Леди в белых халатах - Альбина Рафаиловна Шагапова

Жизненный план.

Крупные мохнатые снежинки, облитые рыжим светом уличных фонарей, отчаянно бились в лобовое стекло. На город уже давно опустились мутные, густые и тяжёлые, словно остывший столовский кисель, зимние сумерки.

Ольга нетерпеливо поглядывала на часы, словно этим могла как-то задержать время. Опаздывать она не любила, того же требуя и от своих подчинённых. Недаром вчера, на планёрке именно её отделение назвали самым дисциплинированным. Ах, знал бы главный врач, сколько Оля приложила усилий, чтобы этого добиться! Ведь, если подчинённых не держать в ежовых рукавицах, если лично не проверять их работу, если не сталкивать этих куриц лбами, то никакого порядка, никакой дисциплины не добиться никогда. Ведь все они – тупые, ограниченные бабы с коровьими усталыми глазами, думают лишь о деньгах, о грошах, которые обязательно получат в конце месяца. Гадко! Омерзительно! Противно!

В последнее время заведующая хирургическим отделением доктор Снегирёва никак не находила себе места. Так беспокоится подросток, когда видит у своих сверстников дорогие телефоны, модную одежду и старается убедить себя в том, что всё это – мишура, яркая, глупая, и у него, у бедного, но гордого подростка другие ценности. Оля, как человек взрослый, и здравомыслящий, пыталась найти причину своему беспокойству. Ведь ничего просто так не происходит. И если в животе скручивается огромная змея, мысль о любимой работе вызывает тошноту, а возвращение домой – приступ мигрени, то с этим нужно что-то делать. На первый взгляд, у Снегирёвой всё было замечательно.

Должность, очень даже неплохая, учитывая то, что Ольге всего тридцать два года, дорогая машина, отменное здоровье и внешность такая, хоть на конкурс красоты выставляй. Так почему же на душе скребутся кошки?

– Прошлая пятница! Планёрка! Алёна! – мысль полоснула резко, больно, до красной вспышки в глазах.

Лёгкий румянец на белых щеках, кроткая, но снисходительная улыбка, голос, в котором не было ни страха, ни желания угодить. Теперь – то заведующей было понятно её независимое поведение, философское отношение ко всему происходящему в отделении. Эта белая мышь воспринимала и больницу, и работу в ней, и саму Ольгу как временные трудности, неприятные, мешающие, но проходящие. И, если доктор Снегирёва видела в медсестре Алёне объект для срыва своей злости, искажённый вариант её самой, то Ольга, как оказалось, не занимала в душе этой девчонки никакого места, всего-навсего – эпизод.

Ольге она не понравилась сразу, тихая, неприметная бледненькая мышка с тёмно– русым хвостиком на затылке. Увидел и забыл. Идеальный винтик для большого механизма, расходный материал. Но какое-то природное чутьё подсказывало Ольге, что не всё так просто с этой девицей. Алёна, будто бы, светилась изнутри, ровно, спокойно, но ярко. И Ольге до зуда в ладонях, до головной боли хотелось, во что бы то ни стало, затушить этот внутренний свет. Унизить, растоптать девчонку, заставить её плакать и умолять о пощаде. Разумеется, заведующей отделением не пристало обращать внимания на медсестричек, если, конечно, они не разлагают дисциплину и не пренебрегают своими обязанностями. Вот только унижать и топтать можно чужими руками, благо такие руки всегда находились. И если доктор Снегирёва пребывала в не самом лучшем расположении духа, Ольга вызывала на ковёр старшую сестру отделения. Та, низенькая, длинноносая и коротконогая, словно старая, разъевшаяся такса, заходила в кабинет с опаской и, подобно вышеупомянутой собаке, преданно смотрела в глаза начальницы, ловя каждое её слово.

– Почему сёстры нашего отделения ходят без чепчиков?– вопрошала Ольга, мысленно смеясь над тем, как старшая сестра пугливо перетаптывается с ноги на ногу.– Я бы попросила вас, милая Надежда Николаевна, сделать внушение девочкам, особенно Алёне.

– Да-да, – мелко кивала такса, и ниточка слюны непроизвольно стекала из уголка рта. – Я поговорю, я скажу.

– И ещё, Надежда Николаевна, – Ольга делала паузу, давая старшей время проникнуться строгим тоном начальницы, накрутить, навыдумывать невесть чего, испугаться собственных мыслей. – Почему Алёна болтается без дела, то чай пьёт, то у туалетов трётся? Неужели так трудно найти человеку дело? А, может, вы просто не умеете организовать рабочий процесс.

Старшая принималась нервно икать, сглатывать, а однажды даже псикнула в штаны, так как чуткое обоняние Снегирёвой тут же различило запах мочи.

Старшая уходила из кабинета начальницы бледная, растерянная, выжатая и помятая, словно ветошь. Но уже через несколько минут, в коридоре звучал её властный и требовательный голос, дающий распоряжения, а ненавистная Алёна лишалась не только обеда, но и отправления естественных надобностей. При всех своих недостатках, Надежда Петровна обладала одним огромным достоинством – приказы вышестоящего начальства выполнялись ею неукоснительно, чётко и с особым, каким-то даже, маниакальным рвением.

Тоска, тягучая, серая, густая и холодная, словно утренний осенний туман, окутала, обволокла кожу, проникла внутрь Олиного организма, протянулась по пищеводу, залегла в желудке. Чёрт! Будь проклята эта злосчастная пятница вместе с дурнушкой – Алёной! Ольге не хотелось вспоминать тот день, она гнала его из своей памяти, пытаясь заслонить другими картинками, но ничего не выходило. И мозг продолжал обрабатывать, анализировать этот дурацкий, совершенно глупый, но такой болезненный кусок Олиной жизни.

Она, по обыкновению, собрала весь персонал отделения в своём кабинете, а сама уселась в удобное кресло.

Тётки в помятых белых халатах, с такими же помятыми лицами перетаптывались с ноги на ногу, изучая рисунок на ковре. Зная о том, что для утренней смены рабочий день в самом разгаре, а для ночной – подошёл к концу, начальница медлила, тянула паузу, сурово оглядывая подчинённых, чтобы заставить нервничать, чтобы они– бездельницы надышались дурманом её дорогих духов, сравнили себя, жалких и раздавленных, с ней, ухоженной, свежей и сильной.

– По – вашему так должен выглядеть медицинский работник? – отчеканила Оля, властно указывая пальчиком в сторону старой, как черепаха, медсестры. – Вы на себя в зеркало хоть иногда смотрите, Мария Ивановна? Халат помятый, голова всклокочена, под глазами круги. Вам не стыдно?

– Мария Николаевна, – робко поправила старуха, стараясь пятернёй пригладить безобразие на голове. – Да я после ночи, Ольга Викторовна, у больного кровотечение ночью открылось…

– Да какая разница, Ивановна или Николаевна? Меня не волнует ни ваше имя, ни ваши оправдания!– отрезала Ольга, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. – На планёрку вы обязаны явиться, как подобает. Штраф!

От испуга и неожиданности кто-то, а может и сама черепаха пукнула и по кабинету поплыл гнилостный запах кишечных газов.

Олю разрывало два противоречивых желания – немедленно распахнуть форточку, и оставить всё, как есть, чтобы насладиться отвращением и стремлением покинуть кабинет в глазах этих нерях. Второе победило.

Ольга демонстративно прижала к носу надушенный платок и продолжила вести собрание. Пусть нюхают!

– Ирина Степановна, – обратилась Ольга к терапевту. – На вас жалуются родственники больного Гришина. Говорят,