Леди в белых халатах - Альбина Рафаиловна Шагапова

Слова «Коллеги», «Милые мои» растрогали персонал, заставили проникнуться жалостью и сочувствием к Снегирёвой. Даже Ирине Петровне захотелось погладить начальницу по плечу, поднести ей чашечку чая, чтобы успокоить, подбодрить. Ведь это так нелегко тащить на себе всё отделение!

– Кожевников, конечно, хам, каких поискать, – прошепелявила старшая сестра, протирая очки куском пожелтевшего бинта и вновь водружая их на длинный, чуть загнутый нос. – Слышала я, как он на больных орёт.

– Да-да, – затрещала сестра хозяйка, нервно потирая руки. – А уж если кто-то жалобой припугнёт, то так материт, что уши в трубочку сворачиваются.

В кабинете повисло молчание, но уже не напряженное, как бывало ранее, а какое-то уютное, тёплое. Молчание, которое сплачивает, заставляет людей почувствовать себя частью чего-то большого, целого. Тикали часы, весенняя капель танцевала на козырьке, солнце щедро вливалось в помещение, окрашивая стены янтарным светом.

– Только одно может нам помочь, – мягко проговорила Снегирёва. – Нам нужно всем коллективом написать жалобу на Кожевникова. Подпишемся, дадим подписаться больным. И его уберут от нас.

Мягкость начальницы, просьба во взгляде заставили сердца, бьющиеся под белыми халатами, дрогнуть. Ну как тут отказать? Тем более, Кожевников и впрямь, хам и матершинник.

Бумага общими усилиями была составлена быстро, так же быстро были собраны и подписи. Ирина Петровна, прежде чем поставить свою закорючку, немного посомневалась. В конце концов, Кожевников за неё заступился целых два раза, с начала перед больными, потом перед Снегирёвой. Но затем, решила всё же расписаться, рассудив, что отсутствие одной подписи ничего не изменит, а от коллектива отрываться не очень-то правильно, да и с заведующей ссориться не хотелось.

Рабочий день проходил как всегда, наложение повязок, обработка послеоперационных швов. Явились в перевязочную и Хайруллин с Макаровым, как ни в чем, ни бывало. Шипели и матюгались сквозь зубы, когда Ирина Петровна сдирала с кожи присохшую повязку, а потом смазывала шов зелёнкой. Заглянула Полина и без обиняков сообщила Ирине Петровне, что та её сильно подвела.

– Я вас попросила себя подменить, а вы… – махнула рукой молодая медсестричка. – Неужели так сложно было от скандала удержаться?

Бочкина промолчала, так как в подобных ситуациях никогда не могла ответить что-то достойное, ставящее на место наглеца. Нужные слова приходили потом, ночью, доводя бедную Ирину Петровну до бессонницы. А в минуты незаслуженных обвинений, Ирину, словно душным пыльным одеялом, накрывало чувством вины. Вот и сейчас, Бочкина залепетала какие-то извинения, оправдания, веря в то, что всё могло бы произойти иначе, веди она себя немного сдержаннее.

Стоило Полине гордо и независимо покинуть перевязочную, как раздалась трель телефонного звонка. На экране высветилось ненавистное имя «Настасья». Но не взять трубку Ирина Петровна, разумеется, не посмела.

– Так, я не поняла, деньги-то на куртку Эдуарду будут или нет?– раздалось в трубке.

Невестка не считала нужным здороваться и спрашивать о делах. Она говорила лишь о том, что волновало её и только её.

С самого первого дня их с Настасьей знакомства, Ирина зазнобу сына невзлюбила и была всерьёз удивлена тому, как её Григория – начитанного, интеллигентного парня, угораздило вляпаться в эту мерзкую лужу по имени Настенька. О нет! Ничего общего с героиней фильма «Морозко» у её невестки не было. Напротив, вязать, вышивать и стряпать, анти-Настенька не любила. Ей больше нравилось лежать на диване вверх задницей, жевать диетические батончики и смотреть какое-то реалити – шоу с участием вульгарных, но длинноногих и грудастых девиц. Настасья относилась к той категории людей, свято верящих в то, что столица Бразилии – Рио – де– Жанейро, Пушкина убил на дуэли Лермонтов, «Лунную сонату» написал Моцарт, а книги – ненужное и даже вредное изобретение, без которого легко можно обойтись. Ни девушкой, ни женщиной у Ирины Петровны назвать свою невестку язык не поворачивался. Настасья была для неё монументальной бабой, горластой, грубой, сисястой и крутобёдрой.

– Я аванс ещё не получила, – принялась оправдываться Бочкина. – Расчётки-то принесли, а деньги начислят вечером или зав…

– Мне посрать, когда у тебя там аванс– херанс! – гаркнула Настасья. – Уже весна, дорогая моя, твоему внуку в садик носить нечего. Займи! Укради! Слушай внимательно, свекровушка, если денег сегодня не будет, Эдика ты больше не увидишь. Поняла меня?!

Ответить что-либо Ирина Петровна не успела. Невестка отсоединилась, оставив свекровь в растрёпанных чувствах.

– Эдик, – пробормотала Бочкина, в сердцах швыряя на стол ни в чём неповинный телефон. – Нашли как пацана назвать! Ведь ясно же, какую кличку мальчишке в школе дадут. Не иначе как Настюшина идея, мой бы Гриша до такой ерунды не додумался.

Ирина уселась на подоконник, рискуя получить нагоняй от внезапно зашедшей старшей сестры, и крепко призадумалась, где раздобыть денег на куртку. Разлука с внучком её не слишком– то волновала. Признаться честно, Ирина Петровна его не любила. Капризный, наглый крикливый мальчишка с длинными зелёными соплями до пупа, пукающий и рыгающий за столом. Приезжая в гости к бабке, он тут же принимался лазать по шкафам, вытаскивать продукты из холодильника, расшвыривать вещи и топать, будто в квартире не один шестилетний ребёнок, а табун взбесившихся лошадей. Никакими талантами мальчик не обладал, единственное, что у него хорошо получалось, это грубить и строить рожи.

И Бочкина, если её лишат удовольствия лицезреть внука, была бы даже очень рада. Но внук, к сожалению, являлся единственной ниточкой, соединяющей Ирину Петровну с сыном. Григорий, после женитьбы крепко попал под каблук Настасьи, и выбираться из под него не собирался.

А весна медленно, но верно вступала в свои права. Ирина Петровна любила весну, с её наступлением ощущая какое-то томление, приятную тревогу.

Ведь в середине марта небо особое, лёгкое, светлое, прозрачное. Таким же становился и воздух. И его, этот удивительный, волшебный мартовский воздух хотелось не вдыхать, а пить, жадно втягивая в себя эту сладость, этот неповторимый свежий аромат талой воды и, пробуждённых после долгой зимней спячки деревьев.

За небо, за воздух, за ласковое жёлтое солнце, за розоватые облачка, за перезвон капели, Ирина могла простить весне пусть не всё, но многое. И горы грязного посеревшего, словно шерсть старого барана, снега, и лужи, грязными кляксами растекающиеся по дорогам, и рыжие колбаски собачьего дерьма.

Бочкина постаралась притушить в себе эту радость, задавить в зародыше, и даже, отвернулась от окна.

От начальства нагоняй получила, расстроила Полину, денег на куртку внуку не может найти, а значит – обида сына, молчаливая, сухая, как старое печенье обеспечена. Вот, отработает она свою смену, вернётся в квартиру, пустую, неуютную, тихую. Съест невкусную еду, вытянет ноги на диване, включит сериал. Вот и всё, что ожидает Ирину Петровну – одинокую, никому не нужную женщину. А ведь она ещё не старуха! Завести бы собаку, умную овчарку