ЛюБоль - Ульяна Соболева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза снова потемнели, и острие кинжала, заставило меня запрокинуть голову, упираясь чуть ниже подбородка.
– Да. Я называла его …мой Хищник.
– Повтори,– глаза на тон светлее, а в них молнии гуляют, одна страшнее другой, с металлическими всполохами. Переплетаются друг с другом, светятся в полумраке. Жуткие глаза и в то же время гипнотически красивые. Как у хищника. Как у волка.
– Мой Хищник…
Кинжал пополз по моей шее ниже, царапая кожу, но не раня. Его рука внизу начала двигаться, и взгляд подернулся пьяной дымкой. Лезвие поддело пуговки на кофте, и я всхлипнула.
– Скажи еще раз, как ты его называла.
– Мой…Хищник.
Кинжал срезал еще одну пуговицу, вспорол материю, и кофта соскользнула с моих плеч, обнажая грудь. Сзади ледяной холод, а от цыгана огнём даже воздух полыхает. Я все еще смотрю ему в глаза, завороженная адскими молниями, а они вертятся там в зрачках, беснуются, цепляясь друг за друга.
– Он тебя трогал? – хрипло, надрывно.
– Да.
– Вот здесь?
Лезвие скользило по обнаженной груди, словно рисуя окружность, и соски сжались в твердые бусины от прикосновения. Ко мне пять лет никто не прикасался, и вместе с отвращением внутри происходило что-то странное. Напряжение, оно вибрировало на кончиках груди и где-то внизу живота. Я не знала, на что это похоже, но в тот же момент мое собственное тело начинало нагреваться и даже пылать.
Его рука задвигалась быстрее, с шуршанием материи и звуком трения, когда он отпустил мой взгляд и посмотрел на грудь, тяжело дыша, приоткрыв рот. В прорези маски видны только губы. Они подрагивают, и его дыхание такое горячее, оно обвевает мое лицо. И я уже понимаю, что именно происходит. Что он сейчас делает. Будь он проклят за это унижение!
Провел лезвием по соску, заставляя взвиться и сцепить челюсти.
– Здесь?
– Да.
– Тебе нравилось?
– Да.
– Очень?
– Да!
Провел по соску еще раз, и я вся внутренне сжалась, чувствуя слабость в ногах и головокружение. Прикосновения посылали импульсы в пах. Вызывали странную пульсацию и томление между ног, вместе с диким страхом и отвращением к тому, что происходит. Я понимала, что это и есть насилие. Да, не в полном смысле этого слова, но это насилие.
– Не трогай меня.
– Страшно? Возбудиться, когда тебя трогают кинжалом? Опасно и страшно…я знаю…о, какая же ты красивая, Оляяяя.
– Чтоб ты сдох. Чтоб ты сдох долго и мучительно.
Но он уже ничего не слышал, быстро и со свистом выдыхая, двигая рукой, смотрел на мои соски, и его глаза то закрывались, то открывались снова.
– Как ты его называла?
Я молчала, кусая губы и молила, чтобы это поскорее закончилось.
– Как называла? – поднял кинжалом мое лицо, снова заставляя запрокинуть голову.
– Мой…
– Еще. Повторяй, блядь, мать твою!
– Мой! Мой! Мой Хищник!
– Твою…гребаную мать! – выдохнул, резко подавшись вперед, наваливаясь на меня, ударяясь лбом о стену, роняя кинжал и вздрагивая всем телом, а меня пошатнуло, но он удержал сильно за талию, все еще содрогаясь и глухо постанывая. От отвращения потемнело перед глазами. Проклятый цыганский ублюдок только что кончил, а я…я помогла ему в этом. Сильно оттолкнула от себя, задыхаясь от отчаянной ненависти и презрения к нему и к себе.
– Чтоб ты сгорел в аду! Сотни раз!
Стиснула кофту на груди, глядя, как он пошатываясь застегивает штаны, подхватывает кинжал с пола, прячет за пояс. Выпрямился и посмотрел на меня, заправляя рубашку в штаны:
– Ад здесь, Оля. Оглянись по сторонам, видишь его? Нет? Правильно. Он внутри тебя и меня. Только что ты его почувствовала. Я поделился с тобой моим адом.
Снова схватил меня за лицо и заставил смотреть себе в глаза уже в который раз.
– Пока это так. Баловство. Я покажу, как это бывает по-настоящему адски приятно, Оля. Я затрахаю тебя пальцами, языком и членом. Кстати… вы так пахнете, когда возбуждены, что у меня скулы сводит от желания вас сожрать. Вы раньше тоже так возбуждались? Или это моя заслуга?
– Будь ты проклят!
Он расхохотался, облокачиваясь локтем о стену. Казалось, все мои оскорбления отскакивают от него и рассыпаются вокруг, даже не пачкая его и не задевая, и от этого моя злость и ярость усиливается троекратно.
– Уже! Проклят миллионы раз! Не слышала про жуткого цыгана с ужасной маской на лице? Про убийцу и палача? Про маньяка, убивающего таких как твой отец?
Пошатнулся и снова засмеялся, продолжая сжимать мои щеки. Он, словно наслаждался рассказывая о себе…только с какой-то едва уловимой горечью. И я не понимала, кажется она мне или все же звучит в его голосе.
– Это все про меня. Страшный, уродливый, дикий, больной! Все я. Ведь никто не видел моего лица.
Очертил овал вокруг головы.
– А, может быть, жуткий? Хотела бы увидеть, что прячется под этой маской?
– У тебя нет ни лица, ни сердца, ни души. Мне плевать, как ты выглядишь. Там внутри ты разложившийся и омерзительный, твоя внешность не имеет никакого значения.
Он пафосно кивнул, задерживая поклон.
– Не имеет вообще! И сердца нет, и души! Ты права. Завтра, если я все еще не услышу от тебя «да», умрут все остальные. Твою собачку Миру я оставлю на закуску. И да… даже в такой мороз тела все же разлагаются. А ваш брат? Вы помните, когда он умер? Пока вы решитесь, вам уже станет нечего хоронить.
– Проклятый больной ублюдок.
– Он самый. Вам принесут поесть и… спасибо. У вас красивая грудь. Особенно соски. Они очень маленькие, темно-розовые и очень твердые. Очень скоро я буду их сосать и ласкать часами напролет. Вам понравится…может быть, вы даже назовете меня, как его – «Мой Хищник», когда кончите.
– Никогда!
– Никогда не кончите или никогда не назовете?
– Иди ты на хер!
Когда за ним захлопнулась клетка и вверху стихли тяжелые шаги, я с силой ударила кулаками по стене. Я била ими, пока не содрала костяшки пальцев, а потом лихорадочно пыталась застегнуть оставшиеся пуговки на груди. Я знала только одно – я больше не вынесу чьих-то пыток. Я не хочу никого терять, хочу похоронить Артема и увидеть Миру. А еще я безумно хочу ЕГО смерти. Да, сейчас он победил. Мне придется согласиться. И, может быть, тогда я убью его намного быстрее! Как говорит мой отец, побеждать надо не силой, а мозгами. И я больше не намерена проигрывать.
