Молилась ли ты на ночь? - Елена Логунова

Макияж я попросту смыла и, вся такая естественная (не считая волос, как минимум наполовину чужих), вышла из парикмахерской в наилучшем расположении духа.

Как любит повторять наша мамуля – если есть черная дыра, то где-то должна быть и белая. Похоже, я наконец-то угодила в нее, потому что мое везение продолжалось. Первой, кого я увидела во дворе, оказалась Томочка!

Она торопливо ковыляла по просторной обледенелой площадке в короткой норковой шубке и сапожках на пятнадцатисантиметровых каблуках-шпильках. Совершенно неподходящая обувь для гололеда, но что делать, если девочка ростом не вышла! Впрочем, даже на высоченных каблуках наша секретарша легко затерялась бы в стайке шестиклассниц.

На голову Томочка набросила шаль и укуталась в нее, как матрешка. Я бы, наверное, ее не узнала, если бы не всмотрелась внимательно, заинтригованная громким шмыганьем. На ходу она хрюкала и трубно сморкалась. То ли у нее был жуткий насморк, то ли девушка боролась с рыданиями и проигрывала в неравной борьбе.

Я уже открыла рот, чтобы окликнуть ее, но замешкалась, потому что подумала – а нужно ли сейчас Томочке мое общество? Я лично в подобной ситуации послала бы всех куда подальше, чтобы как следует прореветься без свидетелей. Потом я вспомнила прыщавого очкарика, сидящего в засаде с розовым букетом, и подумала, что должна проявить милосердие и избавить Томочку от этого испытания. Вряд ли ее в данный момент обрадует неожиданное цветочное жертвоприношение, скорее она окончательно выйдет из себя и вызверится на несчастного юнца так, что ему мало не покажется. Влюбленного очкарика тоже хотелось избавить от лишнего стресса, хватит с него моей собственной ругани. Между прочим, хрупкая Томочка умеет орать не хуже распаленной самки гиббона, я однажды слышала, как она накинулась на уборщицу, которая мазнула грязной мокрой тряпкой по ее новым замшевым сапогам – это было нечто, Кинг-Конг отдыхает!

– Томочка! – позвала я.

Орать, как родственница Кинг-Конга, я не стала – воспитание не то, и мой зов пропал втуне. Его заглушил точно такой же призыв, только озвученный мужским голосом:

– Томочка!

Крик донесся со стороны автомобиля, припаркованного у подъезда. Томочка оглянулась, увидела выбирающегося из машины мужчину и побежала к дому. Оскальзываясь и рискуя переломать себе ноги, она во все лопатки неслась к подъезду. Маленький толстый мужик в длинном пальто из верблюжьей шерсти мчался за ней.

– Однако! – обронила я и разинула рот, не в силах с ходу понять смысл этой сцены.

Томочка бежала, как трепетная лань, часто цокая по льду копытцами. Ног коротышки под длинным пальто я не видела, но было ясно, что обут он вполне подходяще для спринтерского забега по зимней местности. Намерения преследователя внушали опасение: цветов и подарков он в руках не держал, и выражение лица было совсем не такое, с каким бросаются к любимой девушке. Да и Томочка явно не пришла в восторг при виде этого типа!

Я поняла, что Томочку срочно надо спасать, и с высокого крыльца парикмахерской устремилась вниз, а потом с ускорением полетела по двору наперерез бегущим.

Томочка вспорхнула на крыльцо, и тут у нее подвернулся каблук. Девушка зашаталась, толстый коротышка накатил на нее, как шар на кеглю, и оба повалились на цементный пол подъезда.

– А ну, оставь девушку в покое, урод! – заорала я, влетая туда же.

Никакого оружия, подходящего для нейтрализации противника, у меня не было, но я еще на бегу раскрутила над головой кенгуриную сумку имени Трошкиной и с разворота засветила ею дядьке по затылку. Он обиженно хрюкнул и отвалился в сторону. Томочка с серым от ужаса лицом и огромными безумными глазами дико взвизгнула и задом наперед поползла к лифту, жестоко калеча о бетонный пол свои многострадальные каблуки.

– Томочка, это я, Инна! – гаркнула я, ногой отпихнув с дороги коротышку, ползущего по полу в своем длинном пальто, как подбитая ворона.

Томочка продолжала визжать, и мне пришлось надавать ей лечебных оплеух. Девушка смотрела на меня в упор, но не узнавала, а я совсем забыла о том, что новая прическа заметно изменила мою внешность. Толстый коротышка, держась одной рукой за голову, настойчиво полз к Томочке и при этом что-то мычал, как мне показалось – угрожающе. Я подхватила девушку под мышки, мимоходом порадовавшись, что она такая маленькая и легкая, и затащила в лифт. Невнятно мычащий коротышка тоже сунулся было в кабину, но я его грубо вытолкала, нажала кнопку, и мы поехали на шестой этаж.

Визжать моя голосистая Дюймовочка перестала, но дышала тяжело и всхлипывала, грозя бурно разрыдаться. Я подтащила ее к двери квартиры и сказала голосом, каким воспитательницы детского сада разговаривают с плаксивыми малышами ясельного возраста:

– Томочка, детка, достань ключик и открой дверь.

В этот момент соседняя дверь приоткрылась без всяких просьб с моей стороны, но я сунула в щелочку свое перекошенное тихим бешенством лицо и яростно прошипела:

– Попробуй только, цветовод-декоратор!

Розовые бутоны, двинувшиеся было мне навстречу, поспешно втянулись обратно, дверь захлопнулась. Томочка, бледная и послушная, как зомби, зазвенела ключами.

– Хорошая девочка, молодец! – я похвалила ее, забрала из трясущейся ручки ключи и сама открыла дверь.

В квартиру Томочка вошла без понуканий, но сразу за порогом села на пол, закрыла лицо ладошками и самозабвенно заревела. Я тоже вошла в прихожую, закрыла за собой дверь на замок, посмотрела на заливающуюся слезами Дюймовочку и вздохнула. Томочка рыдала бессловесно, но с большим чувством, подвывая, поскуливая и норовя стукнуться головой о стену. Оценив ситуацию, я сдернула с вешалки первый попавшийся тулуп, свернула его на манер большой подушки и пристроила между ее головой и стеной – для амортизации.

– У тебя валерьянка есть? – спросила я хозяйку.

Могла бы и не спрашивать, Томочка меня не слышала, ее истерика перешла в новую фазу: в рыданьях пунктирно обозначился текст.

– Боже, о-о-о, как страшно, у-у-у, что же мне делать, ох, как же я теперь, о-о-о, боже! – причитала страдалица, укладываясь лицом вниз поперек тесной прихожей.

Я осторожно переступила через нее и пошла на поиски спиртового настоя валерианы, пустырника или просто какого-нибудь спиртного, пусть даже без лекарственной составляющей, потому как крепкие горячительные напитки тоже неплохо снимают стресс. В кухонных шкафчиках я ничего подобного не увидела, в холодильнике не было никаких пузырьков и бутылочек, кроме пластмассовых, с низкокалорийными питьевыми йогуртами. Я перешла в гостиную и пошарила взглядом по полкам стенки.

Ничего утешительно-усмирительного для истерящей Томочки я не нашла и там, зато увидела нечто такое, что на пару минут лишило голоса и подвижности меня саму.

На одной из полок стояла цветная фотография в стеклянной рамочке. Занятно изогнутая рамочка была модерновой, а сам снимок – вполне традиционным. Камера запечатлела симпатичную женщину средних лет в окружении девушки и молодого мужчины. Дамы были так похожи друг на друга, что сразу становилось ясно: это кровные родственницы, скорее всего, мать и дочь. Обе светловолосые, белокожие, с яркими голубыми глазами и правильными чертами красивых кукольных лиц.

Мужчина, ласково приобнявший старшую из женщин, выглядел совершенно иначе. Это был смуглый черноглазый брюнет с орлиным носом, выдающим кавказское происхождение, которое неопровержимо подтверждал и национальный костюм: черная черкеска с газырями и мохнатая папаха на голове. Одной рукой красавец мужчина обнимал за плечи старшую из женщин, другую положил на рукоять кинжала и был чрезвычайно похож на молодого Махмуда Эсамбаева, готового плясать лезгинку.

Я смотрела на эту необычную семейную фотографию в полном обалдении. Два человека из трех, запечатленных на снимке, были мне знакомы! Юная куколка-блондинка в натуральном виде рыдала сейчас за моей спиной в прихожей. Знойный кавказец, наоборот, уже умолк навеки и должен был в ближайшее время упокоиться в могиле под табличкой с надписью «Ашот Гамлетович Полуянц» и датами рождения и смерти, расположенными огорчительно близко.

Минуты три, не меньше, я изумленно, недоверчиво и даже испуганно таращилась на снимок, пока не поняла, что без комментариев и объяснений не обойдусь. Тогда я снова вернулась в кухню, набрала стакан холодной воды из-под крана, принесла его в прихожую и бестрепетной рукой вылила на голову распластавшейся на полу Томочки.

Чем она захлебнулась – рыданиями или водой, я не поняла, да и не очень старалась. Не задерживаясь рядом с пациенткой, я сбегала в ванную, которая была ближе, чем кухня, принесла оттуда еще воды и выдала Томочке вторую порцию простейшего тонизирующего средства.

– Не надо, хватит, у меня тушь потечет! – слабым голосом запротестовала Дюймовочка.