Десять лет на острие бритвы - Анатолий Конаржевский

— Вот и хорошо, покажите концерт после собраний, пускай его участники отдохнут на нем.

— Тов. Ломинадзе, но кто будет платить за него?

— Конечно ДИТР, у него денег хватит.

На этом, обычно, мои просьбы оканчивались, но в душе оставался протест против такого партийного нажима. В конце 1933 года по инициативе вновь назначенного директора и начальника строительства Магнитогорского комбината Абрама Павловича Завенягина мне, как председателю инженерно-технической секции строительства, хотя и исполнявшего эту почетную работу на общественных началах, пришлось заняться очень большой и интересной работой — составлением первого на Магнитке стройтехфинплана с привлечением для выполнения этой задачи всей инженерно-технической общественности. План должен был быть закончен к открытию XVII съезда ВКП(б). Ломинадзе беспрерывно интересовался состоянием разработки. Вызывал в горком, расспрашивал как участвуют в нем партийные организации строительства, как в нем отражаются вопросы быта, перспективы жилищного строительства, снабжения, чем необходимо помочь. Но эти встречи были официальными. К официальности привели конфликты, возникавшие на почве использования ДИТРа.

После ознакомления с работой иностранного отдела Виссарион Виссарионович договорился с Завенягиным о выделении одного из строящихся домов в соцгородке иностранным специалистам и поручил мне взять под контроль ход его строительства. Используя все свои возможности и положение начальника иностранного отдела и председателя инженерно-технической секции, я добился досрочного окончания строительства этого дома. Пришел к Абраму Павловичу и прошу дать указание о заселении. Он посмотрел на меня как-то хитро улыбнулся и говорит:

— А знаете, Анатолий Игнатьевич, я решил этот дом отдать доменщикам. Они находятся в значительно худших условиях, чем иностранцы, а тем отдадим следующий, а вам спасибо за ускорение. А потом вообще следует продумать вопрос о сокращении услуг иноспециалистов, они слишком дорого нам обходятся, тем более, что наша молодежь начала решать вопросы не хуже, а даже, в ряде случаев, лучше. Возьмите Беккера, Заслава Познанского и других.

Это было столь неожиданно, что я сперва растерялся, представив себе, какой резонанс вызовет это решение в горкоме у Ломинадзе.

— Абрам Павлович! Но это скандал, неприятности! Что скажет горком по поводу такого решения? Иностранцы тоже ждут этот дом.

— Ничего, подождут, а доменщики воспрянут духом. С Ломинадзе я улажу, не беспокойтесь.

Через несколько дней меня вызвали в горком. Ломинадзе обвинил меня в том, что я не сумел отстоять дом и вовремя не поставил в известность горком.

— Будем слушать вас на бюро о работе иностранного отдела, — и обратился к присутствующему Дмитрию Глейзеру. — Подготовь вопрос к следующему бюро.

На бюро Завенягина не было. Я коротко рассказал о направлениях работы отдела, об использовании опыта иноспециалистов, о методах, применяемых для достижения положительных результатов. Вопросов было задано много. Выступил Глейзер, положительно охарактеризовав работу отдела. Заключал вопрос Ломинадзе. Он обрушился на меня примерно в таком духе:

— Вы ничего не делаете в отношении улучшения бытовых условий, прохлопали дом. За что вам только деньги платят? — И внес предложение вынести мне выговор за неудовлетворительную работу отдела, за пренебрежение к бытовым делам.

В это время появился Завенягин и, услышав предложение Ломинадзе, взял слово для справки.

— Я не так давно получил заключение комиссии Коминтерна, знакомившейся с работой отдела, и в ней работа отдела признана вполне удовлетворительной. Рекомендовано другим стройкам широко использовать его опыт. Так за что же будем выносить выговор Конаржевскому? Это будет несправедливо.

Ломинадзе согласился с этим, но настоял на том, чтобы мне в решении было указано за недостаточное внимание бытовым вопросам. На этом инцидент был исчерпан, но мое уважение к нему ни на одну каплю не изменилось.

1 декабря 1934 года злодейски был убит Сергей Миронович Киров. На срочно созванном партактиве Ломинадзе было не узнать, так глубоко и болезненно он переживал смерть С. М. Кирова.

Недели через две его вызвали в Москву. По возвращении он собрал актив, на котором рассказал, зачем был вызван в Москву к Сталину, который интересовался его отношениями с Шацким и тем, продолжалась ли его дружба с ним. Сталин остался, якобы, доволен его объяснениями и даже предложил ему возглавить намечавшуюся поездку первой промышленной делегации в США. Ломинадзе был весел и доволен итогами встречи со Сталиным.

Прошло после актива не так много дней, как вдруг мне на плотину звонит Глейзер:

— Анатолий! Несколько часов тому назад застрелился Ломинадзе…

Что произошло? Как это могло случиться? Часа в три Ломинадзе заглянул к Глейзеру, как бы между прочим, спросил у него, нет ли у того револьвера, т. к. свой забыл, а надо ехать в совхоз. Постоял еще немного в странной задумчивости и решительно вышел. Рассказывал шофер: машина проехала от Магнитки километров 20, Ломинадзе велел остановиться, выбрался на дорогу, отошел в сторону, достал пистолет и спичечную коробку, положил ее на снег, отступил на несколько шагов и, прицелившись, выстрелил. Выстрел был точным. Виссарион Виссарионович обернулся к шоферу и сказал:

— Вот видишь, я еще не разучился стрелять. Ну а теперь поехали!

Машина покатила дальше, побежали километры. Внезапно шофер услышал какой-то треск. Решив, что лопнула камера, он остановился, осмотрел ее. Нет, все четыре колеса были целыми.

Садясь за руль, взглянул на Ломиназде: тот весь бледный сидел, привалившись к углу машины.

— Что с Вами? — воскликнул в испуге шофер и услышал:

— Скорее вези домой.

Машина помчалась на самой большой скорости. Треск, принятый водителем как звук лопнувшей камеры, был выстрелом под шубой. Ломинадзе стрелял себе в сердце, но от толчка машины рука дрогнула в момент выстрела, пуля прошла рядом с сердцем. И все же организм его не выдержал, врачи не смогли спасти Виссариона Виссарионовича Ломинадзе, большевика, ленинца, одного из видных работников партии, соратника Кирова, Орджоникидзе. Но, очевидно, для него такой исход был лучше, чем возможные мучительные пытки и расстрел своими же «товарищами по партии».

Причина самоубийства, как говорили тогда в партийных кругах, заключалась в том, что Сталину, якобы, стало известно о посещении Ломинадзе Каменева перед отъездом из Москвы и Сталин был этим крайне возмущен. Кто-то из друзей Ломинадзе по телефону сообщил о сложившейся ситуации, и он, зная жестокость Сталина, его нетерпимость и беспощадность, понял, что ему больше не жить. Подтвердилась характеристика, данная им однажды Сталину: «Это Робеспьер, он нас зарежет!» Его предсмертные слова: «Лучше смерть, чем арест именем Советской власти».