Харон - Валерий Бочков

Я вытащил из кармана стодолларовую бумажку.

У стены воняло блевотиной. Я набрал номер, на второй гудок Джиллиан ответила.

– Кто говорит? – нейтральным голосом спросила она.

– Ник Саммерс. С вами связывалась наша общая знакомая…

– Да, – перебила она. – Вы где?

– Уже в Москве… – Я прикрылся ладонью, быстро заговорил в трубку.

По радио объявили посадку рейса из Анталии. Почти сразу в подвал ворвалась толпа новых пассажиров, шумных и пьяных, с выгоревшими бровями и в яркой летней одежде.

Узкая площадка перед выходом была забита машинами, все сигналили, но никто не двигался. Из вклинившегося поперек движения «Мазератти» выскочил нервный брюнет и принялся орать матом со смешным южным акцентом. На тротуаре стояла патрульная «ауди», один из полицейских, смеясь, снимал южанина на телефон.

Воняло бензином и гарью. Я перекинул сумку через плечо, огляделся. Очередь на такси тянулась метров на сто вдоль фасада и сворачивала за угол. Я пошел в конец. Меня нагнал небритый малый, потянул за рукав.

– Куда ехать, командир?

– Кутузовский, к Триумфальной.

– Сколько дашь?

Нетрадиционный подход к вопросу ценообразования меня удивил. Я отвернулся и встал в конец очереди. Небритый не отставал:

– За сотку, командир, в лучшем виде?

– Полтинник, – исключительно из неприязни ответил я.

– Восемьдесят? Домчу стрелой!

В его старой «тойоте», невероятно грязной снаружи и изнутри, стоял казарменный дух – мужичий пот с одеколоном. Я попытался открыть окно, но на месте ручки торчал стальной штырь.

– Не открывай. – Шофер включил стартер. – Там дышать нечем. Торфяник горит.

Ловко снуя между машин, он вывел «тойоту» со стоянки. Она ехала чуть боком, проседая на разбитых рессорах, из спинки кресла мне под лопатку уперся какой-то гвоздь, само кресло было отодвинуто до упора и прикручено к салазкам медной проволокой. Я попытался осторожно вытянуть ноги.

– Из отпуска? – неожиданно вежливо поинтересовался шофер. – Где отдыхали?

– В Хорватии.

– А-а… В Югославии, – пренебрежительно отозвался он и неожиданно заключил: – Все они гниды!

– Кто?

– Все! И первые гниды – хохлы!

– А грузины?

– Черные? Эти вообще твари!

Мы свернули на шоссе, втиснулись в поток и поползли.

– Сегодня, слава тебе господи, хоть двигаемся! – Шофер опустил свое окно и закурил. – Ничего, что я курю?

Рядом с приемником к торпеде липкой лентой была приклеена бумажная иконка Казанской Богоматери. Справа от нее примостилась вырезка из журнала – вылинявший в голубое портрет Тихого. Шофер заметил мой взгляд.

– Это для ментов…

– Ну и как, помогает?

– Не-е! – заржал мужик. – Менты – сучары! Вконец оборзели. А этот – так, для самоуспокоения. Пусть висит. – Он выкинул окурок в окно. – Ведь надо во что-то верить!

Возражать я не стал, да и прав он был по существу – во что-то надо верить непременно.

43

Я вышел у Триумфальной арки – под ней бродила мелкая стая неизбежных японцев. Мрачная торжественность сооружения, симметрия классических форм явно внушали азиатским туристам уважение. По сравнению с ней странная постройка на Поклонной горе выглядела макетом, сляпанным на скорую руку. Неказистая церковь походила на детскую ракету. Верхушка слишком длинной и слишком тощей стелы втыкалась в грязную дымную пелену, висевшую над городом.

Запах гари мешался с вонью горящего жира – прямо на тротуаре стоял здоровенный мангал, которым заправлял некто в восточном халате. На решетке на длинных шампурах жарились куски мяса неизвестного происхождения.

В подземном переходе кто-то с истеричной бодростью наяривал на гармони, у стен сидели попрошайки, в ларьках продавали какой-то пестрый хлам. Невыносимо воняло мочой. Перепрыгивая через две ступеньки, я выбрался наверх, пошел в сторону Бородинской панорамы. По непонятной причине тротуар был выложен кафельной плиткой.

На стоянке экскурсионных автобусов я нашел своих. Перед красной двухъярусной «Сетрой» с тонированными стеклами и эмблемой «Интуриста» меня ждали оба командира отделений.

– Все на месте? – спросил я.

– Нет двоих из моего отделения. Французов нет.

Я посмотрел на часы. Через семь минут появились французы. В черных очках, бритоголовые, с татуировками на мускулистых руках, почти неразличимыми из-за загара, они напоминали пару наемных убийц на каникулах. Что отчасти соответствовало истине.

– Comment tu vas? – мрачно спросил я.

– Все о’кей, – ответил один. – Все о’кей, босс.

– Нас пытались ограбить, босс, – смеясь, добавил другой.

– Надеюсь, вы не стали писать заявления в полицию? – хмуро пошутил я.

Они оба заржали.

– Нас пытались ограбить полицейские!

Подробности меня не интересовали, я постучал ладонью по стеклу, водитель открыл дверь.

До базы было километров сорок. Из-за пробок мы тащились туда два с половиной часа. Точка находилась под Наро-Фоминском на территории бывшего вагоноремонтного депо. Автобус остановился перед железными воротами, выкрашенными зеленой краской. По верху бетонной ограды шла колючая проволока. Нас долго разглядывали в камеры, наконец ворота раскрылись, и мы въехали на территорию депо. На плацу перед главным цехом нас встретил гипсовый памятник Ленину с отколотой рукой и взвод автоматчиков. Мои ребята начали выгружаться из автобуса. Я объявил общее построение через сорок пять минут, в семнадцать тридцать.

Начальник охраны проводил меня в ангар; там стоял старый «Ми-8» с красным крестом на борту и мой «Сикорски». Мой вертолет был затянут брезентом. Я подошел ближе, зачем-то потрогал брезент. На полу ангара, бетонном и грязном, его, очевидно, никогда не подметали, темнели лужи с тухлой водой. В углу, рядом с кучей угля, были свалены старые слесарные станки, похожие на мертвых роботов. Хлопнула дверь, вошла Анна.

– Ну как? Все в порядке? Ребята все на месте? – Она торопливо задавала вопросы, не дожидаясь ответа, быстро задавала следующий. – Никаких сложностей по дороге? Как тебе Москва? Все ребята на месте?

Анна подошла ко мне, остановилась прямо в луже. Я хотел ей сказать, но увидев ее лицо, осекся. Она поймала мой взгляд.

– Что, совсем старуха? Да, совсем? – Она подняла руки к глазам, так маленькие дети прячутся. – Не сплю третью ночь…

Ее лицо было даже не бледным, а каким-то серым, словно из сырой глины.

– Анна… – начал я, не имея ни малейшего представления, что сказать. – Анна…

– Погоди, погоди, – нервно перебила она. – Коля, дорогой, ты ж профессионал… Ты же… Ну скажи, скажи…

Она поймала мою кисть и сжала, притянула к себе. Глядя в глаза, прошептала:

– Ты можешь мне сказать, что все получится? Что все будет хорошо?

Конечно, я идиот.

Конечно, мне нужно было сказать уверенным тоном, что все будет хорошо. Но из-за дурацкого профессионализма и скудного опыта общения с женщинами, притом что женщина в данном случае являлась к тому же и работодателем, а не просто порочно-развлекательным партнером случайного характера, я начал отвечать на ее вопрос серьезно.

Сказал, что отряд к операции готов, индивидуальные качества бойцов более чем удовлетворительные, координация между наземной, воздушной и ударной группами отработаны до автоматизма. Но нельзя исключить элемент случайности.

Когда я упомянул элемент случайности, у Анны началась истерика. Она вцепилась в мою рубаху, рванула, пуговицы запрыгали по полу.

Она сипло завизжала:

– Засунь себе в жопу элемент случайности! В жопу! Ты должен, должен его убить! Должен!

Ее руки тоже были серые, мертвого серого цвета.

– Ты знаешь, с какой мразью мне пришлось якшаться? – Ее голос сорвался, она закашлялась, зло сплюнула на грязный пол. – С какой сволочью и подонками договариваться? Перетягивать на свою сторону, убеждать… Обещать министерские портфели и губернаторские кресла? Этот ублюдок Каракозов, вот ведь сволочь…

Анна оттолкнула меня, шатаясь, отошла.

– Если он не поднимет авиацию… – Она устало махнула рукой. – Гроб с музыкой. Без авиации будет нам всем гроб с музыкой.

Вдруг она звонко рассмеялась, весело, по-девчачьи. От этого смеха мне стало не по себе. До построения оставалось семнадцать минут, до начала операции – семь с половиной часов.

– Какая авиация? – Я подошел к ней. – Какая, к черту, авиация?!

Мне вдруг показалось, что она сошла с ума.

– Никакая… Тебя это не касается. Ты делаешь свое дело и… – Она послала воздушный поцелуй в сторону угольной кучи, в сторону мертвых станков. – Я ненавидела тебя, ненавидела еще до того, как мы встретились. Ненавидела, потому что зависела от тебя. Для сильного человека нет пакостней муки, чем зависеть от кого-то… – Анна запнулась, невесело улыбнулась мне, как улыбаются больным, чей шанс выкарабкаться близок к нулю. – Впрочем, все это уже не имеет значения. От меня уже ничего не зависит. И еще… Прости меня, ладно?