ЛюБоль - Ульяна Соболева

– Тебе принесут травы, и врач займется твоими ранами. Будешь сидеть здесь, пока мой отряд не двинется в поход.

– Глаз с нее не спускать. Не открывать келью и не разговаривать с ней.

* * *

Спускался по лестнице, и удары сердца отсчитывали каждую из ступеней. Если ведьма не солгала, то меня все же ждет победа над высокомерной, упрямой сучкой. Подошел к клетке и, едва увидев девушку, снова почувствовал, как падаю в пропасть и внутри все накаляется до невыносимого ощущения горящих нервов и напряжения в каждой мышце. Особенно в паху, где скручивает всего от одного взгляда на эти волосы. Личный фетиш.

Стоит спиной ко мне, и локоны до колен вьются. Окутывают ее алым, живым плащом. А мне видится, как они разбросаны по моей постели, как оплетают мое тело, пока я жадно вбиваюсь в нее, покорную и стонущую подо мной. От предвкушения сводит скулы и глухой стон триумфа дрожит в пересохшем горле. Сломалась? Неужели сломалась?

Открыл клетку, но Ольга не обернулась, только тихо сказала то, от чего у меня кровь в висках запульсировала до разрыва барабанных перепонок.

– Я согласна стать твоей женой, цыган…

Глава 13.2

Я напрягся…потому что был уверен, что за этим последует пресловутое «но». Дочь Олега Лебединского слишком умна, чтобы не поставить свои условия. Я бы разочаровался, не сделай она это. Я достаточно ее изучил за долгие годы, пока следил за каждым её шагом.

– Только прежде, чем ты это объявишь во всеуслышание, я хочу увидеть тело моего брата и похоронить его.

Не разочаровала. Начала с условий. Ну что ж, поторгуемся, принцесска. Посмотрим, за какую цену ты мне продашься.

– Ты не в том положении, чтобы чего-то хотеть.

О, Боги! Она всегда именно в том положении, чтобы хотеть, просить, требовать. Как любая красивая женщина. Безумно красивая. Настолько, что я каждый раз чувствую в крови всплеск адреналина и резь в глазах. Потому что слепит. Потому что это жестокая насмешка судьбы – такую красоту отдать такому уроду, как я. Но фортуна любит хохотать, издеваться, плевать в лицо, ставить на колени. И в этот раз уже не меня. Моё время прошло. Я нынче не в фаворитах, а в зрителях.

– Я в положении пленницы. Я знаю.

– Ты уже изменила это положение своим согласием.

– Значит, ты готов исполнять мои желания?

– Естественно, – я склонил голову вбок, рассматривая, как блики зимнего солнца ползут по металлической решетке. А мне кажется, что в клетке не она, а я, и если позволю больше, чем то, на что может рассчитывать пленница, я сам перережу себе глотку. Она резко обернулась, и я увидел, как блестят лихорадочно её зрачки, как осунулось лицо за эти дни. Если ублюдки плохо её кормили, каждого из них сожгу на хрен. Живьем. А может, и порежу по кускам. Я видел, как в ней происходит внутренняя борьба. Переступает через себя, чтобы что-то сказать.

– Желания, а не условия.

– Хорошо, это не условия, а просьба. Как твоя будущая жена, я же могу просить своего мужа о милости?

Прищурился, не веря своим ушам. Просить? Я не ослышался? Даже так? Поняла, с кем имеет дело, или это уловка?

– Ты увидишь тело брата, но похоронить его по христианским обычаям я тебе не позволю. Здесь жаждут чтобы я утопил его тело или просто кинул в яму с экскрементами.

Слегка повернула лицо вбок и сжала челюсти. Сильно. Так сильно, что я увидел, как выпирают её скулы. Всего лишь на мгновение. Да, маленькая женщина-смерть, придется просить. А я сожру каждое твое унижение. Каждый раз, когда ты переступишь через себя – это будет моя победа.

– Но ты же барон, разве ты не сможешь сделать исключение?

И ты научишься проглатывать отказы.

– Нет. Твой брат около года бесчинствовал в моем поместье. Ты знаешь сколько цыган были растерзаны и проданы за время его эмм…как там говорят о наследнике, правления, блядь? Мой народ ненавидит его так же сильно, как и твоего отца. Максимум что я могу сделать – это сжечь его тело и принести тебе его прах в урне.

Она снова отвернулась к окну. Положила тонкие руки на грязный подоконник, и я позавидовал проклятому ржавому металлу.

– Хорошо, пусть так. Хотя бы так. И закопайте…моих людей. Пусть без отпевания, но предайте их земле. По-человечески. Дай поставить крест на каждой могиле.

– Тела будут выброшены в ров и засыпаны землей.

– Так какие из моих просьб ты готов выполнять, если на каждую из них ты ответил отказом? – пальцы сильно сжали металл, и костяшки побелели.

Я подошел к ней сзади и, стиснув челюсти смотрел на её волосы, все такие же великолепные, невыносимо великолепные. Какими длинными стали за эти годы, вьются почти до самых бедер. И опять это дикое желание впиться в них пальцами, гладить, перебирать, ласкать. Сжать ее плечи и, резко развернув к себе, дико целовать губы. Просто почувствовать её…за столько проклятых лет. Когда я смогу прикоснуться к ней, меня разорвет от наслаждения и горечи на ошметки. Провел пальцами над ее волосами, в миллиметрах, не прикасаясь…но я помнил, какие они на ощупь, волосы цвета моей одержимости…волосы цвета смерти моей семьи, волосы цвета адского счастья. Я искал их годами. Каждый проклятый день я думал о них… видел во всем. В каждой девке, стонущей подо мной, я искал её, а сейчас, когда нашел, уже не отпущу. Буду держать за эти самые волосы или сдеру вместе с кожей, но не отпущу.

– Проси все, что не затрагивает интересы моего народа. Цацки золотые, шмотки, шубы, любые подарки. Красное, белое золото, бриллианты и изумруды. Все что хочешь!

И в этот момент она сама резко повернулась ко мне, а я одернул руку.

– А чтоб ты сдох, можно попросить? Хотя… это ведь затронет интересы твоего народа. Жаль…очень жаль.

Триумф сменился ядовитой горечью, потому что в её глазах было столько ненависти, сколько я не видел даже в глазах моих врагов. Сучка не понимает, что торгуется со мной за свою собственную жизнь. Только она ищет смерти, а я не даю ей умереть. И не дам.

– Да. Ты можешь просить. У своего Бога. Вдруг он тебя услышит и исполнит твои мечты. Но какая досада, ты, кажется, сказала, что не веришь в него?

– Ради этого я готова поверить во что угодно. Даже