Опасность - Лев Гурский

— Вот все, товарищ техник-лейтенант, — объявил он. — Там, правда, были еще чистые листы, но ребята их… того… Сами знаете, что в полку с махоркой хорошо, а вот с бумагой… А товарищ политрук нам запретил свежие газеты использовать… Разрешите идти?

— Свободен, — отмахнулся техник-лейтенант, сразу погружаясь в принесенные бумажки. — Можешь идти.

Горшенин браво козырнул и, печатая шаг, словно на параде, вышел. Артобстрел, как и ожидалось, прекратился в назначенный срок, и принципиальный выбор между смертью стоя и жизнью на коленях временно отпал.

Убитого обера звали Людвигом Кранахом. Подстрелили его случайно: парни из полковой разведки возвращались из ночного рейда и ненароком напоролись на взвод немецких автоматчиков, намылившихся с теми же целями, но только в наш тыл. Обер-лейтенанта Кранаха, очевидно, зацепило шальной пулей, когда он высунул свою очкастую голову из блиндажа, чтобы узнать, кто это, доннерветтер, поблизости стреляет. Офицерский планшет, взятый разведчиками у убитого, сперва отдали штабным, те не нашли в бумагах ничего интересного и собирались уже отдать ребятам для самокруток. Однако какая-то умная голова заинтересовалась мудреными не то рисунками, не то схемами, и, в конце концов, решено было передать находку товарищу технику-лейтенанту — благо на гражданке тот работал в научном институте и ставил, говорят, какие-то опыты. Правда, никакого оборонного значения Гошина наука не имела, и поэтому Гоша попал не в эвакуацию вместе с институтом, а на краткосрочные курсы усовершенствования военных инженеров, а потом на фронт. «Конечно-конечно, — сказал ему на прощание академик Ермолаев, мелко тряся головой в академической ермолке в такт словам, — с чисто теоретической точки зрения, ваше, Георгий, открытие спонтанного… так, кажется?.. да-да, спонтанного деления ядер урана имеет большое значение. Но сейчас, в военное время, мы не имеем возможности заниматься этой проблемой…»

Техник-лейтенант постарался побыстрее отогнать неприятные воспоминания. С академиком спорить было почти так же бессмысленно, как и с круглоголовым гвардии рядовым Горшениным. Всякие попытки достучаться до ермолаевского здравого смысла разбивались о непререкаемый академический апломб. Мэтру ничуть не казалось странным, что из открытой научной печати Германии, Англии, США еще перед войной пропали все упоминания об исследованиях атомного ядра. Как будто господа Бор, Альварец, Штрассман, Макмиллан и мадам Мейтнер разом прекратили свои научные штудии и занялись, например, выращиванием анютиных глазок. Академик упорно не замечал очевидного. Говорите, работы засекречены? Да вы, батенька, бредите! Ну кому в голову придет засекречивать вашу ядерную физику, которой во всем мире занимаются полторы дюжины энтузиастов?..

Отложив в сторону документы убитого обера, техник-лейтенант взялся за остальные принесенные бумаги. Почерк у герра Кранаха был крупный, ровный, разборчивый, буковка к буковке. «Дорогой учитель! — писал обер-лейтенант. — Только теперь, год спустя, на Восточном фронте, я начинаю осознавать, что правы были Вы, а не я. Сейчас затишье, русские не стреляют, мы тоже молчим, и есть возможность спокойно поразмышлять о возможных последствиях Вашего открытия. Я имею в виду явление деления урана медленными нейтронами…»

Техник-лейтенант от волнения выронил листы и вынужден был мучительно долго, подсвечивая себе тусклой коптилкой, собирать их с пола. Умник из штаба, сам того не ведая, проявил редкую предусмотрительность, распорядившись передать записи немца именно ему, Гоше. Мало того, что покойный Кранах был физиком. Мало того, что он был, как оказалось, талантливым физиком. Он еще и адресовал свое неоконченное послание… Да, черт возьми, именно так! «Дорогой учитель» был не кем иным, как знаменитым профессором Отто Ганом! Последняя обнаруженная Гошей публикация в немецком реферативном журнале была датирована 1938 годом, после чего и это имя таинственно исчезло из научного обихода… Гошина догадка, таким образом, блестяще подтверждалась: немецкий физик в Берлине действительно продолжал свои опыты с ураном и, возможно, добился каких-то результатов.

Техник-лейтенант внимательно прочитал письмо обер-лейтенанта. Потом перечитал его. При бледном свете коптилки внимательно рассмотрел аккуратные рисунки и, наконец, решился. Надо было что-то предпринимать. Гоша вытащил из своего вещмешка три листка толстой белой бумаги, которые берег на самый крайний случай, взял новый химический карандаш и решительно присел к столу. Шансов на успех, честно признался он себе, очень немного. Пять процентов из ста, не больше. Но все же лучше, чем ничего.

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Хочу обратиться к Вам по неотложному делу, имеющему отношение к обороноспособности СССР. Речь идет о так называемой „проблеме урана“»…

Техническую сторону дела, в Гошином понимании, удалось изложить всего в двух больших абзацах. Техник-лейтенант пробежал их глазами и решил, что этого пока вполне достаточно. Главное — убедить товарища Сталина в серьезности своих слов.

«Переоцениваю ли я значение „проблемы урана“? — продолжал он. — Нет, это неверно. Единственное, что делает урановые проекты фантастическими, — это слишком большая перспективность в случае решения задачи. Может быть, конечно, я заблуждаюсь: в научной работе всегда есть элемент риска, а в случае урана он больше, чем в каком-либо другом. Но попробуем представить, что проблема решена. Революцию в технике это не произведет — уверенность в этом дают работы последних довоенных месяцев. Но зато в военной технике произойдет самая настоящая революция. Увы, если мы не поторопимся, то произойдет она без нашего участия. В научном мире сейчас, как и прежде, процветает косность. Знаете ли Вы, Иосиф Виссарионович, какой главный довод выставляется против урана? „Слишком здорово было бы, если бы задачу удалось решить. Природа редко балует человека“»…

Слова, приведенные Гошей, принадлежали все тому же академику Ермолаеву. Техник-лейтенант скрипнул зубами от злости, вспоминая его разглагольствования. В своей области, говорят, академик был отличным специалистом. Но зато во всех остальных — самодовольным напыщенным индюком, ретроградом и сибаритом одновременно. Когда Гоша разговаривал с ним последний раз, в глазах академика светилось подозрение: не собирается ли, дескать, этот молодой нахал просто-напросто получить «бронь»?

«Я знаю, Иосиф Виссарионович, что Вам приходят тысячи писем. Прочитав мое, Вы можете просто решить так: ну что там бушует автор? Занимался наукой, попал в армию, хочет выкарабкаться оттуда, ну и, используя уран, засыпает письмами всех и вся, неодобрительно отзываясь об академиках, делая все это из самых эгоистических личных соображений…»

Техник-лейтенант Гоша ненадолго задумался. Собственно, план действия был уже давно разработан. Бумаги убитого немецкого обера просто стали последней каплей. Отмалчиваться дальше было бы преступлением.

«Считаю необходимым для решения вопроса созвать совещание в составе академиков Иоффе, Ферсмана, Вавилова, Капицы, профессоров: Ландау, Алиханова, Арцимовича, Френкеля, Курчатова. Полагаю необходимым привлечь к этому делу талантливого ленинградского физика, кандидата наук Валентина Лебедева (сейчас он вместе с ЛГУ находится в эвакуации в Саратове). Я надеюсь с Вашей, Иосиф Виссарионович, помощью пробить стену академического молчания. Это мое письмо — последнее. Если мне не удастся переубедить своих оппонентов, то я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии или США. Если успехов первыми добьются немецкие физики, то последствия этого будут настолько огромны, что будет не до того, чтобы определять, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу…»

В глубине души техник-лейтенант надеялся, что последнее его предсказание не сбудется. К тому же, будь Отто Ган близок к успеху, он бы легко смог сделать так, чтобы его ученик Людвиг остался в тылу, а не попал на Восточный фронт. Очевидно, в рейхсакадемии тоже были свои ермолаевы. Глупость, как известно, не знает границ.

Техник-лейтенант хмыкнул про себя, послюнил карандаш и, четко выводя каждую букву, расписался: кандидат физических наук Георгий Фролов. Теперь оставалось только ждать. Ждать и надеяться.

Глава пятая

Город С. Мелкие неприятности

Скорый поезд номер 10 «Москва — Саратов» приятно меня удивил. И занавески на окне купе оказались чистыми, и постельное белье — сухим, и в сортире не было вонючих луж на полу, и проводник обещал принести чай и, надо же, принес! Вдобавок ко всему бог послал мне всего одного попутчика — упитанного гражданина, похожего на попа-расстригу, только без бороды. Пока я ходил инспектировать вагонный сортир, попутчик шустро переоделся в линялый тренировочный костюм и выставил на стол початую бутылку водки «AstaQeff» вместе с двумя стаканчиками.