Иду по тайге - Станислав Олефир

Поднимаюсь на сопку — глухарей нет. И следов их не видно. Здесь вот медведь пасся, чуть выше снежные бараны следы оставили, а глухари как в воду канули.

Может, они попали на мушку браконьера? Говорят, кто-то ранней весной здесь палил из ружья. Глухарь-то — добыча завидная.

Обогнул полоску поднявшегося после долгой зимней спячки стланика и стал спускаться вниз. А у подножия сопка прямо фиолетовая. Это расцвели северные подснежники — пушистые прострелы. Когда-то их было много, да повывелись. Теперь прострелы, как я говорил, под охраной государства. Так что всякий сорвавший этот фиолетовый колокольчик становится браконьером.

Стою, любуюсь цветами и вдруг слышу шорох. Оглядываюсь — глухарь! Идет по лощине и собирает прострелы. Захватит венчик толстым крючковатым клювом, раз! — и нет цветка. Чуть в стороне второй токовик прострелами лакомится. Так увлеклись, что меня не замечают.

Вот тебе и раз! Я испугался, что мои глухари попали в руки браконьеров, а они сами браконьерами стали.

Июль

Наступила середина лета. Жимолость готовилась одарить людей первыми ягодами, но вдруг похолодало и пошел снег. Крупные липкие хлопья торопливо падали на открывшуюся теплому лету землю, и казалось, не будет им конца. Как-то боязно было глядеть на выглядывающие из-под снега золотистые одуванчики, согнувшиеся под тяжестью снега зеленые тополиные ветки, стайку острокрылых ласточек, промелькнувших в белой кисее.

Только Голубое озеро не приняло зимы, Чуть коснувшись воды, снежинки мгновенно превращались в дождевые капельки и бесследно исчезали в озерной глади. И не от этого ли к концу дня солнце пробило пелену туч как раз над озером и затопило все своими лучами? Озеро вспыхнуло мириадами солнечных зайчиков, а нависший на траве и деревьях снег приобрел розовую окраску.

Близился вечер. Солнце было на излете и грело всего лишь чуть-чуть. Но и этого тепла оказалось достаточно, чтобы под лиственницами зазвенела капель. Освобождаясь от снега, ветки хлопали одна другую, наполняя тайгу легкими вздохами. Сорвавшиеся с вершин комочки падали вниз и сбивали новые, покрупнее. Казалось, с деревьев осыпаются переспевшие плоды.

Из распадка дохнул теплый ветер, и сразу же ему отозвался первый ручеек. Словно опомнившись, тучи торопливо уплывали за сопки, открывая высокое голубое небо.

И вдруг на стоящей отдельно от других деревьев разлапистой лиственнице запел самец пеночки-веснички. Время его песен давно прошло. В затаенном под кустом ольховника гнезде его подружка выгревала желтопузых птенцов. В эти дни птицам бы вести себя тише воды ниже травы, а он запел!

С его песней в воздухе вдруг запахло весной. Откуда он взялся, этот запах? Ведь минуту назад его не было.

Я замер, стараясь запомнить его и угадать, откуда он идет. Сейчас я наконец узнаю, чем же пахнет весна.

И вдруг все стало понятно. Запах источал тающий снег. Удивительно нежный и свежий, он щекотал ноздри, заставляя биться сердце, и навевал чистые, добрые мысли. Правда, он не мог жить сам по себе, нужны были еще звон капели, лепетание первого ручейка, дыхание теплого ветра и вот эта песня пеночки-веснички.

— Ты слыхал, как поют дрозды?

— Где? У нас на Колыме? Это уже слишком! Утки-гуси — другое дело. Но певчих птиц у нас нет.

Во многом виноваты комары. Эти кровопийцы держат людей в поселках, не позволяют им выглянуть даже за околицу. К тому же не многие к этому и стремятся.

— А что там делать? Купаться в наших реках холодно, букет цветов не соберешь. В прошлый раз подснежников нарвали, так нас чуть в милицию не забрали. Говорят, это прострелы, они в Красной книге записаны. Нет, лучше я возле телевизора посижу. В крайнем случае по дороге до второго километра прогуляюсь. И то комары так накусают — неделю чесаться будешь.

Поэтому-то многие и не знают, что в их суровом крае гнездятся дрозды, соловьи, пеночки и даже жаворонки.

Очень приметна в нашей тайге небольшая птичка с буроватым оперением и тонким острым клювом. Это пеночка. Брюшко у нее желтоватое, над глазом светлая бровь. Питается пеночка пауками, комарами, жуками, не отказывается и от ягод. На нашем Севере встречаются зарничка, таловка, теньковка, весничка, а также зеленая, бурая и корольковая пеночки. Последняя самая нарядная: на голове желтая продольная полоска, такого же цвета бровь, на крыльях хорошо заметны две поперечные полоски.

Устроившись на вершине стоящего у опушки дерева, самец пеночки старательно выводит: «тень-тень-тень-тр-р-р-тиу-тиу-ци-ци-ци».

Самые звонкие и красивые песни исполняют пеночки на рассвете. Особенно радостно слушать их, если повезет встретить двух-трех самцов, облюбовавших растущие рядом деревья. Их хор звучит удивительно красиво.

Летом где-нибудь на берегу глухого таежного озера можно услышать соловья-красношейку.

Пение соловья-красношейки довольно скромное: «тив-тив-тив-ти-ти-ти-тюу-тю-у-тю-у». Он не совершает токовых полетов, а пристроится неподалеку от свитого в кустах гнезда и старательно выводит незатейливую песенку. У него, как и подобает настоящему певцу, серенькое, мало заметное оперение. Особыми приметами соловья-красношейки являются окрашенное в ярко-красный цвет горло, черная полоска на голове и такая же по бокам горла.

…Чуть ниже ручья на стоящей у озера лиственнице поет соловей-красношейка. Поет давно. Остальные соловьи уже нашли себе пары, свили гнезда и выкармливают птенцов. Этот же в полном одиночестве. В прошлом году и он летал вместе с небольшой серенькой соловушкой. Здесь у озера за поваленным деревом они вырастили пятерых малышей и всей семьей улетели в жаркую Африку. За долгие месяцы зимовки птицы растеряли друг друга, и теперь соловей остался один.

Правда, в первые дни появились две или три соловушки, но скоро улетели прочь. То ли им не понравилась песня серогрудого певца, то ли не приглянулась выгоревшая тайга. А может, он сам не захотел принять ни одной из них, потому что надеялся встретить свою соловушку?

Никто не знает этого. Никто не ведает, для кого поет, чего ожидает одинокий соловей. Но, как и в первые дни весны, он занимает сухую ветку на лиственнице и поет-заливается.

А над тайгой плывет июль — второй месяц быстротечного северного лета.

Встречается на Севере и родная сестра соловья — варакушка. Песенка ее удивительно светла и звонка. «Ти-ти-ти-тилили-ти-ти-рю-рю», затем свист и негромкое бормотание-щебетание, словно под конец кто-то потревожил птицу и она вот-вот улетит. Но затем варакушка как бы успокаивается, и через мгновение над тайгой снова рассыпается переливчатое «ти-ти-тилили».