Иду по тайге - Станислав Олефир

Естественно, не все два миллиона насекомых встречаются у нас на Севере, но так или иначе, они населяют густую тайгу и гнилые болота, тихие озера и быстрые реки. Встретить их можно и глубоко в земле, и высоко в небе, и глубоко в воде.

Снег залежался, и только к началу лета в тайге появились первые проталины. Кустики карликовой березки заблестели, словно умытые, но раскрывать почки не осмеливаются. Зато весь тальник нарядился в серебристые сережки. На одних ветках они раздобрели под июньским солнцем и уже выбросили желтые тычинки. На других только начали открываться.

Над ожившей рекой носятся два больших черных ворона. Они что-то не поделили и орут на весь мир. В кустах мышкой снует серая пеночка, чуть дальше на сухой лиственнице токует кулик-черныш. Он все время пытается усесться на тонкую, торчащую прямо в небо веточку, но это у него не получается. Черныш так отчаянно кричит, трепещет крыльями, словно вот-вот свалится на землю и убьется.

Я развел костер, пристроил у огня котелок с чаем и присел на пень отдохнуть. Из-под коры вылез рыжий паук с желтыми ногами, пригрелся у моего костра да и задремал. Я отгреб угли в сторону — не угорел бы с непривычки. Пока я ухаживал за пауком, прилетела муха, длинная и серая. Крылья у нее обтрепаны, живот подтянут к самой спине, грудка покрыта какой-то плесенью. Муха села на носок сапога и принялась охорашиваться. Почистила плоское брюшко, грудку и начала было умываться, но тут с ревом налетел шмель, и она бросилась наутек. Шмель даже не обратил на муху внимания, а стал проверять все ивовые сережки по очереди. Улетать не торопился, но вместе с тем делал вид, что мой костер ему ни к чему.

Откуда ни возьмись — комар. Гудя, словно он маленький вертолет, покружил возле костра, отогрелся и, вместо того чтобы сказать спасибо, подкрался к уху. Я махнул рукой, комар с перепугу шарахнулся прямо в огонь. Я думал, он сгорел, но комар вырвался и полетел прочь, жалуясь всем встречным, как его здесь несправедливо обидели.

Возле Горелого озера живет больше тысячи моих знакомых. Это хвастливый куропач с черной уздечкой у клюва, отставшая от перелетной стаи краснозобая гагара, похожая на ястреба-перепелятника кукушка и дружная компания комаров-звонцов.

Есть там и другие птицы и насекомые, но знакомые мне или нет — угадать трудно. Скажем, трясогузки. Вчера их было три, сегодня две. Те самые они или новенькие — не представляю. Все бегают, все одинаково постукивают хвостиками.

Я, наверное, смог бы познакомиться и со скромной рябенькой куропаткой, что поселилась в зарослях карликовой березки. Да слишком уж она недоверчива. Выглянет и исчезнет, словно ее и нет. Сначала куропатка сидела на яйцах, теперь возится с цыплятами.

Почти у каждого растущего у озера стебелька можно встретить комара-«пискуна». В отличие от комаров-звонцов они пребольно кусаются, и после встречи с ними на лице, шее и руках остаются заметные следы. Услышав меня, «пискуны» выбираются из травы и с радостным подвыванием кружат над головой, норовя пристроиться то на ухо, то где-то у самого глаза. За дружбу с ними нужно платить кровью, поэтому все их попытки сблизиться со мной я преследую увесистым шлепком, после которого от претендент та на знакомство остается мокрое место.

Самые интересные среди моих знакомых — безобидные и дружные звонцы. Только не комары, а комарихи. К тому же не просто комарихи, а невесты вместе со сватьями и дружками. Живут они у старого кострища, что темнеет на берегу озера.

Когда холодно, звонцы отсиживаются в траве, но стоит чуть распогодиться — собираются над давно остывшими головешками и заводят веселый хоровод.

Я не понимаю по-комариному ни одного слова, но о чем они поют — знаю. Это свадебная песня, которой они собирают разлетевшихся по распадку комаров-женихов. Если ее петь в одиночку, то дальше обгорелого куста не услышит никто. А вот так — хором — звенит на всю тайгу. «Поют» звонцы крыльями. Чем чаще комарики машут ими, тем песня звонче. Молодые комарики-дружки выводят свою партию высоко, старые свахи глухо. Явившиеся к кострищу женихи ни на дружек, ни на свах внимания не обращают. Но те и не в обиде. Потанцевали, попели, и то ладно.

Налюбовавшись звонцами, я прихватил удочку и заторопился к плоту. Гляжу, а комариная тучка оставила кострище и плывет следом. Сообразили, что над моей головой им будет теплее, и решили попутешествовать.

Я к берегу, и они к берегу, я на плот, и они туда же. Плыву по озеру, а комары сверху пляшут. То собьются в плотную шапку, то вытянутся в струйку, а то вдруг подпрыгнут так высоко, что не достать и удилищем.

Сначала я даже обрадовался. В компании-то рыбачить веселее. Но вдруг потянуло холодным ветром, звонцы прильнули к плоту и кинулись искать спасения на моем лице, в волосах, за воротником. Часть уселась прямо на мокрые бревна, и даже самая маленькая волна грозила смыть их в озеро. Гляжу, а рядом с плотом уже заплескались хариусы. Учуяли поживу и тут как тут.

Не долго думая, подогнал я плот к берегу и, стараясь не растерять остатки комариной тучки, возвратился к кострищу. Там лег у самых углей, подождал, пока звонцы переберутся на старое место, и на четвереньках возвратился к озеру.

Гагара, что как раз вынырнула неподалеку, очень поразилась, увидев меня в столь необычной позе. Она захлопала крыльями и закричала:

— Уа-ак! Уа-ак!

То ли хвалила меня за то, что возвратил домой заблудившихся танцоров, то ли ругала, что лишил любимых ею хариусов вкусной поживы? Из ее крика я совершенно ничего не разобрал. Ведь и по-гагарьему не понимаю ни единого слова.

Когда-то по левому краю разлившегося в узком ущелье озера прошел пожар. С тех пор оно зовется Горелым. Огонь пощадил только несколько одиноких ив да густой лиственничный островок, отделенный от тайги полоской низкорослого тальника. Островок небольшой. Его можно за три минуты пересечь в любом направлении, но с берега он кажется глухим и бескрайним.

Его и облюбовал прилетевший сюда еще в конце мая одинокий кукуш. Он давно разведал все гнезда вокруг и теперь ждет кукушку. С самого утра летит над островком его призывное «ку-ку». Днем оно притихает, к вечеру же звенит так, что заполняет собой всю тайгу и небо над нею, достигая, кажется, проклюнувшейся над сопкой звездочки.

Сегодня на озере никого, кроме меня, нет. Получается, щедрая птица накуковала мне столько лет, что хватит и внукам и правнукам.

Лежу, прикрывшись от комаров тонкой пленкой, и слушаю тайгу. Когда умолкает кукушка, можно хорошо разобрать токовую песенку зеленого конька и несмелую трель соловья-красношейки. Конек токует на одной из обгоревших лиственниц, а вот где затаился соловей — понять невозможно.