Жук. Таинственная история - Ричард Марш

Что до меня, я пришел в восторг. Я наслаждался интеллектуальным упражнением – сие удовольствие нынче не особо распространено. Апостол едва не убедил меня, что политические игры не так уж скучны, а победы в них привлекательны. В конце концов, есть что-то такое в том, чтобы суметь потрафить страстям и чаяниям современников, сорвать их рукоплескания, доказать, что и ты ловок в избранной забаве, стать объектом внимания и восхищения. Ловить женские взоры, видеть, как дамы внемлют каждому твоему слову, слышать их сердца, бьющиеся в такт твоему, – некоторым мужчинам это может прийтись по нраву, но если подобное происходит с любимой тобой женщиной и ты знаешь, что твои победы вершатся в ее славу, приносят ей радость, то, по-моему, не может быть доли счастливей этой.

В час триумфа – триумфа Апостола! – я чуть не пожалел, что я не политик!

Голосование завершилось. Вечернее заседание практически закончилось. Я опять стоял в вестибюле. Там говорили о выступлении Апостола: только и делали, что обсуждали его.

Вдруг ко мне подошла Марджори. Ее щеки горели. Никогда не видел ее красивее – или счастливее. Кажется, она была одна.

– Вы все-таки пришли!.. Разве это было не прекрасно?.. не великолепно? Неужели не замечательно обладать столь великими талантами и использовать их во благо обществу?.. Сидней, не молчите! Не притворяйтесь равнодушным, это вам совсем не идет!

Я видел, как она жаждет услышать от меня похвалу человеку, которому с таким восторгом поклоняется. Но ее горячность некоторым образом остудила мой пыл:

– Он вроде неплохо выступил.

– Вроде! – Какой огонь сверкнул в ее глазах! С каким презрением она глядела на меня! – Что вы хотите сказать этим «вроде»? Милый мой Сидней, вы не понимаете, что лишь мелкие людишки стремятся преуменьшить заслуги тех, кто больше их? Даже если вы осознаете свое несовершенство, глупо выставлять его напоказ. Мистер Лессинхэм произнес великую речь, без всяких «вроде»; ваша неспособность признать этот факт просто вопиет о недостатке у вас критического мышления.

– К счастью для мистера Лессинхэма, среди нас живет по меньшей мере один человек, в котором критическое мышление цветет пышным цветом. Вижу, вы полагаете, что тот, кто не восторгается, душа потерянная.

Я думал, она вот-вот выйдет из себя. Но вместо этого Марджори рассмеялась и положила руку мне на плечо.

– Бедняжка Сидней!.. Конечно!.. Это так печально!.. Вы же осознаете, что сейчас похожи на мальчишку, который, проиграв, обвиняет победителя в жульничестве. Не берите в голову! Когда повзрослеете, сами поймете.

Ее слова полоснули меня ножом по сердцу – я перестал следить за тем, что говорю:

– Если я не ошибаюсь, то к вам осознание придет еще до того, как вы успеете повзрослеть.

– Вы о чем?

И прежде чем я успел ей что-то рассказать – если вообще собирался, а ведь это не так, – к нам подошел Лессинхэм:

– Надеюсь, не заставил вас ждать; я не рассчитывал, что меня задержат.

– Все отлично, впрочем, я уже готова идти – здесь становится скучновато, – она сказала это, не спуская с меня озорных глаз – и Лессинхэму ничего не оставалось, кроме как обратить на меня внимание:

– Не так часто вы изволите почтить нас своим присутствием.

– Вы правы. У меня есть занятия поинтереснее.

– Это вы зря. Нынче стало модным недооценивать Палату общин и работу, ведущуюся здесь; не ожидал, что и вы присоединитесь к хору простецов. Нельзя вообразить дела благороднее, чем попытка усовершенствовать государственную жизнь.

– Благодарствую… Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, чем утром.

Его глаза сверкнули, но он быстро взял себя в руки: сделал вид, что не понял, не удивился, не возмутился.

– Спасибо… Чувствую себя отлично.

Марджори заметила, что я говорил о чем-то неизвестном другим и что побуждения мои не из чистых.

– Пойдемте же, нам пора. Это мистеру Атертону сегодня нездоровится.

Она взяла Лессинхэма под руку, и тут подошел ее отец. Старик Линдон взирал на дочь, стоящую под руку с Апостолом, так, словно не верил собственным глазам.

– А я думал, ты у герцогини.

– Так и было, папá, но сейчас я здесь.

– Здесь! – Линдон принялся заикаться и запинаться и побагровел так, как делал при крайнем волнении. – Чт… что ты тут вообще делаешь? Г…где экипаж?

– Там, где ему и положено, ждет снаружи – если, конечно, лошади не понесли.

– Я… я… я сам тебя провожу. Мн… мне не нравится, что ты пришла в… в такое место, как это.

– Спасибо, папá, но меня проводит мистер Лессинхэм… Поговорим позже… До встречи.

Наверное, я никогда не видел ее более холодной, чем в эту минуту. На дворе век женских свобод. Девушкам ничего не стоит вертеть своими матерями, что уж говорить об отцах, но то, как эта барышня уплыла прочь под руку с Апостолом, оставив родителя на месте, было зрелищем своеобычным.

Кажется, Линдон поверить не мог, что эта парочка взяла и так запросто ушла. Они успели скрыться в толпе, а он стоял и смотрел им вслед; лицо его все сильнее краснело, пока на лбу не выступили вены; мне подумалось, что его вот-вот хватит удар. Потом он, со вздохом, повернулся ко мне.

– Безобразие! – Я предпочел думать, что речь идет о покинувшем нас джентльмене, хотя из последовавшей тирады старика это было не столь очевидно. – Только сегодня утром я запретил ей с ним якшаться, а т… теперь он уходит с ней под ручку! Г… грязный авантюрист! Вот именно, авантюрист; и в скором времени я скажу ему это прямо в лицо!

Сжав кулаки и сунув их в карманы, он удалился, пыхтя, как огорченный кит, а так как он проговорил все вслух, люди вокруг остались недоумевать, в чем дело. Стоило Линдону удалиться, как ко мне подошел Вудвилль, в той же мере огорченный.

– Она ушла с Лессинхэмом, ты это видел?

– Конечно, видел. Когда кому-то удается произнести такую речь, какую произнес Лессинхэм, с ним пойдет любая – сочтет это за счастье. Вот будешь облечен той властью, что есть у него, и используешь ее во благо страны, идти даме с тобой – но пока извини.

Он, как всегда, притворялся, что протирает монокль.

– Как же тяжко. Когда я узнал, что она тут будет, я сам едва не решился выступать, честное слово, просто не знал, о чем говорить, да и говорить я не мастак… Да и как выступить, если тебя оттерли на галерею?

– Действительно, как бедолаге быть?.. не забираться же на перила и орать, пока друг сзади за ремень придерживает.

– Точно тебе говорю, однажды я выступлю… просто обязан сделать