Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов

– А потом?

– А потом было два с половиной года счастья. А потом все закончилось.

– Полдня подкрадывались, и все, просто «закончилось»?

– Тогда не было событий, поэтому то время было счастливое, и поэтому я его не помню в деталях, как буду помнить потом нынешнее время. Сделаете цитатку тоже на титре?

– Какую «цитатку»?

– «Счастливое время – то, в котором не было событий».

– Что-то я не слышал сейчас такую цитатку.

– Ну по смыслу же понятно.

– Нет, непонятно! Ты можешь хоть какую-то фактуру рассказать? Это же человеческая история, она должна быть наполнена трогательными деталями! А ты только про кастрюлю и гусеницу помнишь.

– Помню много, много туфель. Особенно помню одни, которые я ей подарил: я попросил ее подругу Лену, у которой была, как мне казалось, похожая ножка, сходить со мной в магазин и примерить. Я оказался прав, туфли подошли, и их я помню особенно. Помню все ночи и почти все утра, а дни почти не помню. В основном помню весну и осень, а лето и зиму не очень, потому что разъезжались на каникулы. Как чеховский герой, не помню какой, помню только «розовое душистое облако», ощущение обволакивающей женственности и нежности. Вроде бы уже должно надоесть, но нет, хочется еще и еще. Не можешь остановиться, хотя давно сыт. Как с «Нутеллой».

– То есть, ты помнишь только секс? И можешь описать его только через свои незамысловатые метафоры?

– Еще помню, как я понял, что это такое: когда тебя любят просто так, за то, что ты в принципе есть. В девятнадцать лет у меня это было благодаря Ульяне. А-а, тогда же на Новый год было «замерзнуть в сугробе в девятнадцать лет», но это отдельно надо…

– Я правильно понимаю, что ты говоришь об опыте безусловной любви?

– Ну эти все миллениальские формулировки…

– А ты кто, не миллениал, что ли?

– По возрасту да, по взгляду на мир – не думаю…

– Что не так с формулировкой?

– Ну это не мои слова. Я так не говорил.

– Так скажи своими словами.

– Я и пытаюсь.

– Ты описываешь один секс.

– Да где я секс-то описываю?! Его вообще нельзя описать! И в принципе нельзя описывать.

– Все понимают, что «туфли» и «ночи» – это про секс.

– Да кто все-то?

– Наши зрители. Твои читатели. Знаешь, у Пушкина есть фраза…

– Знаю. «Если Бог пошлет мне читателей».

– Вот. Бог пошлет тебе читателей. В том числе, хоть это, может быть, и нескромно прозвучит, через наш канал.

– «Нескромно прозвучит» – моя фраза…

– И ты можешь нормально рассказать им про свою первую любовь! Но ты, видимо, не можешь. Или не хочешь.

– Я только что понял, почему мы говорим про бывших «были». Они же и сейчас есть. Мы вот с Ульяной иногда перекидываемся парой слов в телеграме. Вот в сентябре она у меня спрашивала, как я, где я. А я, соответственно, про ее мужа спрашивал. Но говоря «были», мы говорим про себя. Это мы с ними были счастливы. Или, если переводить обратно, Ульяна была хорошая. Ты говоришь – Пушкин…

– Это не я говорю, это мне наш замечательный редактор подготовила.

– Вот, я и хочу передать привет вашему замечательному редактору. Бунин вспоминал о Чехове, что тот как-то сказал ему: «Очень трудно описывать море. Знаете, какое описание моря читал я недавно в одной ученической тетрадке? “Море было большое”».

– Редактор вообще-то вот сидит.

– Да, здравствуйте… Я не знал, что вы редактор, извините…

– Ничего страшного, продолжайте. Я недавно пришла послушать вас.

– Спасибо…

– …Послушать, чтобы потом помочь мне выловить из этого твоего потока кусочки здравого смысла. Продолжай про море, только к чему это?

– Море было большое. Ульяна была хорошая.

– «Россия – наше отечество».

– Какой замечательный у тебя все-таки редактор! Ну в смысле, какой вы замечательный редактор…

– Спасибо.

– Ну в смысле, извините.

– Продолжайте. Ничего страшного, я же сказала. Просто продолжайте.

– Вспомнил такую, как ты говоришь, фактуру. Летом две тысячи девятого я поехал в эмгэушный лагерь «Буревестник» между Сочи и Туапсе. А Ульяна поехала домой к себе в Уфу. Мы переписывались постоянно, и через несколько дней она написала, что все, надо ехать. И рванула ко мне в этот «Буревестник» из своей Уфы. До сих пор мне неловко вспоминать об этом, потому что я же поехал по путевке, а она за свой счет, и мы как-то неловко, странно, наполовину вместе, наполовину по отдельности ели и спали. Денег у меня не было, достать их не получилось, и вообще, как у Чехова, казалось, возможно, но отчего-то все-таки нельзя было поправить это. Но если отбросить эту неловкость…

– Отбрось, пожалуйста, свою неловкость хоть раз за сегодняшний день.

– …То, конечно, это было бесконечное счастье. Я встречал ее ночью на полустаночке между Сочи и Туапсе. Потом мы карабкались наверх к лагерю по камням. Море было большое. И однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда… блин…

– Вы же «Даму с собачкой» цитируете?

– Да!

– Сейчас. «…теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной…»

– Все, дальше я помню, спасибо! Сидя рядом с молодой женщиной на тех камнях, я был счастлив. Ульяна была хорошая. Знаешь, есть такая немножко безвкусная формула…

– Миллениальская?

– Нее. Миллениальские – просто образцы вкуса по сравнению с этой. «Научиться любить».

– Ну.

– Я бы ее немножко перефразировал: научиться быть любимым. Ульяна научила меня быть любимым. На чем я и жил следующие десять лет, до Сони. Позволю себе такие немножко громкие слова.

– Да ты себе, в общем-то, любые слова позволяешь.

– Это правда.

– Почему ты не женился на Ульяне?

– Я же на Соне женился.

– Я уже достаточно хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что это максимально органичный для тебя ответ. Но для наших зрителей поясню: это максимально органичный для него ответ. Он не троллит, как вам могло показаться.

– Ну и плюс я же не знаю, захотела бы она выйти за меня. Я под конец нашего романа был уже такой, не очень.

– Почему вы расстались?

– Все когда-нибудь заканчивается.

– Еще одна «немножко безвкусная» формулировка.

– Но то лето не закончится никогда.

– Просто эталон вкуса.

– …И там как раз был, как ты говоришь, секс. Более того,