Десять лет на острие бритвы - Анатолий Конаржевский

Этап

Наступил вечер. Всех занимал один-единственный вопрос: куда повезут, в какие места, отдаленные или близкие? Что готовит ближайшее будущее? Работая в начале тридцатых годов зам. начальника строительства второй магнитогорской плотины, я получил довольно хорошее представление об исправительно-трудовых колониях, т. к. на строительстве плотины все неквалифицированные работы исполняли заключенные только с бытовыми статьями, политических в колонии не было. Возницей, а просто кучером закрепленных за мной пары лошадей был Степан, убивший из ревности свою жену и имевший срок наказания 8 лет. Как-то даже не верилось, что такой простой, общительный человек мог стать убийцей. Мне приходилось часто бывать в зоне колонии, там всегда был порядок и чистота: в бараках аккуратно застеленные постели, возле каждой кровати тумбочки, полы мытые и питание вполне сносное; в зоне даже был продуктовый ларек. Магнитогорская НТК имела несколько участков, ее возглавлял деловой, высококультурный начальник — Гейнеман, с которым у меня сложились хорошие взаимоотношения, как в деловой, так и в личной жизни. В 1938 году его расстреляли, об этом поведал мне Михаил Альбертович Арш, работавший в Магнитке директором дома инженерно-технических работников, где я был неосвобожденным сначала заместителем, а потом председателем правления. М. Арш, его жена Зоя Левицкая и Поляков были организаторами Магнитогорского ТРАМА, а когда в 1936 году закончили строительство драматического театра, Арш стал его первым директором. В 1938 году он угодил в Магадан на 7 лет, счастливо отделался, т. к. «группа» обвиняемых, по которой он шел, была почти вся расстреляна. Умер он в Москве, реабилитированным. Помогал известной всем народной артистке Ирме Яунзен в ее работе в ЦДРИ. Так что представление об ИТК я имел, а что такое лагеря — не знал, и эта неизвестность, неопределенность в отношении ближайшего будущего, естественно, вызывала тревогу. Хотелось об этом не думать, но ничего не получалось, все равно думалось.

Особенно плохо было тогда; когда приходили в голову мысли о семье. Я считал необходимым при первой же возможности сообщить жене, чтобы она считала себя совершенно свободной, не связывала бы свою дальнейшую жизнь с моей. Ей было только 32 года, она молодая, интересная женщина, немало мужчин обращало на нее внимание; вернусь ли я через 10 лет, это вилами по воде писано, и если, допустим, вернусь, то в 42 года с тяжким грузом за плечами, вряд ли можно будет устроить нормальную жизнь. Надо обязательно «развязать ей руки». Юру есть кому воспитать, брат Константин, сестра Ираида, мама, возьмут его под свою опеку и выведут в люди. Поможет жена, ее брат. Он не останется в стороне, он один из первых пролетарских писателей, автор нашумевшего в начале 20-х годов романа «Голод», сибиряковец, челюскинец, Сергей Семенов.

Зашел надзиратель и объявил:

— Приготовиться к отправке.

Начали вызывать по одному человеку. В коридоре обыскивал вещи военный конвой, каждого раздевали донага, и самое унизительное, в моральном отношении, осматривали даже задний проход. Мне хоть в чем-то повезло: за час до этапа я получил передачу — вещевой мешок и в нем теплое белье, полотенце, теплые шерстяные носки и буханка белого хлеба, которую конвой при обыске протыкал шилом вдоль и поперек. Формировался комплект на вагон — 32 человека. Но вот обыск и приемка заключенных закончены. Нас вывели во двор к воротам тюрьмы, а затем по одиночке на улицу, где опять происходила сверка с формулярами, но уже в оцеплении солдат с винтовками наперевес и овчарок.

Несмотря на то, что был только конец ноября, стоял довольно сильный мороз, пришлось опустить наушники, ноги почти не мерзли, выручали теплые носки. Мы не имели права стоять и, топчась, разогревать ноги. Нас сразу, при выходе, встречала команда «Садись!». Наконец колонна сформирована. Команда: «Встать! Внимание! Во время движения колонны не разговаривать, соблюдать строгий порядок, идти в затылок, не отставать, из рядов не выходить, шаг вправо, шаг влево — считается побегом, конвой применяет оружие без предупреждения!»

Такую тираду приходилось слышать не один раз, но запомнилась больше всего эта, первая. Я до сих пор часто слышу ее во сне, хотя прошло уже немало лет с тех пор. Колонна тронулась. Злой, хриплый собачий лай и крики конвойных «подтянись!», сопровождали нас всю дорогу. Наконец, привели в какой-то железнодорожный тупик, где находился эшелон из двадцатитонных вагонов, он освещался отблесками прожекторов и фонарей товарной станции и одного прожектора, установленного на последнем вагоне эшелона. У каждого вагона стояли охранники. Нас подвели к составу, посадили на землю. Вся колонна, как оказалось, была разбита и построена по вагонам. Я был в первом таком подразделении. Появившийся откуда-то командир предложил нашей группе следовать за ним и повел нас вдоль эшелона к самому дальнему вагону, здесь он вытащил из полевой сумки папку и начал выкликать фамилии по алфавиту. Внимательно вглядываясь в наши лица, сравнивал каждого, наверное, с фотокарточкой, предлагал назвать имя, отчество, статью, срок. Затем, опрошенный лез в вагон. Я выбрал себе место на верхних нарах у зарешеченного окошка. На нарах разостлана довольно толстым слоем солома, посередине вагона стояла буржуйка, около нее — небольшая кучка угля. На полке, прибитой к противоположной двери, стоя бак с водой и прикрепленная к нему тонкой цепочкой жестяная кружка. У той же полки, внизу, находилась небольшая параша без крышки, доставлявшая нам большие неприятности в пути в связи с ее малой емкостью: она часто переполнялась и из нее выплескивалось содержимое на пол вагона.

Рядом со мной разместился Литвинов — добродушный здоровяк, осужденный по ст. КР на 10 лет, за ним Василий Федорович, пожилой, но физически крепкий человек (фамилии не помню), директор совхоза, член партии с 1923 года, участник гражданской войны, осужденный на 8 лет по ст. КР, его обвиняли в пособничестве троцкистам. Вторым от меня был веселый, неунывающий комсомолец Филипп, или, как его потом все звали, Филя. Работал он в райкоме комсомола вторым секретарем. Попал в тюрьму за то, что в разговоре с ребятами-комсомольцами высказал свое мнение в отношении появления такого большого количества врагов народа. Кто-то донес на него. Дальше, за ним, колхозник средних лет, ляпнувший в адрес колхоза и райисполкома какую-то глупость, подхваченную выслуживающейся дрянью и донесшей куда следует. На противоположной стороне разместились — старый знакомый Черноиванов, два баптиста, причем один из них с благолепным лицом, действительно представлял собой противника нашего строя, не стесняясь, говорил об этом мне, часто приходилось с ним дискутировать во время нашей длинной дороги. Там же устроился и подросток Володя, волею судеб оказавшийся в нашей группе, другие спутники совершенно стерлись в моей памяти, если не считать четырех жуликов, молодых ребят, компанией продававших на жд станциях табак в пачках, набитых опилками, не брезговали и мелким грабежом. Сидели они уже не один раз, но вели себя тихо, без каких-либо выкрутасов.