Семь дней в июне - Тиа Уильямс

– Я лишь прошу, – говорила Ева, – чтобы ты хорошо училась, преуспевала в искусстве, оставалась доброй и обнимала меня, когда мы смотрим ужастики. Разрушение твоей академической карьеры не вписывается в этот сценарий.

Блестящие от слез глаза Одри сузились. С головокружительной быстротой она перешла от грусти к ярости.

– Может быть, я хочу большего, чем хорошие оценки и ужастики, – сообщила она. – Я хочу быть бабочкой! Порхать, следуя за своим сердцем. Знаешь что? Я даже не люблю всякие там искусства. И занимаюсь живописью только потому, что у меня классно получается и тебе это приятно, так я исполняю твою мечту. А моя мечта – стать знаменитым психотерапевтом. Возможно, завести еще сеть маникюрных салонов. И мою мечту ты никогда не одобряла, кстати говоря.

– Ты никогда не упоминала о маникюрном салоне!

– Ну, я о нем думала. – Одри шагнула в сторону, прижав кулаки к бедрам. – Слушай, я облажалась. Урок усвоен. Я не такая идеальная, как ты.

Ева вскинула руки.

– Ты знаешь, что я не идеальна.

– Идеальна! Потому что ты не живешь. Ты просто пишешь книги, которые ненавидишь, и одержима мной. У тебя нет бойфренда, ты не путешествуешь, не развлекаешься и не хочешь ничего сверх того, что имеешь. – Она вздохнула. – Ты пишешь о любви, но не хочешь ее обрести. Ты ничего не хочешь.

Еву пронзила мучительная боль.

– Как… ты смеешь обсуждать меня?

Распалившись, Одри не желала останавливаться:

– Вопрос: почему папа ушел? Он был недостаточно совершенным для тебя?

– Что?

– Ты не человек, – сказала Одри с презрением. – Ты робот.

Между ними воцарилась бесконечная, бьющая по вискам тишина. Еще один ребенок пронесся по коридору. На этот раз Одри отвернулась от матери, помахала рукой и улыбнулась. Но когда она встретилась взглядом с Евой и увидела ее выражение лица, то сникла. Ее бравада исчезла.

– Ты закончила?

Одри кивнула, охваченная сожалением.

– Ты права, – дрожащим голосом произнесла Ева. – Я робот. Робот, который устроил твою жизнь так, что у тебя есть свобода пробовать новое, устраивать черт знает что и все равно иметь дом, в который можно вернуться. Благодаря мне ты станешь бабочкой, неблагодарный… подросток.

Горячие слезы жгли ей глаза. Нет. Надо сохранять спокойствие.

– И еще! – воскликнула Ева, явно не в силах оставаться спокойной. – Когда мне ходить на свидания? Где взять время и силы? Я все отдаю тебе, малышка. Больше ни для кого не остается! Подумай об этом в следующий раз, когда облажаешься, а потом будешь с невероятно безрассудной наглостью критиковать мой жизненный выбор.

– Мамочка, я…

– Прости. Я знаю, – прошипела Ева. – У меня срок сдачи на носу. Мне надо идти, – сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти, но вдруг остановилась. – И верни мое кольцо, – сказала она, снимая его с пальца Одри.

Вот так Ева и оставила своего драгоценного ребенка в одиночестве в легендарных коридорах Чеширской подготовительной школы.

Едва оказавшись снаружи, на Парк-Слоуп, раскаленной, выложенной бурым камнем улице, она опустилась на школьные ступени. Идти домой было слишком больно. Поэтому она проглотила таблетку обезболивающего и задумалась.

Ева действительно хотела многого. Она хотела подарить дочери весь мир. Мечтала увидеть своих героев на экране, не жертвуя их расовой принадлежностью. А в глубине души – там, где она прятала свои самые сокровенные желания, – она хотела поехать в Луизиану и написать книгу своей мечты. Ту, которая перевернет их с Одри жизнь с ног на голову. Книга, которая раскроет правду о ее предках, о неисправимо неукротимых, непокорных женщинах Мерсье.

Ева хотела многого. Она просто забыла, как все это получить.

Раньше она была дерзкой. Куда пропала та девушка, которая сбежала от матери к Шейну, в Принстон, а потом в Нью-Йорк? Кем была та девушка?

Только один человек помнил об этом. И он писал ей с тех пор, как она сбежала из закусочной.

Дрожащими руками она достала из сумочки телефон.

Сегодня, 11:15

Ш.Х.

Позвони мне.

Сегодня, 11:49

Ш.Х.

Пожалуйста, Женевьева.

Сегодня, 12:40

Ш.Х.

Просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке. Пожалуйста.

Сегодня, 14:10

Ш.Х.

Ладно, я больше не имею права ничего о тебе знать.

Сегодня, 14:33

Ш.Х.

К черту, да, имею.

Сегодня, 14:35

Ш.Х.

Я остановился в Вест-Виллидж. Горацио-стрит, 81. Я буду здесь до воскресенья. Пожалуйста, приходи, если захочешь поговорить. В любой день, в любое время. Но если не захочешь, я пойму. И уйду и больше никогда тебя не побеспокою. Просто знай, что я желаю тебе самого прекрасного, странного и великолепного в мире, каждый день.

Ева уставилась на телефон. Казалось, если она будет смотреть на него достаточно пристально, он вспыхнет. И она навсегда от него избавится.

Прекрасного, странного и великолепного. Когда в последний раз она испытывала что-то из этого списка? Ева не знала.

Но она знала, что готова на все ради Одри.

И еще знала, что Женевьева всегда таилась на задворках ее личности – приглушенная материнством, карьерой, самосохранением и здравым смыслом, но она была там. Ева была старше, но под ее кожей белели те же кости. То же пламя, притушенное до уголька, ждало искры, чтобы снова разгореться.

И что самое главное? У нее был знакомый учитель английского языка.

Глава 11. Агрессивный акт личного переосмысления

Шейн Холл бежал, спасая свою жизнь.

Катастрофа в закусочной искалечила его мозг. Его сердце было разбито. Его желудок стянуло в узел. В прежней жизни он бы справился с этим состоянием опасным способом. Но благодаря недавнему агрессивному акту перестройки личности он больше не пил. Он стал бегуном. Бегуном с большой буквы, без дураков, потому что купил кроссовки Nike Vaporfly, которые чуть не запретили на Олимпийских играх, потому что они давали преимущество бегунам. И на нем были GPS-часы Garmin Forerunner 945, чтобы отслеживать темп бега, как у профессиональных марафонцев. Но самым примечательным были его компрессионные носки элитного качества, которые рекомендовал Усэйн Болт[83] в старом номере журнала Esquire, который Шейн прочел в VIP-зале авиакомпании JetBlue на Среднем Западе. Экипировка у него была просто огонь.

Шейн ничего не делал вполсилы. Он бегал так же усердно, как пил.

Неважно, что в Анонимных алкоголиках его предупреждали об опасности перекрестной зависимости – когда ты бросаешь пить и берешься за новое увлечение, например, евангелизм, изучение схем многоуровневого маркетинга или спасение питбулей. И конечно, Шейн знал, что его привычка бегать граничит с крайностью. Но какие новые пристрастия могли бы его напугать? Жизнь без алкоголя была мучением, и он с этим справился. Не найти ничего взамен было бы легко.

И вот Шейн бежал и бежал, пока ровный, гипнотический ритм его шагов и сбалансированное, сосредоточенное дыхание не вернули ему спокойствие.

Потому что у него выдался тот еще денек.

Солнце вот-вот должно было скрыться за горизонтом Верхнего Манхэттена, и Шейн пытался его обогнать. Он уже пробежал шесть миль от своего арендованного дома в Вест-Виллидже, спустился по Вестсайдскому шоссе и