Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма - Патрик Гардинер

Но, несмотря на вышесказанное и на многочисленные неясности, подход Шопенгауэра не лишен достоинств. Например, он пытался сохранить (хотя и г рамках не совсем уместной генетической теории) четкое разграничение между понятиями ощущение и восприятие. И именно этим его взгляд отличается от той точки зрения, которой придерживались многие философы и психологи на протяжении XVII и XVIII веков и, например, такие писатели, как Джеймс Милль и Бейн в XIX веке, которые пытались так или иначе приравнять восприятие

145

к ощущению. И вполне понятно его отступление от этой столь укоренившейся традиции, так как на определенном этапе такое равенство приводит к значительным затруднениям, которые частично связаны с теми ролями, которые отводятся этим понятиям при формировании наших мыслей об опыте и об отношении к нему, и эти различия находят свое выражение во всех возможных средствах нашего языка.

И именно это Шопенгауэр имел в виду, когда доказывал, что, в то время когда мы говорим об ощущениях, наше внимание направлено, главным образом, на нас самих, а когда мы говорим о восприятии, мы рассматриваем то, что "находится вне нас". Он писал: "в ощущениях никогда нет ничего объективного" (ЧК, 21), хотя они и являются единственным источником наших знаний о том, что происходит в объективном мире вещей и событий, а чувства сами по себе никогда не могут быть не чем иным, как только личными, "субъективными", лишь теми состояниями, которые испытывает наш организм в целом. В восприятии же наши интересы и отношения связаны со сложным миром вещей вне нас. Таким образом, то, что мы обладаем высокоразвитыми способностями объяснять и разъяснять, входит в само понятие воспринимающего сознания вместе со способностью использовать и применять уроки, извлекаемые из предыдущего опыта; частично поэтому Шопенгауэр подчеркивает "интеллектуальный" характер восприятия.

Тем не менее, лишь только тот факт, что он провел четкое различие между восприятием и ощущением, не позволяет нам полностью согласиться с его, в определенном смысле, эксцентричной теорией восприятия. Более того, если мы начнем противопоставлять эти понятия, возникнет целый ряд вопросов, которые Шопенгауэр даже не упоминает, вопросов, которые каса

146

ются таких проблем, как использование некоторых существенных сенсорных понятий, каким образом выражаются или обсуждаются различные виды перцептивных суждений. Но какими бы смелыми ни были его формулировки, когда он различает эти понятия и когда он настаивает на этих различиях, по крайней мере, он смог показать тот аспект проблемы, который до сих пор еще не оценили по достоинству.

Мышление и опыт

Только что мы рассмотрели концепцию Шопенгауэра о наших обыденных знаниях мира. В широком смысле слова мы наметили ее общие черты. Наше осознание эмпирической реальности заключается в способности постигать идеи или представления, которые основаны на данных наших органов чувств и выстроены в определенном порядке в соответствии с универсальной структурой, привнесенной воспринимающим субъектом. При таких условиях реальность непременно проявится не как "единое целое", а как легко различимое множество отдельных явлений; более того, так как с точки зрения явлений мы сами "объекты среди объектов", то мы являемся субъектами, которые наблюдают за соблюдением "principium individuationis", и, таким образом, ограничены определенными пространственно-временными установками и взглядами.

Из этого следует, что все наши представления о мире явлений фрагментарны и частичны по своему характеру; ни о каком всеохватывающем понимании реальности, как пытались представить себе метафизики, на данном этапе не может быть и речи. Напротив, наше понимание состоит в нахождении связей и соединении отдельных

147

разрозненных элементов опыта так, как это предусматривает закон достаточного основания в его различных видах. Таким образом, Шопенгауэр пишет об "абсолютной и полной относительности мира как представления" и утверждает, что здесь "единственным стремлением познания будет стремление выяснить относительно объектов лишь те отношения, которые устанавливаются законом достаточного основания, а следовательно, и определить их многообразные связи в пространстве, времени, а также причинные связи" (том I).

И это действительно так, поскольку, если рассматривать понятие объекта вне системы пространственно-временных и причинных связей, к которым оно имеет отношение, то оно не имеет значения, оно - пустое: "если бы все же эти связи были разорваны, то все объекты исчезли бы из нашего знания" (там же).

Тем не менее, еще не все сказано. Остается исключительно важный аспект, связанный с нашими повседневными знаниями, которые необходимо рассмотреть. Мы не просто воспринимающие существа: как утверждает Шопенгауэр, мы также стремимся накопить и систематизировать для дальнейшего применения факты, которые мы получаем через восприятие, и передать их другим, а это предполагает исследование "абстрактного" и дискурсивного мышления, в котором закон достаточного основания играет значительную роль. Чтобы лучше понять, что говорит по этому поводу Шопенгауэр, сначала необходимо рассмотреть его взгляд на связь мысли с эмпирической реальностью.

148

Шопенгауэр настаивает на том, чтобы эта связь была четко определена, так как многие ошибки и ошибочные понятия догматиков-метафизиков происходили из-за того, что они не понимали этой связи. Ни мышление, ни лингвистические формы, в которых она находит свое естественное выражение, нельзя охарактеризовать, не признав их непременной зависимости от того, что нам дано в чувственном опыте. Мышление вполне возможно назвать "отражением", "рефлексией" (Reflexion), так как оно фактически является "копией (Nachbildung) или повторением первоначально наличного мира восприятия, хотя это и особый вид копии из абсолютно иного материала" (том I); здесь уместно провести аналогию со зрением, так как оно имеет "производный и вторичный характер" по отношению к тому, о чем здесь идет речь (ЧК, 27). Мышление, представленное как отражающее или копирующее эмпирический мир, пользуется определенным "классом представлений", которые мы должны тщательным образом отличать от "представлений восприятия", о которых говорили выше. Так как те представления, о которых мы говорим сейчас, являются абстрактными понятиями, то было бы абсурдно говорить о возможности наблюдать или засвидетельствовать какое-либо из этих понятий; оно не может "предстать перед глазами", и его нельзя вообразить подобно тому, как мы представляем ощущаемые объекты" (том I).

Конечно, истинно то, что мысли и язык тесно связаны, и мы наверняка можем рассматривать отдельные высказывания, выражающие концепции и суждения как ощущаемые; например, мы слышим слова, которые произносят люди, мы видим предложения, написанные на бумаге, и т. д. Однако это не означает, что мы понимаем или знаем то, что произнесено или написано, подобно тому как мы понимаем значение видимых или слышимых сигналов. Также невозможно, хотя и весьма привлекательно, объяснить понятия как ментальные образы, обозначенные словами, которыми мы пользуемся. "Разве мы сразу преобразуем слова в

149

образы или изображения, слушая речь, разве, когда мы слышим слова, они вспыхивают моментально в виде образов, которые располагаются определенным образом и соединяются между собой, принимая форму и цвет в соответствии с их грамматическими формами, которые льются потоком? Какой же хаос образовался бы в наших головах, когда мы слушаем речь или читаем книгу!" (том I).

Такое предположение абсолютно невероятно и должно быть отвергнуто; в ранних работах [1] Шопенгауэр замечал, что процесс мышления "в самом строгом значении" резонно сравнить с алгеброй - "мы знаем взаимосвязи понятий и поэтому можем манипулировать ими, создавая новые сочетания, при этом нет необходимости превращать их в ментальные образы объектов, которые они представляют". В любом случае, существуют другие основания не соглашаться с мнением, будто понятия могут быть приравнены к определенным образам.

1 Erstlingsmanuskripte. 34.

Понятия, по сути, являются общими, то есть "различные вещи могут быть помыслены при помощи одного и того же понятия: например, возьмем понятие собака, как обозначающее бесчисленное количество отдельных животных различных форм, размеров, пород и т. д., но в нашем воображении возникнет образ определенной собаки, а не образ "собаки вообще" (ЧК, 28). С другой стороны, истинная польза ментальных образов состоит в том, что они как "репрезентации понятий" могут быть применимы для иллюстрации того эмпирического явления, к которому относится данное понятие. Таким образом, они используются как некий критерий, с помощью которого мы можем удостовериться, что это именно то,

150

о чем мы думаем или (в действительности) вообще думаем ли мы о чем-либо. И это имеет первостепенное значение, так как в итоге все значимое мышление должно быть подвержено интерпретации на языке опыта, и таким же образом должны объясняться a fortiori те понятия, которые дают материал для нашего мышления. В некотором роде наш разум "подобен банку, который, если он надежен, должен иметь наличность в своем сейфе, чтобы иметь возможность в случае необходимости выдать любую купюру или выпущенную им ценную бумагу" (том II).