Волчий блокнот - Мариуш Вильк

— Ага, — заорала она, — ходили-ходили, а самого главного не увидели! Продукты-то у нас в три раза дороже, чем везде, да еще просроченные…

— В лагере и то лучше было, — прошипел сзади Рыкусов, — там хоть баланду давали.

И только о самоуправлении никто не жалел, наоборот, все ругали депутатов, которых сами же только что выбрали. Наконец вице-губернатор пообещал принять посильные меры.

К вечеру гости улетели. Под забором аэропорта, поломанная ветром, валялась фанера, которой утром встречали вице-губернатора: «Добро пожаловать в соловецкий лагерь голодного режима!»

Ежи Гедройц прислал мне «Русскую мысль» с интервью Солженицына. Редактор пишет, что встревожен репликой Александра Исаевича. Заинтригованный, читаю раз, другой. Меня это не трогает. Видимо, привык к местным ужасам.

Солженицын пишет о глубоком расколе российского общества на обнищавший народ и кучку разбойников, к которым — не скупясь на эпитеты вроде «хищники», «воры» — относит как власть, так и нуворишей. По мнению Александра Исаевича, сегодняшний разлом глубже, чем был перед Февральской революцией, и никакие «пакты объединения и примирения» между властью и оппозицией не спасут от гнева нищих масс. Тот, кто полагает, будто для решения конфликта достаточно примирить партии власти и оппозиции, не понимает, насколько опасна сложившаяся ситуация. Помочь избежать краха способно согласие между ограбленными и грабителями, а оно возможно лишь при условии, что грабители отдадут награбленное. Отдадут? Ну-ну…

Дальше Солженицын говорит о «сбережении» народа — единственной национальной идее на ближайшие двадцать-тридцать лет, способной объединить все народы России и все социальные слои, кроме, ясное дело, хищников и воров. Принцип «сбережения народа», его здоровья, просвещения, культуры и традиции, должен стать законом превыше конституции, которым станут руководствоваться чиновники при принятии любых решений. Идея не новая, сформулированная еще двести пятьдесят лет назад Петром Ивановичем Шуваловым, однако не реализованная ни царями, ни большевиками. Сам Александр Исаевич упоминал о ней в брошюре «Как нам обустроить Россию?», изданной семь лет назад двадцатисемимиллионным тиражом. Ответом ему было, увы, молчание…

Солженицын размышляет о «регионах», как называют сегодня русскую провинцию. Ее главная проблема — отсутствие самоуправления. Пока у регионов не будет собственных финансов, самоуправление останется фикцией. Зависимость от выделяемых сверху денег перечеркивает любые инициативы снизу. Дума издает все новые уставы о территориальном самоуправлении, но толку от них чуть. Александр Исаевич объехал двадцать шесть губерний и повсюду встречал энтузиастов, энергия которых, увы, уходит на борьбу с административными препонами…

Жалуется Солженицын и на Российское телевидение — не дают выступать…

Теперь, подводя итоги, я понял, почему меня это не трогает. То, о чем говорит Солженицын, я наблюдал собственными глазами, день за днем. За каждым обобщением великого писателя я вижу конкретику — достаточно выглянуть в окошко. И, поверьте мне, этот реальный мир не только волнует больше раздумий Александра Исаевича, он и более сложен. Солженицын — как каждый пророк — увлекается и впадает в тенденциозность, порой подгоняя картину под определенный тезис. Взять хотя бы разделение на ограбленный народ и кучку разбойников. Откуда уменьшительная форма? И невооруженным взглядом видно, что это никакая не «кучка», а огромная толпа жуликов, авантюристов, взяточников, а также обыкновенных ворюг, хозяйничающих повсюду, от метрополии до последнего уезда. Водораздел между нищими и нуворишами проходит через всю страну — в любой Кеми своя собственная мафия орудует. Процесс прихватизации коснулся каждого поселка, колхоза и тони, здесь разбирают все: от кирпичей, труб и паркета до дров в лесу. Беззаконно тоннами вылавливают рыбу из моря, режут оленей, выдирают со дна морского водоросли, а после одни прибыль пропивают, другие вкладывают в бизнес — так называемую коммерцию. Александр Исаевич предлагает «отдать», только не уточняет, каким образом… Или вот идея «сбережения народа». Безусловно правильная, только, гм… что говорить о сбережении народа, когда его хоронить не в чем. Старого Нила неделю в морге держали — досок на гроб не было. Людей здесь умирает больше, чем рождается: ведь чтобы выжить, надо есть, а не пить. Шесть лет назад, когда я сюда приехал, водка стоила тринадцать рублей, а буханка — двадцать копеек, то есть за пол-литра можно было накупить вдоволь хлеба, а сегодня одна бутылка равняется трем батонам. О школе, здравоохранении или культуре и говорить нечего… Или провинция. Действительно ли корень проблем — в самоуправлении? Позволю себе усомниться. Мне, правда, не довелось объехать целых двадцать шесть губерний, но достаточно и двух дюжин поморских деревень, которые мы с Васей навешаем ежегодно, путешествуя на яхте вдоль побережья Белого моря. Там нет ни аэропорта, ни железной или автомобильной дороги, и никакие писатели туда не ездят. Людям не до самоуправления — сбежать бы подальше. Территориальное самоуправление я тоже имел возможность понаблюдать: как раз новую Думу на Островах избрали, и я часто бываю на их заседаниях. На первом утверждали новую ставку для секретаря Думы и еще две для администрации… И наконец, телевидение. Солженицын жалуется: «не пускают». В 1995 году Александр Исаевич выступал на ОРТ, главном российском канале, раз в две недели по пятнадцать минут. Программу закрыли, трудно сказать, потому ли, что она была скучна, как считают многие, или потому, что была слишком редкой, как утверждает сам писатель. У меня в руке книга «По минуте в день» — запись тех бесед — и я вижу, что ничего нового в интервью «Русской мысли» Солженицын не сказал. Разумеется, проблемы, которые он продолжает поднимать, важны, более того, фундаментальны, и по-прежнему актуальны, но публика предпочитает юбилей Аллы Пугачевой или «Поле чудес». Кому нужна Кассандра на телеэкране?

Дополнение

Мотив зеркала и лабиринта лежит в основе соловецкой фабулы с самого начала истории Островов и неразрывно связан с темой смерти. Потому что самые древние следы человека на Соловках, каменные лабиринты (II–I тысячелетие до нашей эры) — не что иное, как остатки тропы на тот свет, который — по саамским верованиям — есть отражение нашего мира, словно картинка в зеркале, где правое становится левым. А Острова, лежавшие к западу от материка, находились, согласно мифологии саамов, на полпути к загробной жизни — остановка после могилы. Поэтому они хоронили здесь своих умерших, в первую очередь шаманов и вождей, и строили лабиринты из камня, чтоб не дать душам мертвых вернуться в мир живых… Православные монахи называли саамские постройки «вавилонами», трактуя их как символ затерянности человека в закоулках греха, а позже сами принялись воздвигать огромные каменные стены, чтобы, укрывшись за ними, перебирать собственные прегрешения. Оставленный мир виделся им источником духовной смерти, а смерть тела, о которой они призывали помнить неотступно, должна была явиться началом вечной жизни. Другими словами, они умирали еще на земле, чтобы ожить на небесах… Затем — СЛОН, лабиринт из колючей проволоки. Советская реальность строила рожи из соловецкого зеркала, на пограничье земного и загробного мира… Сегодня, в конце второго тысячелетия нашей эры, соловчане собирают осколки тех зеркал и ищут отсюда выход.

XIII

Живя в этой огромной стране, я чувствую, что сам в определенном смысле… увеличиваюсь в размерах.

Здешняя весна — будто удар бича, светом по глазам… а я словно волк, щурюсь, выбираясь из сумрака берлоги — пасмурной и суровой зимы. Все слепит и сверкает: в воздухе пляшут искорки снежной пыли, на жесткой траве серебрится иней, с сосулек свисают огненные капли, весь мир вокруг мерцает, словно горсти бриллиантов в солнечных лучах. А повернешься в другую сторону — голубоватые тени, будто вырезанный на снегу негатив мира, отсветы льда в полумраке, облако пара изо рта и тянет холодом. Море еще спит под толстым покровом льда, в котором тюлени протаивают дыханием лунки, чтобы понежиться на солнце. Когда бежишь на лыжах среди торосов, можно угодить в такую яму, присыпанную снежком. Дальше, на границе ледяной корки и открытой воды, горизонт подрагивает, словно разлитая ртуть. Шторма громоздят льдины друг на друга, воздвигая призрачные строения: здания без стен или стены, уходящие в никуда, башни, тянущиеся в пустоту, да распахнутые ворота, тупики и глухие переулки… в стиле Пиранези. Солнечные лучи в этих краях, словно в грудах хрусталя, распадаются на бледно-зеленый, синий и розовый — это если встать спиной к солнцу. А если против солнца — текут слезы, в которых играют холодные огни. После многочасовых странствий по морю возвращаюсь домой, словно из другого мира.