С милой рай и в шалаше - Роузи Кукла

Как только все, что нам дали, мы вытащили во двор, то тут же наш господин подогнал микроавтобус. Потом мы стали загружать вещи по списку, который читала сестра по–арабски, а нам надо было с Милкой успевать понять и, схватив коробку с тем, что она называла, пытаться засунуть их, втиснуть в переполненный фургон. Каково же было наше удивление, когда мы наконец–то, после многих упреков и даже пощечин, за не понимание и слабые знания арабского, когда нас стали буквально заталкивать вслед за нашим багажом в кузов микроавтобуса! Мы с Милкой пробовали возмутиться, но появившийся Циклоп тут же грубо и с силой впихнул нас, прижал к коробкам и следом с силой придавил дверцей. Все! Это конец, подумала. Ну как можно в такой позе и тесноте ехать, к тому же и Милка, как лягушка, раздавленная в нелепой позе, распласталась рядом.

— Ну что, б…. — Слышу, как она шипит злобно. — Дождалась своего голубоглазого чебурека?

Машина заурчала мотором, и следом мы поехали…Пока выезжали из города, я все пыталась вывернуться, оглянуться и хотя бы краешком глаз увидеть то место и город, в котором мы пробыли почти месяц. Но все, что мне удалось увидеть, это стремительно убегающую ленту шоссе, которая ускользала из–под скошенных глаз, отчего сразу же закружилась голова. К тому же я скоро поняла, что мне надо было на дорожку забежать кое–куда… Но убийственная духота, острый запах лекарств и жара, нестерпимое солнце добивали мою решимость просить скорую остановку. Примерно через полчаса, когда мы с Милкой уже матюгались и, не сдерживая выражений, ругали Циклопа, так нам было неудобно, машина куда–то свернула и по проникающей пыли к нам в кузов мы поняли, что нас куда–то отвозят с хорошей дороги. Машина остановилась. Мы просто изнывали от позы, неудобства, от того, что мы такие взрослые, здоровенные бабы, согнувшись в три погибели, скорчились, словно препарированные лягушки и распластаны в нелепых позах. Потом мы замолчали. Прислушались. Около дверцы нашего микроавтобуса кто–то разговаривал с нашим доктором.

— Это он. — Говорю Милке из–за коробок.

— Твой чебурек?

— Да, это его голос, я запомнила.

— Хоть бы он нас вытащил из этой банки? Как ты считаешь, он…

Внезапно за нашими спинами крутнулась ручка, больно проехавшись по спине и следом…

Мамочки! Воздух, свобода!

Не успеваю опомниться, как мы с Милкой кубарем сыпемся на пыльную и обжигающую землю, так как ничто теперь нас не сдерживает со спины. Бабах!

Пока соображаю, сидя на земле в пыли, и поднимаю голову то первое что вижу, это его насмешливые и такие необычные голубые глаза.

Он говорит что–то насчет того, что мы приехали. Доктор ему отвечает, что нам еще ехать и ехать. К нему подходят и что–то выкрикивают в приветствии, поднимая руку, сжатую в кулак, но что — не пойму. Доктор видит и переводит нам с Милкой: единство, справедливость, свобода.

Я все еще сижу у них в ногах, и Милка также сидит рядом в пыли и таращится глазами, задирая беспомощно голову и пытаясь понять, о чем же идет речь. Внезапно меня подхватывают сильные и очень крепкие руки. Рывок и я стою перед ним!

Все, что угодно я могла думать, но только не это! Вот он и я. Правда, он выше меня почти на целую голову, и мне приходится снизу, задирая голову, смотреть на него, но я поражена…

Он! Его глаза! Боже, да что же это?

Не успеваю насладиться, как меня тут же с силой толкают в сторону от него, потом тянут, но то уже другие руки. К тому же я начинаю соображать, куда меня тянут. Впереди вижу колонну и рядом в ней грузовую легковушку с открытым кузовом. В кузове машины, к которой меня подталкивают, задрав кверху тонкий хобот, торчит крупнокалиберный пулемет. Араб, что подталкивает, что–то говорит насчет машины. Я успеваю только понять, что меня хотят дальше везти на ней, этой военной машине. Оглядываюсь и вижу, как Милку тоже тянут куда–то в сторону точно такой же машины с пулеметом, которая стоит в колонне спереди, перед нашей. Ну и слава богу! Так бы мы не доехали.

Я рада и, пока отряхиваюсь, вижу, как к нашей машине идет он! Идет и что–то громко почти выкрикивает о том, что мы едем дальше. Чем он ближе, тем все сильней у меня сжимается все внутри. Внезапно я понимаю, что еще секунды, и я…Ничего не могу с собой поделать! Тут же, рядом с колесом, по–шоферски, как мне об этом рассказывала соседка, которая шоферила долгие годы на фронте, присаживаюсь, задирая свой пыльный и длинный балахон.

— Это к счастью! — Слышу, как он комментирует, смеясь, проходя мимо.

А стыдно–то как! Вот же! Ну как же я так! Потом рядом, внезапно громко и пугая до смерти — выстрел!

— Ба–ах! — Следом он сильно и громко кричит то, что переводил нам доктор, при этом проходит совсем рядом так, что я вижу, как его ботинки ступают в мой ручеек.

— Единство! Справедливость! Свобода!

Вокруг.

— Единство! Справедливость! Свобода!

И следом вдоль всей колонны громко, пугая меня до смерти выстрелы:

Ба–ах… ба–ах… ба–ах! — И тут же крики:

— Единство! Справедливость! Свобода!

Не успеваю опомниться, как меня с силой затягивают в кузов, больно придавливая сначала к невысокому борту, а потом, как мешок, сваливая на дно металлического и обжигающего кузова. Пока я умащиваюсь, в кузов запрыгивает мой попутчик, высокий араб с лицом, закутанным до самых глаз голубым платком. При этом он довольно небрежно закидывает сначала автомат Калашникова, а потом сам следом. Пока умащиваюсь, успеваю усмотреть его, моего голубоглазого, как он впереди садится в кабину. Потом неожиданно оборачивается! Мама! Опять в меня его взгляд, и словно стреляют его глаза!

Но машина страгивается и все мы, все машины едем. А куда и зачем? Тревожно и как–то приподнято, несмотря на мой конфуз и выходку. А что, впервые так мне салютуют! Это надо же! Я запомню такое облегчение на всю оставшуюся жизнь! Как я под выстрелы, да под их крики…

Медленно, но так, чтобы услышать самой себе шепчу:

— Единство, справедливость, свобода? Хорошо, пусть будут, но только чтобы и он рядом…

Передо мной все время его силуэт в кабине, его взгляд и глаза — голубые, голубые…

— Интересно, какой ты мужчина….туарег?

— Туарег? — Переспрашивает попутчик.

— Ля! Имощаг! — При этом гордо бьет себя в грудь.

— Имощаг?

— Имощаг, имощаг!

— А я русская! Русская!

— Рюсу? Руси?

— Русская! — И тоже себя в грудь. — Да! Я русская! Россия вперед!

Госпожа

Несколько долгих часов едем по шоссе, потом сворачиваем и тут же тонем в пыли. При этом нас накрывает тучами раскаленного песка, больно бьющего по лицу и рукам.