С милой рай и в шалаше - Роузи Кукла

— Айзи хага?

— Не поняла?

— Вам что–то еще надо? А Вы отвечайте: Шукран! Что означает — Спасибо, нет, ничего не надо.

— Шукран! Ассахан!

— Массалям, моя Госпожа! — обозначает до свидания!

— Массалям!

И я словно поплыла к своему голубоглазому Господину.

Знакомство с летающими крокодилами

Опять едем. На исходе уже третий день в дороге. Только я теперь с двумя помощниками, один из которых Ассахан. Колона наша едет охранять и сопровождать беженцев из Ливии, так мне рассказывает Ассахан. Это уже не первая его экспедиция, прошлая сопровождалась обстрелами и налетами авиации.

— Ты даже не представляешь себе, Госпожа, как это страшно, когда с неба налетают летающие крокодилы.

— Что ты такое говоришь, Ассахан? Какие еще летающие крокодилы?

Но тот уверяет, что они самые настоящие и страшные убийцы. Я еще подумала тогда: вечно у арабов все страшно и все с причудами. Если крокодилы, то обязательно должны быть летающими. Надо у моего Ибрагимушки расспросить. Как только о нем вспомнила, то сразу же заныло под ложечкой и так стало приятно, что я, закрывшись с головой, тут же проваливаюсь в сладкий и необыкновенно приятный сон.

Мне чудится, что я сплю под его шатром, и Ибрагимушка отгибая катаа (перегородка, отделяющая женскую половину в палатке), почему–то вползает на четвереньках на мою половину шатра. При этом он голый, но с лицом, как всегда завязанным голубым платком, и я вижу, как он упирается своим могуществом, оставляя на песке четкий и глубокий след. Я вижу это и говорю ему, чтобы он не пачкал в песке такой великолепное достоинство, потому как с таким грязным мне будет очень больно, песок ведь. Он что–то насчет того, что я должна терпеть, потому что такой у них обычай, чтобы первый раз иметь девушку, и обязательно надо, чтобы при этом присутствовала частичка пустыни. А я ему говорю, что я уже не девушка и что я женщина. Тогда он говорит, что тем более надо! Что это мне теперь как очищение за неверность! И зачерпывая пригоршню, начинает мне сыпать туда. Потом поднимает свое великолепие и начинает пихать в меня. Мне больно, страшно! Я стараюсь отряхнуться, изворачиваюсь, но он все–таки наваливается на меня и… Мне становится нестерпимо больно, я задыхаюсь и я, я…А кто–то навалился и трясет, да еще рядом кричит испуганно:

— Госпожа! Госпожа! Летающие крокодилы!

Я хочу ответить, что таких не бывает, как тут неожиданно рядом, сотрясая все вокруг, возле самой головы…

— Ду–ду–ду-ду–ду!!!

Хочу вскочить, раскрываюсь, на мгновенье ослепляюсь, но тут же больно меня оглушая:

— Ду–ду–ду!!!

Лупит куда–то пулемет в нашей машине, осыпая кузов горячими гильзами. А следом я начинаю слышать какофонию невыносимых для моего слуха, громких, разрывающих уши звуков беспорядочной стрельбы.

— Та–та–та! Ду–ду–ду!!! — Несется отовсюду.

Потом вдруг!

— Ах!!!! — Рвануло. И следом:

— Ах, ах, ах!!!

Причем все ближе, все громче. Я в ужасе прячу голову за борт и вовремя, так как по металлическому борту, словно дробью.

— Дзинь, тра–та–та….

Потом меня откидывает назад, чем–то больно и резко ударяя сразу всем телом, следом страшный, немыслимый грохот! По лицу и всему телу сильно, наотмашь горячий, какой–то с запахом химии удар спрессованного воздуха.

В последнее мгновение я почему–то вижу испуганные глаза Ассахана, который сидит, согнувшись в три погибели, скрываясь за низким бортом и что–то, как мне кажется, кричит!

Но я не успеваю понять, как меня сильно, словно мячик отрывает и швыряет к противоположному борту! Я крепко ударяюсь, перебивая дыхание, немея всем телом, и бьюсь обо что–то головой! Все! Конец? Только и успеваю подумать, как тут же проваливаюсь в небытие,…Звуки глохнут, смолкают…

Почему–то мне кажется, что вместе с ними и мое сердце начинает затихать и глохнуть…

Все тонет во тьме и следом врывается постыдная и нелепая мысль…

А я же там, под своим арабским одеянием совсем голая, даже без трусиков, и как же я такая буду лежать мертвая перед ними? Все! Отключаюсь…

Боль! Резкая боль! Потом открываю глаза! Надо мной лицо Милки, которая что–то говорит, но я не слышу ничего, в ушах только странный писк: пи..и..и.

Потом меня мутит, пытаюсь приподняться, но ничего не слушается, я не чувствую своего тела! Что это? Я что, умираю? Нет! Глаза же видят! И только? Закрыла глаза и тут же в испуге их снова открываю! Нет! Нельзя! Не засыпай, борись, живи…

Вода, словно песок горячая, но я все равно, через силу размыкаю рот, закашливаюсь и все равно успеваю сделать глоток. Следом, превознемогая боль в голове, еще несколько раз касаюсь чашки, смачивая губы. Сначала я вижу только ее руки, а потом, когда она опускает мою голову, вижу ее озабоченное, потное и раскрасневшееся лицо. Она говорит что–то, но я не понимаю, не слышу. Она что–то говорит и говорит, но я только догадываюсь, что она говорит. Это я вижу по ее мимике, губам. Немного забавно, как в немом кино. Это надо же, подумала, никогда бы не увидела такого, сплошное кино…И только с усилием повернув на сторону голову, вижу, что я лежу под каким–то навесом среди таких же, как и я, окровавленных, перемотанных бинтами тел. Только и вижу их, своих спутников по несчастью. Их много, больше десятка. Потом уголком зрения вижу, что невдалеке накрытые мешками нелепо торчат босые ноги, без обуви, то на одной, то на другой ноге. Но тут же я понимаю, что им, кто так нелепо разулся, не нужна уже никакая обувь. Их тоже в несколько рядов…Потом медленно поворачиваю голову и вижу озабоченное и напряженное лицо доктора. Он тоже что–то спрашивает, но потом, как я догадалась, понимает, и, подняв лицо, что–то говорит Милке. Та внимательно слушает, кивает. Потом все пропадают. Я снова одна, только перед глазами нависающий полосатый навес. Все, я устала, хочу спать… Потом опять надо мной лицо Милки. Она тянет мою руку, что–то быстро втирает, а следом, и я это чувствую, укол! Вот потом мне уже лучше, и я, я… Все поплыло перед глазами, и я уплываю…Все! Дико хочу спать!

Во сне какие–то страшные и нелепые, разевающие хищные пасти крокодилы гоняются за мной. Я бегу от них, пытаюсь спрятаться, но их с каждым разом все больше и больше, и они не только летают, а уже быстро ползут ко мне… Мама! Они ползут, а я ничего не могу, даже не могу пошевелиться…Ведь я ранена, так почему–то во сне думаю. Но мне надо от них, надо, и я, напрягаясь, тянусь, тянусь, а потом, открывая глаза, ничего не понимаю.

Вокруг темно и только карбидная лампа ярким шаром освещает шатер и ряды моих сострадальцев. Но мне надо… мне надо, не могу уже… С трудом приподнимаюсь на локтях, голова кружится и к горлу подступает тошнота.