Семь дней в июне - Тиа Уильямс

– Это невероятно, Тай. Я знаю, что Луна – это твое.

– Да, и сегодня мы учили о причудливых звездных объектах. Например, нейтронные звезды, пульсары, черные дыры. И там… там… там… одна девочка.

Шейн улыбнулся.

– О, даже так?

– Да. Она иногда там бывает. Рисует или что-то вроде того. Сегодня она нарисовала белого карлика.

Шейн снова уставился в небо.

– Но почему?

– Белый карлик – это звезда, которая исчерпала свое ядерное топливо.

– О-о-о. Как ее зовут? Ты с ней разговариваешь?

– Не-а. Я не могу с ней разговаривать.

– Она плохая, да?

Опять молчание.

– Тай, ты пожимаешь плечами?

– Да.

– Слушай. Ты умный. Ты верный. Ты один из самых интересных детей, которых я когда-либо встречал. Будем надеяться, что эта девочка ходит в планетарий каждый день и ждет, что ты с ней заговоришь. Просто попробуй.

– Могу я спросить тебя кое о чем.

Как обычно, вопросы Тая звучали как утверждения.

– Как узнать, когда действительно чувствуешь девушку.

Шейн слегка приподнялся, опираясь на локти. Влюбленность в девушку из планетария была огромным прорывом для такого неуверенного в себе ребенка, как Тай, и важно было действовать осторожно.

– Когда это будет по-настоящему, – заявил Шейн, – тебе даже не захочется задавать этот вопрос. Это будет как удар. Как выстрел.

– Выстрел, – повторил Тай с сомнением в голосе.

«Вот и вся осторожность», – подумал Шейн.

– Выслушай меня, – сказал Шейн. – Это как будто ты знаешь, что произошло что-то потрясающее. Но не понимаешь, как сильно тебя ударило, пока это не случится. Вот что такое – влюбиться. И ты ничего не сможешь с этим сделать. Когда все по-настоящему, ты влюбляешься неосознанно. У тебя нет права голоса. Ты получаешь чертовски сильный удар, а потом перевариваешь его. Ясно?

Тишина.

– Я не хочу словить пулю, брат.

– Тай, это была метафора.

– Да, но я просто хочу спросить ее, не хочет ли она пойти со мной в «Колд Стоун» или еще куда-нибудь. Поесть мороженого, – ворчал Тай. – Ты слишком много надумал.

– Видишь, тебе даже не нужна моя помощь! У тебя есть план, – ободряюще сказал Шейн. – Просто пригласи ее завтра на свидание. И будь уверен в себе. Если поверишь, что ты тот самый чувак, она тоже поверит.

– Может, мне сначала спросить, нет ли у нее непереносимости лактозы.

– Ни в коем случае.

– Да, ты прав.

– Слушай, ты справишься, – сказал Шейн. – Напиши потом, дай мне знать, как все идет.

– Напишу. Пока, – сказал Тай и отключился.

Шейн засунул телефон обратно в повязку, светясь от надежды. С Таем все будет в порядке.

Солнце только что село, и все еще оставался шанс – ничтожный шанс, ничтожно маленький шанс, – что Ева придет. Он побежал по извилистым улочкам Вест-Виллиджа, возвращаясь к Горацио-стрит.

Быть может, в том кафе он в последний раз увидел Еву. Но он не мог не думать о других встречах. Увидев Еву, он понял, что его мир перевернулся, но в глубине души он чувствовал, что все хорошо. Слишком хорошо. Во время полета в Нью-Йорк Шейн представил себе миллион сценариев того, как пройдет их встреча. Он надеялся, что ничего не почувствует.

Но, как он только что сказал Таю, ты ничего не сможешь с этим сделать, не так ли?

Глава 12. Двадцать вопросов 2004

Уже стемнело, когда Шейн привез Женевьеву в огромный пустующий особняк на Висконсин-авеню. Как всегда, он не испытывал ничего, кроме презрения, к людям, которые владеют таким домом и даже не пытаются в нем жить. Если бы это был его дом, его пришлось бы выселить оттуда насильно.

Обстановка была как в музее. Повсюду золотые филигранные акценты и ковры из шкур животных. Сверкающие люстры. В фойе над диваном из конского волоса висела головокружительно абстрактная, пестрящая первоцветами картина. Диван был невыносимо колючим, сидеть на нем было невозможно.

Женевьева тут же опустилась на него.

Она не спросила, откуда Шейн знает код сигнализации. Или почему, несмотря на то, что дом был погружен в темноту, он знал дорогу. Завтра он объяснит, что в детстве здесь жила его подруга. А теперь она обитала в студенческом городке Джорджтаунского университета. Ее отец был послом в Корее, и поскольку ее родители жили в Сеуле, дом обычно пустовал. Подруга разрешала Шейну ночевать в доме, когда ему хотелось сбежать из приемной семьи. Он надеялся, что Женевьева не спросит, чем он отплатил за щедрость. Не то чтобы ему было стыдно. Он просто не хотел, чтобы она знала, до какого отчаяния он дошел.

Но потом Шейн вспомнил выражение ее лица в неотложке, когда он предложил ей сбежать. Это было отчаяние, разделенное с безотчетной тревогой. Она будто вспыхнула, потому что другой путь казался ей немыслимым.

Эта девушка понимала, что такое отчаяние.

Шейн провел ее через кухню, выложенную мексиканской плиткой, к лестнице для прислуги и к апартаментам на третьем этаже. Когда-то это была шикарная спальня девочки-подростка, но сегодня ее превратили в склад для хранения ненужного. Фотоальбомы, куклы, старые журналы, хрустальные шары и фужеры были аккуратно сложены. Две массивные стеклянные двери выходили на террасу с видом на зеленый двор с овальным бассейном. Взяв Женевьеву за руку, Шейн медленно подвел ее к кровати с балдахином, застеленной бледно-розовым бельем.

А потом залез под кровать и вытащил низкий ящик с огромными пакетами, в которых было бесконечное количество травы, таблеток, шприцев и порошков. Они были подписаны: кома (валиум), озноб (травка), вечеринка (кокаин), экзамены (аддерал), шлюха (экстази), оцепенение (перкоцет) и так далее.

Девушка из Джорджтауна была капризной наркоманкой. А он – ее дилером.

Шейн снял майку и рухнул на одеяло рядом с Женевьевой. Они курили самокрутку, пока она не закончилась. В какой-то момент они прижались друг к другу, Женевьева уткнулась лицом в шею Шейна, а его пальцы запутались в ее кудрях. Это было туманное, блаженное чувство – держать ее так близко, так невинно.

Никогда в жизни он не спал так крепко.

Около 10 часов вечера Аннабель Парк вошла в родительский дом. На ней было мини-платье Juicy Couture детски-розового цвета и бриллиантовые шпильки. В переноске Louis Vuitton сидела чихуа-хуа по имени Николь Ричи[85].

Аннабель знала, что Шейн был там. Он звонил. Конечно, ему и его прекрасному члену всегда были рады. К тому же с ним было хорошо, потому что он всегда молчал. Она сплетничала о столичных элитах, а он лежал рядом, обманчиво внимательный. Ухмыляясь, она взбежала по лестнице.

Аннабель распахнула дверь своей старой спальни. Ее мгновенно обдало декадентским ароматом дорогой травы, и она увидела Шейна, лежащего в ее постели в обнимку с какой-то цыпочкой. Грязный ублюдок! Первым желанием было его выгнать, но… она же не чудовище. Куда ему идти?

За десять месяцев она узнала о Шейне только три вещи. Первая заключалась в том, что он жил в каком-то детском приюте имени мисс Ханниган. В