Харон - Валерий Бочков

– Куда дальше? – спросил я.

– Эскалатор там. – Девица мотнула головой влево.

Я вложил бумажку в свой липовый паспорт и пошел в сторону эскалатора. На втором этаже офицер пограничной службы по фамилии Скотт – я прочел на его бляхе – долго разглядывал мой паспорт, изучал разноцветные штампы и визы, потом строго спросил:

– Цель пребывания в США?

Я уже приготовился что-то красиво соврать, но вдруг понял, что ведь я – иностранец.

– Извините? – с предположительно славянским акцентом спросил я его.

– Зачем… вы… приехали… в США? – терпеливо повторил офицер Скотт.

– Туризм, – по-русски ответил я. – Туризм и путешествия.

Очевидно, Скотту я не понравился, но он все-таки клацнул штемпелем и хмуро протянул мне паспорт. Я прошел через турникет и покинул Америку.

– Вот это я понимаю «путешествовать налегке»! – Анна пнула хищным остроносым сапогом мою дорожную сумку. – Ну, как ощущения?

Она кивнула на паспортный контроль.

– Уже неодолимо хочется водки и в баню, – буркнул я, засовывая паспорт в задний карман.

– Бани на борту нет, а вот водки – залейся. Да, – как бы между прочим добавила она. – Приятеля твоего, Бузотти, пристрелили. Час назад.

– Тони? – опешил я. – Кто?

– Какой-то исламист. Прямо во время интервью в книжном магазине. В Нью-Йорке. – Анна тронула меня за локоть. – Пошли. У нас вылет через семь минут.

Мы спустились вниз, погрузились в обшарпанный автобус. Шофер закрыл дверь, и мы плавно покатили по аэродрому. Кроме нас, в салоне не было никого. Я бросил сумку на продавленное сиденье, сел, засунул руки в карманы куртки. На грязном резиновом полу валялся оброненный доллар, смятая зеленая бумажка. Тони Бузотти, надо же! Пройти сквозь ад всех этих дерьмостанов и дать себя подстрелить в каком-то «Барнс-энд-Ноблсе» где-нибудь на углу Бродвея и Пятьдесят пятой. Надо же!

Анна кинула сумку на сиденье, плюхнулась напротив. Зевнула, скрестив ноги, вытянула их в проход. Сапоги на ней были из чешуйчатой изумрудной кожи, которая мне смутно что-то напоминала.

– Игуана, – словно прочитав мои мысли, сказала Анна. – Кстати, я чуть было не обратилась к Бузотти. Вместо тебя. Забавно, да?

Она усмехнулась. Я продолжал разглядывать ее сапоги.

– О! Гляди, доллар! – Анна наклонилась, подняла бумажку и сунула в карман.

Автобус, сделав плавный вираж, затормозил. Двери зашипели и раскрылись. Перед реактивным «Гольфстримом», изумительно белым, словно выточенным из фарфора, выстроился экипаж – два красавца-пилота и голенастая стюардесса с лицом румяной дуры. На всех троих была какая-то цирковая униформа малинового цвета, щедро декорированная золотым шитьем.

– Юдашкин! – гордо сказала Анна.

– Да я уж вижу, что не Ральф Лорен.

Она проигнорировала мой сарказм, обратилась к одному из пилотов:

– Как погода, Сережа?

– Над всей Атлантикой безоблачное небо, Анна Кирилловна! – радостно доложил пилот Сережа и, прищелкнув каблуками, лихо отдал честь.

Я подумал, что в следующей жизни мне тоже надо будет устроиться вот таким вот ярмарочным летчиком, развеселым чертякой в золотых аксельбантах, а не шастать по странам с мерзким климатом, подставляя задницу под пули религиозных экстремистов. В следующий раз.

– Как аппарат? – Она кивнула на лайнер.

– Супер, Анна Кирилловна! Зверь!

– Я весной купила этот, – пояснила она мне. – До этого у меня был «сотый», он по прямой через океан не дотягивал, приходилось пилить через Гренландию с дозаправкой в Гантере. Сплошной геморрой, короче.

– Да, это, конечно, тяжело.

– И ты представляешь, на эти, новые «гольфы» – очередь! Как на «жигули» в совке!

– Надо же! – Я сделал круглые глаза, негодуя добавил: – И откуда у людей столько денег?

Она чуть заметно покачала головой, с материнским укором поджала губы и отвернулась от меня.

– Сережа, над нашими островами можно будет пониже пройтись? Хочу гостю показать, – не глядя, она мотнула головой в мою сторону, – с высоты птичьего, так сказать.

– Будет сделано, Анна Кирилловна! – Ряженый чертяка снова прищелкнул, потом, церемонно выставив руку, пригласил: – Прошу на борт!

40

Я проснулся от немилосердно яркого света – в иллюминатор с лазерной точностью бил солнечный луч; само светило с угрожающей торжественностью выплывало из-за кривого горизонта. Очень хотелось пить, от водки и икры во рту было сухо и горько. Мы едва оторвались от земли, как Анне взбрело в голову отпраздновать «возвращение блудного сына на родину». Тот факт, что мы направляемся не в Россию, а в Хорватию, ее не очень беспокоил. Она потребовала, чтобы я выпил «штрафную». Я не стал отнекиваться, хотя «штрафной» оказался здоровенный фужер, в который влезла треть бутылки.

Стрелка моих часов подбиралась к одиннадцати, значит, в Европе было около пяти. Значит, в Европе уже наступало утро.

В проходе торчала нога в игуановом сапоге, сама будущая императрица всея Руси томно храпела, запрокинув голову и по-покойницки раскрыв рот. Я вылез из кресла, побрел в туалет. Санузел напоминал стильный бар в каком-нибудь Стокгольме – потолок мутно горел голубым светом, железки сияли тусклой сталью, на стенах – орнамент под зебру. Я пригляделся, провел рукой по стене – стены сортира действительно были обиты шкурой зебры. Над рукомойником торчала куцая труба, похожая на ствол помпового «ремингтона». В поисках крана я начал ощупывать стену, из трубы неожиданно полилась вода. Вода шла горячая, почти кипяток. Я подставил руки, нагнулся, сполоснул лицо. Потом безуспешно пытался найти полотенце, плюнув, вытер лицо туалетной бумагой. Откуда-то с потолка доносился вальс, что-то приторное вроде Чайковского.

Анна продолжала храпеть, я тихо пробрался мимо и улегся в своем кресле. Потыкал в кнопки на подлокотнике, мои ноги медленно поднялись, потом включился массажер. Механические пальцы принялись нежно мять поясницу. Ко мне бесшумно прокралась стюардесса.

– Желаете что-нибудь? – еле слышно выдохнула она, тараща на меня кукольные глаза серого цвета.

– Желаю воды, – прошептал я.

– «Перье» или «Сан-Пеллегрино»?

– А в чем разница? – чуть опешив, спросил я.

– У «Перье» пузырики побольше… – интимно ответила стюардесса и отчего-то зарумянилась.

– Вас как зовут? – ласково произнес я, словно беседовал с ребенком.

– Наташа…

– Наташа… – повторил я и улыбнулся. – Несите «Перье», Наташа. С пузыриками.

Я был несправедлив к Наташе, она оказалась вполне сообразительной девахой – принесла сразу литровую бутылку минералки и стакан со льдом. Я наполнил стакан до краев и залпом выпил.

– Где мы? – спросил я.

– Над Атлантикой. Через сорок минут будем пролетать Гибралтар.

На подлете к Италии пробудилась Анна. Сиплая и злая, она сразу потребовала воды, кофе и пепельницу. Закурила, раскрыла ноутбук. Сделала несколько звонков, называла какие-то цифры, какие-то проценты, вполне серьезно пообещала кому-то оторвать яйца, «если положение не исправится через двадцать четыре часа».

Я прижал лоб к ледяному стеклу иллюминатора. Внизу проплывало Средиземное море, изумительно бирюзовое, с миниатюрными волнами и крошечными круизными лайнерами, за которыми в кильватере тянулся темный, как шрам, след.

– Анна Кирилловна, доброе утро! – радостно заговорили динамики голосом пилота Сережи. – Святац через пять минут, опущусь на минимально допустимую!

Я не знаю, какая у них минимально допустимая, но через пять минут я не только отлично разглядел остров, напоминавший по форме лошадиный череп, мне удалось рассмотреть песчаный пляж с пенистой лентой прибоя, пристань с пришвартованной яхтой и дюжиной мелких лодок, рыжую черепичную крышу, несколько домиков поменьше, но главное, на другом конце острова я увидел вертолетную площадку, а за ней – корабельные контейнеры, уже расставленные в соответствии с дачным планом Тихого: главное здание, два гостевых флигеля, гараж, хозяйственный корпус, дом охраны и дом прислуги.

– Бол дает добро на посадку. Садимся в Браче через двенадцать минут. Прошу всех пристегнуться.

Брач тоже оказался островом, только гораздо больше нашего, Сережа сделал пижонский пируэт, облетев его и гася скорость. Сверху аэродром был совсем крошечным, с куцей взлетно-посадочной полосой и диспетчерской вышкой, похожей на пожарную каланчу, убогим зданием вокзала и двумя антикварными «илами» компании «Хорватские авиалинии», ожидавшими взлета на рулежке. Аэропорт притулился на горном плато, взлетная полоса заканчивалась вертикальным обрывом, уходящим в море. Сережа включил форсаж, движки мощно запели на три тона выше, «Гольфстрим» уверенно пошел вниз, нежно коснулся земли и плавно покатился по бетонке.

Я закрыл глаза. Мне в голову пришла скучная мысль, что я всю жизнь пропутешествовал в плацкартном. Даже те несколько раз, когда мне удавалось оказаться в бизнес-классе. Даже наш с Хелью «шикарный полет в Париж» первым классом сейчас показался мне сиротским.