Алжирские тайны - Роберт Ирвин

«Доктор», то есть еще не доктор, наклоняется ко мне:

— Смейтесь, смейтесь, все равно вы уже покойник.

— Мы еще не видали, как смеются покойники, — поддакивает жонглер.

— Вам следовало бы знать, — продолжает «доктор», — что удушение с помощью гарроты — процесс более длительный, чем казнь через повешение на эшафоте. Как правило, при казни с помощью гарроты смерть наступает от асфиксии. Хотя не исключено, что в Нунурсовых руках у вас сломается шея — если раньше не порвется шнурок. Я все время уговариваю Нунурса пользоваться струной от рояля, но он и слушать не хочет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что даже после того, как сломается шея, вы еще минуту или полторы будете находиться в сознании. А потом хлынет наружу все содержимое вашего кишечника.

«Доктор» поворачивается, чтобы обратиться к остальным присутствующим:

— А он еще смеется и даже не пытается в чем-то нас убедить!

— Нет, пытаюсь, черт побери! Это вы не желаете ни в чем убеждаться!

— Ну что ж, попробуем еще раз. Вопросов очень много, уж не взыщите. Надеюсь, вы не в претензии?

— Мы должны во всем разобраться.

— Да. Эта женщина, Зора, держала вас взаперти по просьбе этих ваших друзей, Рауля и Шанталь, а они — члены организации «Сыны Верцингеторикса»?

— Насчет Рауля не знаю. Он… был… другом Шанталь. А Шанталь несомненно состоит в организации.

— Когда Рауль пришел на квартиру Зоры, вы втянули его в долгую полемику о коммунизме?

— Да, вернее сказать, это он меня втянул. Как я уже говорил, он пытался заставить меня отказаться от марксистских убеждений. Разумеется, это ему не удалось.

— Гм-гм. Вам следовало бы знать, товарищ, что все присутствующие в этой комнате — социалисты, но в первую очередь мы — алжирские националисты. Мы не являемся марксистами и не собираемся подчиняться приказам Москвы или Пекина.

— Спасибо, товарищ, за это важное разъяснение. Надеюсь… даже уверен, что, несмотря на это, мы с вами участвуем в совместной борьбе против гегемонии французского монополистического капитализма в Алжире.

— Гм-гм.

Похоже, присутствующие не очень-то довольны, и допрос возобновляется.

— Как долго вы были пленником этой женщины, Зоры, и ее собаки?

— Господи, да откуда мне знать! Мне же давали наркотики! Неделю по меньшей мере. Это могло бы тянуться гораздо дольше.

Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучали нотки панического страха. Этих людей я уже раскусил. Эта шайка уличных борцов за свободу, эта мелкая шушера хочет почувствовать, что я готов расколоться и признать их превосходство. Грубо воздействуя на мои эмоции, они явно добиваются компромисса. Ничего, они у меня еще за это поплатятся!

«Доктор» прищелкивает языком:

— Вы рассказали нам далеко не все. Подоплека этого дела заключается в том, что Шанталь и ее пособник, этот лейтенант Шваб, успели перехватить бедуинов раньше, чем другие армейские поисковые группы, заплатили бедуинам, чтобы те вас подобрали, связались с этой женщиной, Зорой, и, рассказав ей о том, как вы пытали и убили ее мужа, без труда уговорили ее взять вас под свою опеку и охранять до тех пор, пока Шанталь с Раулем, встретившись в Лагуате, не решат, как с вами следует поступить, но вам удалось сбежать до приезда Шанталь.

«Доктор» загибает пальцы, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь. Здесь это единственный сообразительный человек — возможно, он даже немного умнее меня. Он имеет более ясное представление обо всем происшедшем. А вот Нунурс в недоумении чешет голову. Что за дурак сказал: «Тому, чью жизнь не исследуют, не стоит и жить»? Ведь существует опасность угодить в руки глупых исследователей. Эта компания применяет невероятно дилетантскую методику допроса. Если эта ячейка не будет расформирована, придется ее хорошенько обтесать.

— Да, наверно, так оно и было, — с наигранным смирением соглашаюсь я.

Однако «доктор» скребет ногтями свой плохо выбритый подбородок:

— И все же в этой истории много таинственного.

Жонглер с пакетиками морфия берется продолжить допрос:

— Вы утверждаете, что, являясь двойным агентом, уже шесть лет производите беспорядок в разведывательном архиве французской военщины и отправляете бесценные сведения в ФНО — сюда, в Алжир?

— Да, это так.

— Каков герой! — Однако этой похвале явно недостает энтузиазма.

— Мои слова может подтвердить полковник Тугрил.

— Жаль, здесь нет полковника Тугрила. Впрочем, ни о каком полковнике Тугриле мы и слыхом не слыхивали.

— А ведь мы здесь живем, — поддакивает жонглер, но тут же окидывает комнату (напоминающую своей скудной обстановкой приемную дантиста) таким взглядом, точно впервые ее видит.

Нунурс заливается жутким громоподобным хохотом, и удавка у меня на шее затягивается немного туже. (Кому же я тогда посылал донесения?)

В моем голосе появляется легкая хрипотца.

— Послушайте, коли на то пошло, как вы докажете, что действительно представляете собой ячейку ФНО? Все приходится принимать на веру, не правда ли? Задумайтесь хоть на минуту.

— Вы к нам пришли, а не мы к вам.

— Ради того, чтобы попасть к нам, вы, пустив в ход оружие, выбрались из форта легионеров, пересекли Сахару и убили неизвестно сколько людей.

— И вот теперь вы от нас не в восторге.

— А ребенка вы убили? — интересуется Нунурс.

— Ребенка? Какого ребенка?

— Ребенка той женщины, Зоры.

— A-а! Ну конечно, его я тоже убил.- (Мы превращаем все это в такую мелодраму, что я с трудом сдерживаю смех.) — Ей-богу, я убил ребенка.

— Вы славный малый, — задумчиво говорит Нунурс.

Жонглер возобновляет свои фокусы с пакетиками морфия. Кажется, будто груз вины и груз невинности, правды и лжи, застывают в неподвижности и взвешиваются то на одной, то на другой ладони. Мы все наблюдаем за жонглером. Внезапно моя удавка свободно свешивается с шеи, а Нунурс потягивается и устраивается поудобнее.

— На диване лягу я.

Он вызывающе оглядывается вокруг.

— Пора укладываться спать, — любезно объясняет мне «доктор». — До рассвета осталось шесть часов.

— Какое принято решение?

— Ничего еще не решено. Однако перед сном я должен осмотреть вашу ногу. Ложитесь вон туда. — И он показывает на место в углу комнаты, рядом с внутренней дверью.

Он осматривает ногу. Товарищи даже дают мне разрешение на еще один укол. Нунурс наверняка запретил бы этот акт милосердия, но, сделавшись единоличным владельцем дивана, он тотчас неуклюже растянулся, раскинув во все стороны руки и ноги, и громко захрапел. «Доктор» настолько любезен, что сам делает мне укол. Он говорит, что, прежде чем вставлять иглу в вену, надо выдавить из шприца каплю. Это предотвращает попадание пузырьков воздуха в кровь.

— Спасибо, доктор.

— Вообще-то я еще не доктор, — повторяет он. — Только студент. — И он вновь одаривает меня обаятельной застенчивой улыбкой. — Я — месье Жаллу.

Товарищи располагаются на ночлег на пыльном ковре. Некоторое время я лежу без сна. По словам «доктора», ничего еще не решено. Меня бесит то, с каким самомнением они попусту тратят время на проверку моих полномочий. Вся беда с революционерами-дилетантами в том, что они не могут обойтись без подобных историй с петлей на шее и шаблонными вопросами, — меня как будто принимали в какую-нибудь масонскую ложу. Такие ритуалы не имеют — по крайней мере не должны иметь — ничего общего с революционной деятельностью. Эти люди не смогли принять никаких решений — ни в отношении последствий моего разоблачения, ни в отношении уже почти неминуемого путча десантников и европейцев в столице. Однако я выжил и, покуда жив, способен на великие свершения даже с такими третьесортными кадрами, как эти. Храп Нунурса столь громоподобен, что трудно что-либо расслышать, но я почти уверен: из-за двери, рядом с которой я лежу, доносятся крики. Кажется, там раздаются нескончаемые причитания. Но трудно что-либо расслышать. Потом я тоже погружаюсь в глубокий, таинственный сон.

Наутро меня будит жонглер, настежь распахивающий ставни, а товарищи уже бродят по комнате в предрассветной мгле, собирая вещи. Жонглер развязывает мне руки. Из ближайшей мечети доносится призыв к молитве фаджр. Мне кажется, мы вот-вот покинем дом, но тут Нунурс подходит к двери, перед которой я лежал, и отпирает ее. Появляется целое семейство — мужчина, женщина и трое детей. В сумрачном свете у них сумрачный, испуганный вид. Нунурс принимается на них орать. Сдается мне, все это время мы были их незваными гостями. Товарищи оккупировали на ночь их жилище. Нунурс велит мужчине принести нам хлеба и стоит у него над душой, пока тот варит кофе. Не переставая орать, Нунурс размахивает перед носом у мужчины удавкой. После завтрака у Нунурса для каждого, а особенно для детей, находится милая улыбка. Мы пожимаем руки членам насмерть перепуганной семьи и выходим в касбу.