Волчий блокнот - Мариуш Вильк

Стоим в Стрельной, ждем, пока море успокоится. От скуки шатаемся по берегу. Кладбище на дюнах, могилы в песке. Птицы на погосте яйца высиживают. Завидев нас, поднимают гомон. Страшный галдеж. Говорят, в песке черви не заводятся, тела не гниют, а высыхают. После смерти поморы предпочитают лежать так, как жили, — лицом к морю. И копать песок легче, чем землю, утверждает Вася, — не так глубоко промерзает.

Рядом руины церкви — следы топора, пожара… Разломанные царские врата, птичий помет, смрад, дырявый пол, остатки фресок на стенах, полустертые лики святых с живыми глазами…

Выше, в зарослях карликовой березы заброшенный лагерь для богатых «Хемингуэев»: американских дядечек, что таскают семгу за доллары, спиннингом. Несколько ободранных до фанеры домиков в норвежском стиле. Только указатель остался, посреди площадки — переклички они, что ли, тут устраивали? Стрелки, расстояния: до Парижа, записываю я, четыре тысячи сто верст. Пьяный сторож поясняет, что фирма обанкротилась — пайщики, обворовав друг друга, удрали за границу. Терский берег — Клондайк для всевозможных коммерсантов — от мурманской мафии до местного рэкета. Семгу здесь ловят тоннами. До сотни с одной тони за сезон. Самые богатые реки уже «разобраны». Варзугу, например, ОМОН стережет, нанятый мурманской компанией, которая экспортирует царскую рыбу в Нидерланды. А Стрельна — речка бедная, вот рэкет сюда и не добрался. После ухода советской власти (так называют здесь… милицию!) каждый ловит, как хочет, бесконтрольно: что вытянул — то твое. Что вытянул — то пропил. Колхоз разорился, поселок вымер, а мужики только на лето приезжают, вроде как на дачу: порыбачить, выпить да и забыть о божьем свете…

Три дня кукуем в Стрельной. Потому что хождение по Белому морю — это на три четверти ожидание погоды, вроде экспедиции альпинистов: те поднимаются от лагеря до лагеря, мы проскакиваем от реки до реки. Только там можно укрыться, переждать непогоду. Белое море называют «бандитским», это самое мрачное место во всем Союзе. Четыре-пять штормов в сутки. Осушки. При отливе обнажается полоса берега шириной несколько верст. Подводные скалы — корги, баклыши, поливухи, чуры. Частые туманы, нередко с ветром. В общем, не слишком благоприятная обстановка. В прошлом году за две с половиной недели мы едва добрались до Конушина, тогда как в хорошую погоду этот путь занимает три дня. В тот раз через Горло мы шли Зимним берегом, теперь попробуем Терским…

Начало Горла. Двенадцать верст к северо-востоку. Больше проскочить не удалось — снова шторм. Ударил со всей силы, словно решив одним махом вышвырнуть нас из моря. Еле удалось войти в Чапому. Это сложная река: баклыши здесь торчат часто, словно тюленьи морды, а высокую косу не прикрывает даже большая вода.

На берегу старый рыбацкий поселок, церкви нет и в помине, снова кладбище в песке. Сразу бросается в глаза различие: у самого моря дома деревянные, ухоженные, дрова сложены высокими косыми поленницами (защищают от ветра), огороды, картошка, парники, чистые дворики засеяны травой (удерживает песок), а дальше, над высоким глинистым обрывом, несколько бетонных бараков, на пять-шесть семей, вокруг срач, воняет помойкой. Разъясняет ситуацию старуха Марфа, заинтересовавшаяся пришельцами. Она выходит из аккуратного домика, садится на завалинку и, не дожидаясь вопросов, принимается рассказывать:

— Видишь ли, молодой человек, у моря старики живут, а там, наверху — молодежь, для которой колхоз построил эти общежития. Так они самостоятельно и сожительствуют. Сожительствуют да пьют без продыху. Наши мужики раньше тоже выпивали, но редко, по праздникам. Бывало, дров на зиму заготовят, соберутся мужской компанией, бабы блинов напекут, матушки-семужки на закуску, девки споют да спляшут, а те запьют иной раз на три-четыре дня. Но пили только брагу из морошки. А сегодня жрут «русскую» и ходят под себя, стыд в пьяном угаре забывают. Какие традиции, какие праздники, обычаи? Теперь и до стола не дойдут, наберутся по дороге да и свалятся. Всему война виной — молодежь на фронт забрали. Тридцать шесть парней увели. И ни один не вернулся. Шесть родов сгубили, шесть династий — костяк Чапомы. Одни старики остались да бабы. Потом чужие к чапомским девкам сватались, кое-кто прижился, но это уж не то. Если мужик не свой, так он как чужой на чужом и будет хозяйствовать — вот чего. Советская власть их на коротком поводке держала. А теперь тащат все, что можно обменять на водку, и живут от стопки до стопки. В этом году для пущего веселья привезли детей беспризорных. Устроили им в Чапоме летний лагерь. Охранники пьют с мужиками, а дети, нанюхавшись бензина, шатаются по деревне и сбивают замки. Ну скажи, молодой человек, что с нами дальше будет?

Старуха глядела выцветшими пустыми глазам. Под вечер на «Антур» пришли две девушки, беспризорные. Лет двенадцати-тринадцати. Красивые, стройные, загорелые. Вели себя вульгарно, как бляди. Шила хотели. На следующий день мы вышли из Чапомы…

Еще двадцать восемь часов на северо-восток. Миновали Полярный круг. Триста тридцать верст морем. По пути — два шторма, несколько смен ветра, вкус соли на губах и рассвет — чистый, каким бывает лишь одиночество. Но все по порядку.

Покинув Чапому, мы пошли вдоль Терского берега. В глубь Горла. По мере продвижения на север зелень гасла, а снегу прибывало. Он лежал в расщелинах, в оврагах, порой грязными языками дотягивался до пляжа. Берег тоже менялся: вместо ила и песка — литые скалы. О том, чтобы подобраться поближе, не могло быть и речи, тем более что усиливался ветер и начинался прилив. Море ударяло о прибрежные скалы, взбивая пену, — ее лохмотья порхали в воздухе. Ни одно из речных устий не годилось: одни слишком мелкие, другие перегорожены сетями. Остров Сосновец, наша последняя надежда на Терском берегу, при ближайшем рассмотрении оказался неприступен: сплошные камни, со всех сторон обдуваемые ветром. Пришлось взять курс на Зимний берег, поперек Горла. В самую глотку шторму. Там, на той стороне нам знакома каждая речка, да и берег удобнее — мягкий. Увы, посреди Горла ветер переменился на сто восемьдесят градусов и, не успели мы доплыть до Зимнего берега, поднял такую волну, что не подойдешь. Пришлось двигаться дальше: если укрыться от шторма негде, лучше пережидать в пути.

Что ж, выходим из Горла, пересекаем Мезенский залив. Впереди — сто двадцать верст открытого моря. Самый «гнилой» кусок Белого. Бурное дыхание воды. К счастью, все вдруг стихает, словно по мановению руки. Сияет лазурное небо. На горизонте миражи. Наконец-то можно вздремнуть — все-таки уже двадцать часов идем. Моя вахта, парни спят. Я глушу мотор. Тишина. Паруса полощутся. Легкий бриз. Слева, в тончайшем, словно монаший сон, тумане — остров Моржовец. Стало быть, мы уже за Полярным кругом. Я пускаю Visible World Яна Гарбарека. Я существую. Я один.

После полудня мы увидели берег Конушина. Земля самоедов. Закрытая зона, территория специального полигона. Сюда падают отработанные ступени ракет из Плисецка, сюда бьют с Дальнего Востока баллистическими снарядами.

Учения проводят. Вся тундра топорщится обломками, порой огромными — издалека видно. Просто научно-фантастический фильм. В прошлом году на Конушине мы попались. Десант, с вертолета: десять бойцов (одна женщина), все вооруженные до зубов…

II

Запрещается сообщать какому бы то ни было народу сведения о нашей религии, но предлагается обходить этот вопрос молчанием и не высказываться о ней, делая вид, что мы имеем те же законы и обычаи, какие имеют силу в той стране, куда вы приедете.

Издали Конушинский берег напоминает торт. Словно облитый глазурью — снежные лоскутья, ледяные сосульки. Солнечные лучи играют, искрятся. Бьет волна, летят брызги. На пляже, словно отрезанные ломти, валяются черные блоки. Пригляделись — торф: громадные глыбы, по краям надкусанные морем. Подходим к берегу — лед и снег матовые, грязные, перемешанные с глиной, которую несут волны. Лишь вблизи видна сила моря. Его разрушительная мощь. Оно пожирает берег Конушина — кусок за куском. Словно торт.

Дом Шараповых стоит на краю обрыва. Еще год-два — и рухнет в кипящую воду. Интересно, протрезвеет Шарапов к тому времени? Неподалеку выдается узкий мысок из камней и песка, выгнутый, словно кто-то фигу показывает. Это Конушинская корга, за которой можно укрыться. Еще недавно, как утверждает «Лоция Белого моря» 1964 года, на оконечности Корги стояли домики небольшой рыбачьей артели. Сегодня на их месте бурлит вода, и лучше держаться подальше — однажды туда затянуло лодку с рыбаками. Из восьмерых море выплюнуло лишь одного — с разбитым позвоночником. Шарапов, известный своим черным юмором, рассказывает об этом, посмеиваясь, о жизни же в целом выражается следующим образом: