Канатные плясуны - Андрей Костин

— Ладно, Паша. Только не забудь, я тебе первому позвонил.

Человек, которого Паша-мореход только что называл Бакланом, отключил мобильник. В комнате, где собралось несколько человек, было душно. Кроме него самого, Михея, Власа и Затычки на диване, развалясь, сидели трое молодых людей, то ли одеждой, то ли выражением лица неуловимо похожих. Вроде, как из-под одного пресса вышли. И еще в углу сидел Некто, надвинув бейсболку так, что козырек закрывал почти все лицо.

— Отказался? — спросил один из троих похожих молодых людей.

— Я думаю, он нейтралитет возьмет, — Михей чувствовал себя неуютно.

— Так, — «Похожий» достал сигарету и сунул ее в уголок рта, не зажигая. — Кто еще представляет опасность? Как он его назвал — Адидас?

— Адидас воевать не станет, — вмешался Баклан. — Если мы его бизнес не тронем, если гарантии дадим — он согласится.

— А Учкан?

— Вот тут проблема, точно. У Учкана полсотни быков, да и абреки его поддержат. Он — авторитетный. У абреков с авторитетом строго.

— Еще какие кандидатуры есть?

— Остальные — мелкота. Остальные возьмут сторону того, кто круче.

— Значится так, — произнес молчавший до этого тип в бейсболке, которого местные бандиты поначалу приняли за личность незначительную, но по тому, как синхронно повернули головы в сторону говорившего московские боевики, переменили свое мнение. — Я тебя, Михей, поставлю над этим городишкой.

Сегодня и поставлю. А ты потом для меня кое-что сделаешь. Не бойся, денег это стоить не будет.

— Сколько у нас людей? — деловито осведомился Михей.

— У вас? — тип в бейсболке хмыкнул. — Три промакашки у тебя, а не люди.

Михею стало обидно, но виду он не подал.

— Если мы работаем вместе, — он старался, чтобы его голос звучал спокойно и солидно, — то должны быть откровенными… — так, именно так надо говорить с этим типом, решил про себя Михей: ровно, культурно. — Мне хотелось бы знать, какие у нас силы?

— Силы? Вот они, перед тобой, — тип в бейсболке махнул в сторону трех однотипных молодых людей.

— И все?

— И все.

— Но тогда… Нет, вопрос снят. Я, пожалуй, как Мореход, нейтралитет возьму.

— Поздно думать о нейтралитете, Михей, — предупредил тип в бейсболке. — О нейтралитете надо было думать прежде, чем старика подушкой задушили.

Присутствовавший при разговоре Затычка, а именно он держал удушаемого хозяина за ноги, почувствовал боль внизу живота, предшествующую поносу. От страха.

— Я думал… Я полагал… — промямлил Михей. — Не трусь, парень, — подбодрил человек в спортивной кепке с огромным козырьком. — К утру город станет твоим. А ты мне после окажешь небольшую услугу.

— Какую?

— После обсудим.

— Это несерьезно…

— Очень серьезно. Чтоб ты понял — на кону у меня целый вагон денег, хустящих таких «бабок» с портретами американских президентов. Можно, конечно, и конвертировать в другую валюту…

— А я думал, вы из-за мешка… из-за этого, который в банке в Камышевске взяли…

— Мешком опосля тоже займемся. Даже от малости бывает польза, как говорил Карабас, растапливая печку Буратиной.

— Нет, вы что? На самом деле хотите взять город всего с тремя боевиками? — и Михей искоса глянул на парней, непринужденно сидевших на диване.

— Случалось, я брал города и в одиночку, — тип в бейсболке хихикнул, словно воробей прочирикал.

Саксофонист сидел, как на иголках. Клиент отправился в парилку, где его ожидала девица, и из-за двери раздался громкий возглас. Вскрикнула Джессика.

«Что он там с ней делает?» — заерзал Саксофонист.

Через пару минут они появились вместе. Клиент, по-прежнему закутанный в махровую простыню, и она, совершенно голая. Вид у обоих был довольный.

«Понравились друг другу, — решил саксофонист, и у него отлегло от сердца. — Удачный день. Вернее, ночь».

Ему как раз не хватало двухсот долларов для покупки подержанного автомобиля. Он уже решил, какого.

— Перекусим, что ли? — весело спросила девица, глядя на остывший и начавший затвердевать сыр. — Чего добру пропадать?

— Почему бы и нет? — клиент разлил перцовку в три рюмки и предложил саксофонисту, — Давай с нами, за компанию.

— Что ж, за то, чтобы посетители нашего заведения всегда были довольны, — напыщенно произнес саксофонист и поднял рюмку.

«Интересно, все-таки, что значат его наколки, — подумал он. — Надо будет спросить у знающих людей. — и посмотрел на гостя, по-прежнему замотанного в махровую простыню.

Даже плеч не было видно.

Тут саксофонист заметил легонькую странность. Саксофонист вообще был наблюдательным человеком, и от его внимания не ускользнуло, что края полотенца были испачканы чем-то синим.

«Как будто в чернилах, — подумал саксофонист. — А где он взял чернила-то эти?» И, видно, как следствие ночи, а, может, выпитой перцовки, почудился саксофонисту кошмарик — это пот у клиента сине-черного цвета.

Никак — инопланетянин?

— Фрукты подавать? — спросил саксофонист.

Вместо ответа клиент вопросительно посмотрел на девицу.

— Я съела бы персик, — жеманно сообщила она.

— Алмазная донна, есть только виноград, — в тон ей ответил клиент. — Тоже многообещающий фрукт.

— Еще арбуз в холодильнике, — поправил его саксофонист.

— Вот именно, — клиент сделал широкий жест, — арбуза нам, арбуза!

От резкого движения махровая простыня свалилась с его плеч.

— Так я мигом принесу, — вызвался саксофонист, и тут вдруг глаза его округлились и стали совершенно безумными, когда он посмотрел на тело клиента.

Кожа его была девственно чиста.

«Все татуировки исчезли!» — отчаянно осознал саксофонист.

— Догадался. — хихикнула девица, — Смышленый оказался, как финдиректор, — непонятно, почему финдиректор, но дальнейшие действия девицы саксофонист воспринимал уже как в страшном сне.

Она схватила со стула один из револьверов клиента, огромный, похожий на бутафорский, и приставила ствол к виску саксофониста.

— Нет, нет, — простонал тот.

04 часа 30 минут. Учкан вошел в свое логово на окраине Нововладимира. Иначе как логовом это помещение трудно было назвать. Голые стены, да несколько матрасов на полу. Учкан и относился к этой квартире, как волк к чужой норе: поспать и сматывать. Больше полутора часов подряд он, как знали все его приближенные, не спал. Таких «ночевок» в городе у него было с десяток, и в течение суток он сам выбирал, где заляжет в очередной раз.

Кентари, друзья, кореша и, в то же время телохранители, готовые разорвать на куски любого, кто приблизится к Учкану на опасно близкое расстояние, остались в машине. Там они и станут ждать его час — полтора, пока он отдохнет.

Учкан достал из железной коробочки шприц и жгут. Придерживая один конец жгута зубами, перетянул им руку повыше локтя.

Наркотик вошел в кровь, принося недостижимое иным способом спокойствие.

Иначе Учкан не мог уснуть.

Неподалеку от машины, где сидели телохранители, молодой человек выгуливал облезлую собачку.

— Охота пуще неволи, — заметил один из телохранителей.

— Куда денешься, если кабысдох какать хочет? — вступился за животное второй телохранитель.

Тем временем молодой человек подошел вплотную к автомобилю, отбросил поводок, освободившейся рукой достал пистолет с глушителем и сделал три выстрела. Первыми двумя он застрелил обоих охранников, а третья пуля вонзилась в землю перед самым носом псенка.

Псенок отпрянул от маленькой воронки, оставленной пулей, и зарычал.

— Не жри дерьмо, говорили тебе, — пояснил свой третий выстрел молодой человек и снял с шеи псенка брючный ремень, служивший одновременно и поводком, и ошейником. — Заразу еще подцепишь. Ну, беги… — и почесал собаку за ухом.

Охранник, сидевший за рулем, получил пулю в шею и умер практически мгновенно, залив кровью весь салон. А второй сидел как восковой манекен. Он как раз повернул голову, когда подошел парень, выгуливавший собачку, и потому свинцовый конус в медной оболочке вошел ему в переносицу, а вышел на затылке, пройдя сквозь «мозг рептилии» или «центр агрессивности», как его называют в быту.

Тем временем чем-то неуловимо похожий на убивавшего их, такой же молодой, опрятно и дорого одетый мужчина, осторожно вошел в берлогу Учкана.

Пшить… Пшить… Пшить…

Выплюнул громоздкий цилиндр, накрученный на ствол.

Учкан, как и во сне, продолжал улыбаться после смерти, вернее, улыбалась только нижняя его челюсть, так как остальное размазалось по матрацу.

04 часа 30 минут. Жора Адидас любил красивую жизнь. Он полюбил ее задолго до того, как перестали сажать за спекуляцию в особо крупных размерах.