Эпиталама - Жак Шардон

Берта его не понимала. Как он мог так подолгу не видеть ее? Ей бы тоже хотелось казаться равнодушной. Она упрекала себя за то, что слишком часто пишет ему, но, что бы она ни делала, дабы отвлечься от мыслей об Альбере, лишь усиливало ее любовь, наполняло неясным шумом голову, распаляло тело, словно покрывая его сплошной пеленой.

Она заставляла себя думать о платье, которое наденет на свадьбу Одетты, но никак не могла решить, какой цвет и какую ткань предпочесть; пользовалась любым предлогом, чтобы уйти из дома, и бесцельно бродила по улицам; она сгорала от нетерпения, изнемогала от усталости, изматывала себя, в отчаянии стараясь выплеснуть все свои накопившиеся эмоции. Каждый вечер у нее болела голова, и она совершенно перестала спать.

Как-то раз после обеда она лежала на диване в гостиной совершенно неподвижно, закрыв глаза. У нее было такое впечатление, что отдых только усиливает ее страдания, но она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. «Что я, заболела, что ли?» — спрашивала она себя, думая о письмах Альбера. Она приподняла голову, отчего, как ей показалось, боль разлилась по всему телу; ничего не видя, медленными шагами, словно перенося какой-то хрупкий груз, направилась она к себе в комнату, открыла ящик комода и бросила в камин два пакета писем.

Она нагнулась, чтобы перемешать горевшие с трудом бумаги, и выпрямилась, почувствовав нарастающую боль в затылке.

……….

Берта открыла глаза и посмотрела на жаркий огонь совсем рядом с ней. Две женщины в белом тихонько разговаривали в углу комнаты. Это была ее комната, но казалась теперь более пустой, и мебель была расставлена как-то странно. Неподвижная, с сильно бьющимся сердцем и тяжелой от усталости головой, она пыталась разобраться в происходящем. Ее разум пытался освободиться от сновидений. Однако все происходило наяву. Это был не сон. Она лежала, словно связанная, перед этим пылающим костром и чувствовала капли пота на своем лице. Ей подумалось: «Это ад. На земле я жила именно в этой комнате. Вон туда я бросила его письма. Теперь этот огонь будет гореть вечно и всегда будет жечь меня, а я не смогу пошевелиться, потому что согрешила. А вон те женщины меня стерегут…»

Она хотела сказать, что ей плохо, но боялась заговорить, а женщины, казалось, недоверчиво наблюдали за ней.

……….

Она услышала голос госпожи Дегуи и подумала, что избавилась от кошмара, но не смогла узнать мать в той женщине, которая весело щебетала возле нее. «Мама была доброй и чуткой; она бы поняла, что я сейчас испытываю. А это не она. Просто к моей пытке добавляют еще и эту боль: я вижу ее образ, попытаюсь заговорить с ней, а она станет отвечать мне, как чужая».

……….

Иногда, просыпаясь, она выжидала, не сразу открывая глаза, и надеялась, что, может быть, комната опять окажется такой, как прежде, когда кровать стояла напротив окна. Но чья-то рука хватала ее запястье. «Ну-ну», — говорил голос, гулко звучавший у нее в голове, и она понимала, что пытка продолжается и что она по-прежнему находится перед раскаленной печью, в обществе все тех же двух чужих и злых женщин.

……….

— Сегодня мы вас поднимем, — сказала одна из женщин.

Она принесла таз теплой воды и подложила подушку под спину Берты.

Пока ей заплетали волосы, Берта, утомленная этим туалетом, смотрела с отрешенным видом на оставленную в шезлонге посреди комнаты старую шаль госпожи Дегуи. Вдруг постель раскрыли, отбросили одеяла, которые так долго тяжелым грузом лежали у нее на ногах, и она почувствовала прохладное прикосновение воздуха к голым ступням, удивительно маленьким и белым при дневном свете. Она обхватила рукой шею женщины и, безвольно опустив голову, дала перенести себя в шезлонг.

Госпожа Дегуи, веселая и запыхавшаяся, вошла в комнату:

— Ну! Ты довольна? Моя миленькая!.. Вот ты и встала!

Она села возле Берты, держа в руках флакон и давая его понюхать дочери.

— Это одеколон, — ласково говорила она. — Тебе ведь нравится одеколон? Укройся. Правда же, эта шаль очень мягкая?

Берта пристально смотрела на дверь. Она говорила себе: «Сейчас я убегу вон туда. Тогда я буду знать точно, в своем я доме или нет. Может, я увижу Ортанс и поговорю с ней».

Наблюдая за женщиной, которая меняла простыни, Берта осторожно спустила одну ногу с шезлонга, потом неожиданно встала, сделав резкое движение в сторону двери, и сделала один неуверенный шаг. Она заметила в зеркале свое мертвенно-бледное лицо и, почти теряя сознание, упала обратно в шезлонг.

Она услышала, как женщина говорит, неся ее обратно в постель: «Вы напугали свою мать, нехорошая девочка! Вас нельзя оставить ни на минуту!»

«Почему она испугалась?» — думала Берта. Тут она вспомнила про зеркало. Сейчас Берта была похожа на дочь Робера Пассера. «Понимаю, — подумала она, — у меня туберкулез, как у дочери Робера Пассера, и я скоро умру».

Теперь, молчаливая и серьезная, она постоянно плакала, послушно позволяя ухаживать за собой. «Жаль, что я не знала раньше, что мне готовила судьба, — говорила она себе, — но я не боюсь умирать. Почему мама думает лишь о том, как бы развлечь меня? Я бы хотела, чтобы она оставалась рядом, чтобы опять говорила серьезным голосом и чтобы, как и прежде, изливала передо мной свою душу. А они как будто и не понимают. Мы уже далеко друг от друга. Я вижу ее веселые глаза, ее пустые заботы…»

Потом она начинала думать об Альбере, но тут же гнала от себя его образ.

……….

Госпожа Дегуи подошла к кровати Берты:

— Одетта пришла. Она хотела бы видеть тебя.

Дверь тихонько отворилась, и Берта с удивлением отметила, какая Одетта высокая. На ней была шуба, которую Берта раньше никогда не видела, и шляпа с белыми перьями.

— Ну что! Миленькая ты моя, — сказала Одетта тихонько, склоняясь над кроватью. — Тебе лучше.

Берта рассматривала подругу детским, восторженным взглядом, не понимая, как она здесь очутилась.

— Как давно я тебя не видела. — Одетта смотрела на Берту полными слез глазами и, улыбаясь, прикладывала к носу платок.

— У меня был тиф.

— Но ты уже выздоровела, — сказала Одетта, бросая взгляд на сиделку.

Берта была тронута сочувствием подруги; искреннее участие Одетты приятно волновало ее. Однако она не осмеливалась ничего сказать и только смотрела на красивую шляпу с перьями, от которой не могла оторвать глаз.

— Ты изменила прическу, — сказала она со слабой улыбкой.

— А! Ты это заметила! — сказала Одетта, поднося руку к затылку. — Да, Филиппу больше нравится такой вот низкий пучок. Ты знаешь, мы уже поженились. Ну, прощай, дорогая. Я не хочу сегодня долго задерживаться. Я тебе принесла букетик гвоздик.

— Прощай, — сказала Берта.

Она повторила про себя: «Одетта, Филипп…», не очень-то понимая, как это Одетта смогла к ней прийти. Она взяла цветы и машинально поднесла их к лицу; их сильный, резкий запах напомнил ей жаркие дни в Нуазике, и воспоминания, которые она желала прогнать, вдруг с новой силой нахлынули на нее.

Одетта встретила госпожу Дегуи в прихожей.

— Изменилась она, да? — спросила госпожа Дегуи, входя в гостиную.

— Да, — ответила Одетта. — Видно, что она сильно болела. Она очень страдала?

— Вначале — да, особенно… голова… она очень долго бредила и была ужасно возбуждена. Ее прямо невозможно было удержать в постели.

— Вы, наверное, очень за нее беспокоились? — спросила Одетта, обратив внимание на усталое лицо тетушки.

— О! Милая моя! — произнесла госпожа Дегуи, подрагивая губами, и в выцветших глазах ее показались слезы.

Она села, держась рукой за стол.

— Ты и представить себе не можешь, какого ужаса я натерпелась! Однажды ночью меня позвали. Она была совершенно холодная. И ее невозможно было отогреть. Я звала ее: «Берта! Берта!», а она не слышала меня. На следующий день у нас была твоя мать, она, наверное, тебе писала. Мы думали, что все кончено.

— Да, — сказала Одетта вполголоса, с горестным изумлением глядя на госпожу Дегуи.

— А потом меня и доктора больше всего беспокоило ее настроение. Мы старались развлечь ее. Надо было сделать так, чтобы она ни о чем не догадывалась. Но находиться возле нее долго было нельзя — она становилась беспокойной. Я заходила к ней на минуту-другую, не больше. У нее постоянно было несчастное, бледное личико, такое печальное и серьезное…

— Сейчас она уже знает, что у нее был тиф; она мне об этом сказала.

— Вероятно, она догадывалась. Но это не страшно. Теперь она спасена.

— Вы собираетесь оставаться в Париже до тех пор, пока она не выздоровеет?

— Мы поедем в Нуазик, как только она будет в состоянии переносить дорогу. Теперь ей нужен полный покой и свежий воздух. Через несколько дней она встанет. Мы отправимся туда в конце марта. А как поживает Филипп? Вы ведь вернулись из свадебного путешествия.