Рассвет над морем - Юрий Смолич

Еще с порога, где мосье Энно на мгновение величественно задержался, он заметил, что среди присутствующих мелькают и знакомые физиономии — из тех, кто встречал его на пристани и приветствовал в ресторане гостиницы «Лондонской». Избранный уже с соблюдением всех правил новый председатель думы, «мэр» города Брайкевич, юлой вертелся впереди всех, стараясь во что бы то ни стало обратить на себя внимание консула.

Консул милостиво кивнул «мэру» города.

Два десятка солидных штатских, полтора десятка сановитых чиновных особ да с полдесятка генералов почтительно встали со своих мест, как только порог комнаты переступил высокий консул Франции, недавний прыткий коммивояжер французской фирмы.

— Прошу садиться, господа! — любезно пригласил мосье Энно. — Франция приветствует вас!

Мосье Энно с удовольствием оглядел приемную.

Мадам Энно действительно сумела проявить здесь свои незаурядные таланты и свой исключительный вкус.

Просторная комната с дорогими итальянскими витражами должна была, безусловно, импонировать каждому русскому «патриоту», независимо от его партийной принадлежности. Кроме талантов и вкуса, мадам Энно обладала еще тонким политическим тактом. На одной боковой стене приемной в тяжелых бронзовых рамах один за другим висели портреты русских царей дома Романовых. На другой боковой стене — в рамах полегче, но тоже бронзированного багета, выстроились портреты выдающихся деятелей общественной жизни времен февральской революции. Возглавляли шеренгу князь Львов и помещик Родзянко, за ними шел Керенский, а последним висел адмирал Колчак. Консул Франции демонстрировал свое свободолюбие, свою терпимость и высокие принципы невмешательства в какие бы то ни было русские дела внутреннего порядка, само собой разумеется не большевистского.

Именно с этого и начал консул Франции свою речь.

— Господа, — сказал консул, сдерживая надлежащее дипломатическое волнение. — Мы прибываем сюда во имя либертэ, эгалитэ, фратернитэ![20] Это начертано на знаменах Франции со времен революции…

Мосье Энно на секунду замялся: он забыл, да собственно и не знал никогда, после какой же революции появился на знамени французской республики этот звучный, свободолюбивый лозунг.

И мосье Энно искренне пожалел, что не последовал совету мадам: лучше уж было молчать!.. Но и прервать теперь свою речь было невозможно: дипломатично ли и не бестактно ли закончить свое приветствие сим одиозным словом — «революция»?

На помощь консулу поспешил новоиспеченный «мэр» города Брайкевич. Будучи человеком благородного происхождения и деликатного воспитания, он сразу почувствовал, что пауза затягивается и если ее тотчас же не прервать, может получиться конфуз, а, понимая всю свою ответственность за события, как «мэр» города, он не имел права допустить это. Поэтому он поспешно вскочил со своего кресла и патетически воскликнул:

— Да здравствует французская революция и знамя Франции!

Мосье Энно, дав себе слово впредь свято придерживаться совета мадам — по возможности молчать, а если высказываться, то лишь величественно и загадочно, — сухо поинтересовался, по какому вопросу прибыла к нему депутация. Еще суше консул попросил высказаться от имени депутации какое-нибудь одно лицо, так как на всю аудиенцию он мог уделить не больше десяти минут: важнейшие государственные дела, непосредственно связанные с проблемами освобождения России и Украины из-под «большевистского ига», ожидали его сегодня.

Слово от депутации взял все тот же Брайкевич, «мэр» города.

От имени всех присутствующих, от имени города Одессы, да и всей России, «мэр» Брайкевич высказал горячие приветствия и наилучшие пожелания консулу и государству, которое он представлял, и поставил перед консулом всего два вопроса: что будет с Одессой и что будет с Россией?

Заканчивая свое короткое, но витиевато построенное обращение, он умудрился еще — в придаточных, вводных и подчиненных предложениях — выразить свою и всей антибольшевистской российской общественности надежду и уверенность, что в славном российском городе Одессе и на всей Украине, которая, безусловно, является только Малороссией, руководство Антанты при решении всех проблем предоставит приоритет именно русским политикам, русским деятелям, русскому капиталу и всем прочим сторонам русского национального бытия.

Под одобрительный гул депутации председатель городской думы инженер Брайкевич сел.

Консул Франции выдержал подобающую для такого случая и не выходящую за рамки приличия дипломатическую паузу. Пауза была ему нужна не только из дипломатических соображений, но и для того, чтобы еще раз припомнить наставления мадам — говорить всем наперекор, а еще — чтобы собраться с собственными мыслями. На вопрос о том, что же будет с Россией, мосье Энно, понятное дело, ответить не мог, но своим вопросом «мэр» города, так сказать, оседлал для мосье Энно его собственного конька. Мосье Энно получал возможность блеснуть своей эрудицией, приобретенной за время деятельности французским торговым представителем в России, и к тому же использовать все специальные инструкции, которыми снабдили его, наделяя высокой миссией дипломатического представителя с особыми полномочиями.

Мосье Энно с надлежащим достоинством и некоторой загадочностью изрек:

— Господа! И вы, мосье мэр! Прежде всего я должен вам сказать, что вы забыли, а вы, мосье мэр, очевидно еще не вполне усвоили прекрасную историю вашего очаровательного города!

Мосье Энно выдержал вторую дипломатическую паузу, и слышно было, как все в комнате затаили дыхание.

— Напомню вам. Одессу основал испанец французской службы де Рибас. Построил Одессу и был ее первым градоправителем дюк Ришелье — француз. Наиболее выдающимся ее градостроителем был тоже француз — Ланжерон. — Мосье Энно эффектно простер руку к широкому окну, выходившему на Николаевский бульвар. — Вот он, памятник славному дюку, сооруженный благодарными одесситами, вы можете лицезреть его и сегодня. Равно как и красивейшие улицы нынешней Одессы до сих пор именуются Ришельевской, Дерибасовской и Ланжероновской. Живописнейшими уголками Одессы и теперь остаются Дюковский сад и Французский бульвар. Вспомните также, что стараниями именно французских негоциантов Одесса была в свое время объявлена порто-франко, что, как вам известно, означает статус вольного приморского города с беспошлинным ввозом товаров. Это было в минувшем столетии, господа! А как обстоит дело в нашем веке — веке расцвета торговли и промышленности и преуспеяния основной движущей силы цивилизации индустрии? Пожалуйста, господа: лучшие и самые мощные предприятия города Одессы плодотворно развиваются именно под эгидой животворного французского капитала!

Вот тут-то мосье Энно вскочил на своего конька. Легко, как бы играя, он начал перечислять индустриальные предприятия, торговые компании и банкирские дома Одессы, принадлежащие французскому капиталу: «Джутовая фабрика французского анонимного товарищества» с годовым оборотом четыре миллиона рублей, Химико-фармацевтическое товарищество «Леман и К0» с оборотным капиталом четыре с половиной миллиона, «Анонимное товарищество химических продуктов» с оборотом три миллиона, «Анонимное товарищество пробковой промышленности» — два с половиной миллиона, «Анонимное товарищество виноделия», «Анонимное электрическое товарищество», «Анонимная франко-бельгийская компания одесского трамвая»… И еще ряд других. Всего сорок иностранных, контролируемых французским капиталом, торгово-промышленных предприятии насчитал мосье Энно и закончил упоминанием о двух крупнейших в Одессе банках: «Лионский кредит» — с чисто французским капиталом и «Среднеазиатский банк» — смешанный англо-французский.

— Таким образом, — торжественно закончил мосье Энно, — вы видите, господа, что жизнь вашего города всецело зависит от французского капитала!.. К этому могу только прибавить, — скромно потупился мосье Энно, — что муниципальная задолженность французским банкам по городу Одессе составляет на сегодня ровно семьдесят три миллиона золотых франков, как один сантим. Эта сумма превышает пятьдесят процентов стоимости всего недвижимого имущества одесского муниципалитета… Вуаля!

Мосье Энно закончил и умолк.

Молчали и все члены депутации, ошеломленные и подавленные.

За окном, где-то за обрывом, над которым возвышался Воронцовский дворец, за территорией порта с пятью огромными гаванями и пятью мощными молами, в море, глухо прогудел гудок парохода. Это был пароход Ропита — товарищества российского торгового пароходства. Но ни у кого из присутствующих теперь уже не было ни малейшего сомнения, что этот гудок, как и сам пароход, тоже принадлежит французскому капиталу.