради тебя, дорогой, я бы постаралась.

— Свет, ты ради меня ни разу на завтрак не встала. О чем вообще говорить?

— Егор!

— Ма, к чему этот бред? Вам заняться нечем? Новые коллекции закончились, массажисты вымерли? Куда вы там еще ходите? — Останавливаю словесный поток, готовый вырваться из возмущенных ртов. — Я, мам, давным-давно самостоятельный мальчик. Ни от кого не завишу. Угрозы о лишении карточки и поддержки — они еще в старшей школе перестали работать. А ты, Свет, ну ты чего добиваешься? Мы расстались. Я говорил.

Во время моей пламенной речи мать успела пройтись по комнатам в поисках непонятно чего. И, конечно, наткнулась на переделанную гостевую.

— Это… Егор, бабушка была права? Ты с этой прислугой… Да как ты смеешь?! Это же такой позор, люди начнут говорить…

— Двоеееее? Как ты это объяснишь?!

О, и вторая на визг сорвалась. Демонстративно смотрю на часы. Время цирка вышло, пора клоунам по домам.

— Трое, Свет. Трое. Многодетным буду. Всё? Закрыли вопрос? — Разворачиваюсь к матери, которая уже колотит посуду. Сколько себя помню, любой их с папой скандал так заканчивался. А вот любит же её. И я люблю. И буду любить. Только лезть в свою жизнь не дам. — Ма, хватит. Я пока не планировал менять тарелки и чашки. И плевать я хотел на чужое мнение. Я, мам, жить хочу. Любить хочу, и меня чтоб любили. Как у вас с папой. Понимаешь? Не чтоб Светка вылезая из-под другого вспоминала про наши типа отношения, а чтоб моя только была женщина. Чтобы домой хотелось.

Мама подозрительно замолкает. А Светка не была бы Светкой. Это она с виду только спокойная. Гадючья кровь даёт о себе знать.

— А сам? На себя смотрел? Или думаешь, я не знаю, как вы там с дружками отдыхаете? У Лихацкого твоего как зависаете? Ты считаешь, так и надо, да?

— Ты Даву не трогай. Он к себе девок принципиально не водит. Иди уже, а? Мужику кайфово быть со своей женщиной. Я теперь это знаю. И ты узнаешь, когда полюбишь.

— А если я уже? Ты не думал, что я тебя люблю?

— Не, Свет, — мне снова смешно, — я в это ни за что не поверю. Только не ты и только не меня.

Подталкиваю к дверям рычащую бывшую. Оглядываюсь на маму. Она аккуратно собирает осколки и жует губу. Верный признак того, что быть слезам. Бляха. Время тикает, скоро ехать к Ксюше, а я так ничего и не успел. Ну кроме того, что теперь меняю посуду, видимо.

— Мам, я сам.

Наконец, Бинковская убралась, швырнув напоследок всё с тумбы. Что за манеры, блин. Одна чашки, вторая вещи. Никакого порядка не напасешься.

Отбираю у мамы тряпку, иду за шваброй и сметаю осколки.

— Сынок…

— Не начинай. Не надо, мам. Я не хочу ссориться. Но не отступлюсь. Люблю ее, мам. У нас ребенок будет. Твой внук, между прочим.

— Внук?

— Или внучка. Этого же уже не изменить. Ты просто не знаешь Ксюшу. Какая она. Насрать мне, кем она была раньше. Я ей всё могу дать. А она, представляешь, только грушу попросила.

— Грушу? — Мама непонимающе смотрит.

— Иди сюда. — Наливаю в уцелевшую посуду чай и ставлю на стол. — Ксюша в больнице сейчас. Не всё гладко с беременностью. Я её про вкусное спросил, что привезти. Она грушу попросила. Не манго там, не вишню… Она вот такая, ма.

— Не манго и не вишню, — повторяет мама и грустно так улыбается. — Света бы краба королевского потребовала.

— Вот видишь. И ты это понимаешь. Ну какая у нас жизнь бы была?

— Бабушка тебя не простит. И отец…

— Когда-нибудь простит. Главное, дед понимает.

— Сдал нас?

— Предупредил. А папа… папа сам любит. Поэтому поймет.

Мы еще некоторое время сидим молча. Мама переваривает услышанное, а я мысленно строю диалог с отцом. Не вижу смысла прятаться. Как только Ксюшу выпишут, со всеми ее познакомлю. Кто не примет мой выбор… ну что ж… Я уже в том возрасте, когда могу себе позволить не жить во лжи и фальшивых улыбочках.

Мать ерошит волосы и встает из-за стола. Тихо прощается и прикрывает дверь. Приняла? То, что загрузилась, это уже хорошо. Может, не всё ещё в ней потеряно? Безусловно, в перевоспитание с одного разговора я не поверил. И с них станется устроить очередную провокацию. Но я свою позицию обозначил. Дальше их ход — понять или не понять.

Мать твою. Время! Некогда думать. Бегом в вниз за вещами. Закидываю в стиралку. Сегодня – то уже не успею больше. А еще подругу обещал привезти.

Смотрю на таймер, пара часов есть. Успею, если больше нигде не встряну. Вспоминаю, что в гардеробной стоит гладильный шкаф. Я им, правда, ни разу не пользовался. Если срочно — утюг спасал. Будет повод освоить.

***

Дорвался до сладкого. Шумно выдыхаю, устраиваясь на уже привычном месте. Хорошо хоть кровати удобные, а не односпальные койки, как раньше в больницах были.

— Устал?

— Немного.

Много. И сильно. Но ей знать необязательно. Чтобы успеть всё намеченное, пришлось скакать галопом. Сколько за весь день проехал, лучше не вспоминать. Но награда того стоила. И сейчас вопросительно смотрит на меня.

— Прости. Ты что-то спросила?

— Угу. Чем тебе помочь.

— А ты очень хочешь помочь?

— Очень. Мне нравится, когда ты улыбаешься.

Ксюша, Ксюша… знала бы, на что подписываешься.

— В душ хочу. Давай вместе? Ты меня намылишь, а я тебе буду улыбаться.

— Егор, — строит сердитую моську и брови хмурит, — здесь больница вообще-то.

— Вообще-то, — копирую её интонацию, — дядя доктор утром сказал, что маме надо делать приятное. И папе тоже. Поэтому в душ.

Ксюшка подозрительно молчит, голову отвернула. Ну что не так опять? Я сегодня замучился от разговоров, хочу просто насладиться своей девочкой, быть с ней. Я не против пошептать на ушко, но не выяснять отношения. Добби на сегодня сдох.

— Повернись-ка ко мне. Ты что, плачешь? Я не то сказал, да?

— То. Это просто… мама и папа… Ты так спокойно говоришь про это, я никак… никак не могу привыкнуть…

Потому что ты одна давно. И от этих слов отвыкла. Но ей я этого не говорю, конечно. Просто молча сгребаю на кровати и несу в душ. Будем отвлекаться. А уж рабочий способ я сто пудово знаю.

— Егор, что ты делаешь? — Пищит моя заноза, когда я начинаю стягивать с нее всю больничную белиберду.

— Я же сказал, принять душ. Ты меня не слушала что ли?

Как заставить себя не улыбаться, глядя на нее? Хочется быть серьезным, но губы сами в улыбке разъезжаются.

— А я…

— А ты со мной. Мы теперь много чего будем делать вместе. Давай вот так, аккуратно, — приседаю, помогая снять белье. А она хватает полотенце, закрываясь. Ну правильно, чё.

Настраиваю воду, параллельно избавляясь от своей одежды. По природе своей мужчины, видимо, лишены чувства стыда. Меня вот закрыться не тянет.

— В полотенце неудобно мыться, Ксюш. И я уже видел тебя без всего. Шагай сюда.

— Неа. — Еще и головой мотает. Меня и так накрывает, а её поведение распаляет до предела. Приходится себе напоминать, где мы и что наши нежности сейчас несколько ограничены.