Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма - Патрик Гардинер

И для нас нет ничего особо достойного вопрошания в вопросе о том, как именно мы приходим к признанию тех правил, в соответствии с которыми мы действуем. Когда же Шопенгауэр подходит к обсуждению статуса самой формальной логики, он, естественно, следует единственно той "классической" логике, которая была представлена в учебниках его времени. Но мы и не предполагаем, что он мог предвидеть те огромные изменения, которые претерпел этот предмет с тех пор в связи с развитием формализованных систем. Для него аргументы силлогизмов все еще являются парадигмой логического вывода.

Было бы абсолютно абсурдно полагать, настаивал он, что правила, по которым строится эта аргументация, были придуманы логиками; с другой стороны, было бы ошибочным представлять себе, что они могли быть выведены в результате наблюдений или эксперимента или подтверждены им, как если бы это были законы природы. Скорее они представляют собой абстрактную и схематическую модель мышления, которую мы применяем в обыденной жизни к частным случаям, не задумываясь и не апеллируя к уже сформулированным канонам обоснованного вывода; эта модель в действительности не более чем дистилляция устоявшейся практики, как она проявляется через язык нашего повседневного общения.

156

Следовательно, говорить, что мы можем узнать что-либо новое из фундаментальных правил и законов, установленных для нас логиками, означало бы вводить себя в заблуждение, так как эти законы уже имплицитно содержатся в нашем повседневном мышлении и формах общения, и как раз благодаря этому эти правила и законы изначально были выведены. Таким образом, Шопенгауэр утверждает, что ребенок, изучая язык во всех изгибах и тонкостях его выразительности, овладевает "действительно конкретной логикой", которая состоит не в способности абстрактно формулировать логические правила, но в непосредственном знании, как ими пользоваться.

В процессе обучения языку ipso facto представлен и доведен до нашего сознания "весь механизм разума"; именно овладевая языком и приобретая умения и навыки говорить, мы по-настоящему практикуемся в логике (ЧК, 26), а отнюдь не путем запоминания абстрактных схем логиков. По этой причине того, кто изучает учебники по логике с практической целью, можно сравнить с тем, кто считает разумным "учить бобра строить плотину" (том I).

Но даже если изучение логики лишено практической пользы, из этого не следует, что оно не представляет теоретического интереса. Шопенгауэр считает, что логика определяет и объясняет в наиболее ясной манере определенные условия, необходимые для мышления, как мы его понимаем, условия, предопределенные всеми формами нашего языка и общения.

157

Сейчас мы уже можем понять значение, которое Шопенгауэр вкладывал в понятие "закона достаточного основания познания" (principium rationis suffucientis cognoscendi). Он утверждает, что, следуя этому дополнительному виду общего закона, мы всегда вынуждены искать "основания" или "причины", на которых основывается то или иное утверждение или суждение, поэтому рассмотрение этого вида данного закона означает анализ таких понятий, как истина, обоснование и доказательство. Однако смысл, заключенный в утверждении, которое мы считаем истинным, или, иначе говоря, истинность которого мы можем обосновать и доказать, в значительной степени зависит от вида утверждения и обстоятельств, при которых оно было высказано. Например, мы можем сказать о неком суждении, что оно логически истинно, или (пользуясь терминологией Канта) что оно "аналитическое"; истинность такого суждения в конечном счете основывается на логическом законе, так называемом "законе тождества" - "А тождественно А", - составляющие термины которого можно проанализировать для примера. С другой стороны, назвать суждение эмпирически истинным - значит подразумевать, что его истинность заключается не в трюизме такого рода, а их истинность может быть проверена только фактами чувственного опыта.

Все наши обычные дескриптивные суждения о мире, а также различные научные гипотезы и законы, которые применяются для объяснений и предсказаний событий мира явлений, являются субъектами этого типа проверки; в противоположность некоторым распространенным убеждениям ни одна гипотеза естественных наук не доказуема чисто логически - это все равно что сказать, что здание может стоять на воздухе (том I).

158

Однако Шопенгауэр не отрицает, что доказывающее или дедуктивное мышление играет главную роль при создании и подтверждении научных теорий в том смысле, например, что именно благодаря тому, что ученый намечает логическую последовательность таких теорий, он способен подвергнуть их индуктивной проверке. Далее Шопенгауэр не отрицает и того, что истинность эмпирического высказывания может быть доказана путем логического вывода, ссылкой на другие истинные высказывания. Так я могу согласиться с утверждением, с которым сначала не хотел соглашаться, благодаря тому что мне докажут, что оно логически следует из другого утверждения, истинность которого я не ставлю под сомнение; поэтому Шопенгауэр был готов признать некоторые фактические или "материальные" суждения, дающие основание для других суждений, к которым они относятся как посылки к выводу.

Тем не менее он настаивает, что мы никогда не должны упускать различие между выводами этого рода, обоснованность которых зависит от нашей понятийной системы и логических законов, лежащих в ее основании, и причинными, или математическими, выводами, которые имеют иные основания; обоснованность причинного вывода зависит от тех связей между явлениями, которые возможно установить эмпирически, а математического вывода - от априорной интуиции пространственных или временных связей. Логическая необходимость не может быть приравнена ни к физической, ни к математической необходимости (ЧК, 49). Забыть об этом - значит создать путаницу вроде той, которая была рассмотрена ранее, когда речь шла об ошибочном отождествлении понятий [разумного] основания и [материальной] причины.

159

Все эти рассуждения поддерживают критику того предположения, что метафизик может исследовать тайны трансцендентной реальности посредством только абстрактного мышления и дедуктивного рассуждения. Согласно Шопенгауэру, дискурсивное мышление и язык следует рассматривать прежде всего в связи с человеческим опытом и человеческими потребностями. Мышление "отражает" опыт и паразитирует на нем. Суть понятий и утверждений можно прояснить, прослеживая их связи с другими понятиями и суждениями, а также приводя аналогии и определения, но, тем не менее, рано или поздно мы должны разорвать этот круг, если не хотим лишиться права утверждать, что наше высказывание обладает фактическим содержанием, несет в себе действительную информацию. Для большей ясности следует оценить ту роль, которую играет речь в жизни и поведении человека.

Мышление и язык - не изолированные феномены, существующие в некотором вакууме, их необходимо рассматривать с точки зрения их первостепенной и подлинной функции, а именно: приспосабливать человека к окружающей среде, делать его способным эффективно справляться и адекватно поступать с наличествующим окружением чувственно воспринимаемых вещей. Наши высокоразвитые способности удовлетворения присущих нам сложных желаний и страстей зависят от нашей способности думать и говорить, отсутствующей у иных форм жизни.

На самом деле понятия приспособлены по существу к практическим целям; любая философия, пренебрегающая этим на определенном этапе, будет искаженно представлять отношение между мышлением и реальностью. Таким образом, когда Шопенгауэр рассматривает мышление и язык, а также при рассмотрении нашего перцептивного восприятия мира явлений он прежде всего подчеркивает прагматические факторы, которые, с его точки зрения, определяют характерные черты повседневного знания. На уровне перцепции наше понимание явлений в пространстве, времени и причинности отражает нашу природу как активных су

160

ществ, творении "воли", "так как только на основании различия этих форм объект интересует индивида, то есть связан с волей" (том I). И подобно этому, когда вопрос касается природы понятийного мышления и, в частности, его роли в научных исследованиях, мы никогда не должны терять из виду его практическую ориентацию и то, каким образом оно служит удовлетворению потребностей и желаний людей, которые являются действующей силой в мире. Взятые вместе, эти моменты составляют неотъемлемую часть учения Шопенгауэра об интеллекте как "слуге воли", о чем мы будем говорить в следующей главе.

Многие замечания Шопенгауэра о предмете мышления и языка я считаю проницательными и глубокими, особенно если учитывать тот исторический контекст, когда он писал; они наводят нас на мысли, которые достигли широкого распространения лишь спустя много времени. В остальных же отношениях его высказывания менее удовлетворительны и достаточно проблематичны, например, не совсем ясно, как он представлял себе отношение между понятиями и словами. Хотя он определенно и предполагал, что понятия и их словесное выражение должны быть тесно связаны, тем не менее, он полагал, что понятие можно представить как имеющее независимое существование, а слова - просто их "оболочки", из-за чего их собственный статус остается недостаточно ясным. Также не совсем понятен его взгляд на мышление, а следовательно, и на речь, как на отражающую или копирующую феноменальную реальность безо всяких затруднений, хотя на первый взгляд это может показаться правдоподобным. В некоторой степени точка зрения Шопенгауэра сопоставима с трактовкой этих вопросов Витгенштейном, несмотря на то что она отличается по манере формулировки от того, как она изложена в "Трактате", и от которой Витгенштейн отказался в своих более поздних работах.