ЛюБоль - Ульяна Соболева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Швырнул бутылку из-под виски в камин и голову запрокинул, закрывая глаза, а перед ними снова грудь ее идеальная, округлая, с кожей перламутровой, отливает в свете фонаря серебром. Все эти дни напивался до полусмерти, чтоб к ней снова не пойти. Моментами казалось, что легче спуститься туда, порвать на ней одежду и свернуть ей шею, а потом сдохнуть у её ног, как собака у ног хозяйки.
Глава 12.2
– Хреновое утро, Ману?
Поднял голову, нащупывая на полу маску. К черту. Сава и так не раз видел мое лицо. Уже давно не содрогается от ужаса.
– Не из лучших.
– Люди недовольны. Спрашивают, когда дочь Лебединского отдашь им. На площади дети кукол с красными волосами потрошат. А каждую скотину, которую на убой ведут сукой Лебединской называют. Выйди к ним еще раз. Поговори.
Я поморщился, поднимаясь с пола и спотыкаясь через пустые бутылки, к окну подошел, распахнул настежь. В комнату вихрем ворвались снежинки, оседая на толстый ковер из овечьей шерсти. Внизу жизнь кипит. Дети цыганские деревянными мечами колют друг друга. У одних белый флаг в руках, у других черный. До меня их голоса доносятся.
«У нас твоя дочь, Лебединский недорезанный. Мы ей брюхо вспорем и кишками, как гирляндами, двор украсим»
«Ой, как страшно. Не убивайте мою девочку. Я вам все деньги отдам за её космы красные».
Не отдаст и клпейки. И пядь земли не уступит. Хитрая тварь думать будет, как все провернуть, чтоб и овцы целы остались, и волки сыты. Его овцы и его волки.
– Отдать толпе всегда успеем. Я уже сказал, какие планы у нас на дочь Лебединского. Мы не варвары, мы не отребье и не грязные тупые цыгане, у нас свои законы есть. Она отречется от своих и станет одной из нас. Победа не всегда на поле боя случается.
– Когда, Ману? Пять дней прошло. Людям нужны ответы.
– Будут ответы. Еще троим горло перережем из ее людей и будут ответы.
– А если не согласится, что тогда? Если всех перебьешь, а она не даст согласия. Что тогда? Кого убивать будешь, чтоб отсрочить смерть дочери нашего врага? Недовольных? Как сегодня ночью? Думаешь я не знаю что Ваньку и его зятя с головорезами за стену вывели, и они не вернулись обратно? Сколько наших умрут из-за нее, Ману?
Резко повернулся и помощник отпрянул, увидев мой взгляд. А меня от злости на части рвет. Потому что прав. Потому что да! Готов убивать, чтоб заткнулись. Сколькие умрут? Не знаю. Многие. Пока я не готов с ней расстаться, умрет каждый, кто будет мне мешать или причинит ей вред.
– Ты сомневаешься в моих решениях, Сава? Во мне сомневаешься?
– Мы оба знаем, Ману, что это не самое лучшее твое решение, и оба знаем, почему ты так решил.
Я в один шаг преодолел расстояние между нами и теперь возвышался над Савелием, который смело смотрел мне в глаза, хотя и боялся. Бойтесь. Мне это на руку. Уважайте, любите, но, главное, всегда бойтесь.
– И почему я так решил, по-твоему? Озвучь мне свои предположения.
– Потому что красноволосая сука вскружила тебе голову, потому что ты её хочешь. И из-за бабы, Ману, ты можешь потерять все, что завоевал. Доверие своего народа, который молится на тебя и жаждет наказания для дочери их палача. Жаждет справедливости.
Я зарычал и впечатал Савелия в стену, приподнял за шиворот над полом.
– По-твоему, я готов предать свой народ из-за этой русской шлюхи?
– По-моему, у тебя поехала из-за неё крыша. Ты сам не знаешь, что делать.
– Я могу вырвать тебе язык за эти слова.
– Можешь. Но ты знаешь, что я прав. Какой прок нам от нее? Какой? Если Лебединский никогда ее не признает твоей женой. Думаешь, он будет готов принять наши условия только ради дочери?
Я медленно разжал пальцы.
– Она согласится.
– А если…
– Я сказал, согласится! Надо будет, отрежу ей руку и сам распишусь её пальцами. Надо будет – отрежу две.
– Только бы не убить? Это не просто похоть, да?
Мы смотрели друг другу в глаза, я видел, как там на дне глаз Савы плескается понимание и разочарование, а во мне ярость растет. Голодная, жгучая, как живая. Потому что прав он. И потому что уже знает меня не один год. Потому что каждое слово, как удар хлыста по натянутым нервам и рубцами внутри. Ради суки этой. Если бы убил её там в лесу все было бы кончено.
Вот что было бы честно по отношению к моему народу, да, и по отношению к ней тоже. Но она – мой героин, и я уже не в силах отказаться от дозы.
– Не просто похоть.
– Ты мне скажи, это надо тебе лично, Ману? Она нужна тебе?
– Это надо мне лично, Савелий.
Вот я и сказал это вслух. Выплюнул как грязь и сам ею же и испачкался. Она по мне изнутри стекает. Вязкая жижа пагубной зависимости от суки проклятой, приворожившей меня к себе намертво глазами своими паршивыми, лживыми.
– Значит, сдержим людей столько, сколько возможно. Брошу слух среди наших по таборам, что надо обрюхатить шлюху, вытравить семя Лебединское и заставить Олега преклонить перед нами колени.
Я коротко кивнул, продолжая смотреть ему в глаза, вспоминая, как мы с ним познакомились, когда я беглых к себе взял, сколько раз Сава был готов умереть за меня и за свой народ. Сколько месяцев провел в услужении жирному отцу Михаилу, чтобы воплотить мои планы в жизнь.
– Священник может проболтаться.
– Не проболтается – заперт в келье. Трясется, как псина полудохлая. Боится кары Божьей или того что Лебединский узнает и отрежет ему яйца.
– Пожалуй, после венчания не мешало бы Богу его покарать.
Я расхохотался, и Сава следом за мной. Только смех натянутый, и между нами дрожит его ожидание моих решений, а у меня их
