Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

— Вам придется направиться в Будапешт.

— Я готов, мой фюрер, — спокойно, обыденно произнес Скорцени. В словах его чувствовалась внутренняя, глубинная уверенность в том, что ситуацию все еще можно спасти. А главное, он знает, как это сделать.

— Верю, что готовы. К счастью, в рейхе все еще остался один человек, в готовность которого отдать жизнь за Германию я все еще по-настоящему верю.

— Когда прикажете отбыть?

— Немедленно.

Все с удивлением посмотрели на фюрера, затем — с сочувствием — на Скорцени, который тоже был ошарашен таким поворотом событий, однако виду не подал.

— Яволь, — с явной лихостью в голосе произнес он. И в какое-то мгновение Гитлеру показалось, что штурмбаннфюрер действительно повернется сейчас кругом и прогромыхает сапогами к выходу.

— Нет, вы получите письменный приказ, — поспешно уточнил он. — А прибыв в Будапешт, сами решите, как поступать. И на месте разберетесь в том, что там происходит.

— Так точно, мой фюрер.

Скорцени уже было знакомо стремление Гитлера всячески вуалировать в общем-то довольно четкие в сути своей приказы и распоряжения. Он прекрасно помнил последнее напутствие фюрера перед операцией по освобождению Муссолини: «…Если вы потерпите неудачу, к моему большому сожалению, я буду вынужден вас дезавуировать. Дело будет представлено так, будто вы действовали под собственную ответственность, в обход высшего руководства. И вам придется испытать на себе все возможные последствия акта неповиновения и безрассудства. Думаю, что вы понимаете, почему я вынужден буду, хотя и скрепя сердце, наказать вас в случае неудачи…»

Возможно, не дословно. Но звучало приблизительно так, именно в таком ключе.

Однако сейчас не время предаваться воспоминаниям. Скорцени понимал, что в случае неудачи в Будапеште его тоже попытаются «дезавуировать», не боясь при этом основательно насмешить весь мир. Это ж надо: нашелся майор, который по собственной инициативе, ради собственного удовольствия одних вождей-правителей освобождает, других, наоборот, арестовывает!

— Но по прибытии сразу же проинформируйте меня, что там в действительности происходит, — все еще сомневался фюрер, верно ли он поступает, решаясь на переворот в Будапеште.

— Я внимательно изучу все, что происходит сейчас в Будапеште. Мои донесения будут убийственно правдивыми.

— Но, повторяю, все следует делать быстро. Как только вы поймете, что регент настроен и впредь нарушать свои союзнические обязательства, сразу же готовьте захват городской крепости, с резиденцией регента и всеми министерствами, которые там находятся. А захватив, вплоть до особого распоряжения, считайте себя ее комендантом.

— Захват Цитадели я буду готовить с первого дня пребывания в Будапеште, мой фюрер, — невозмутимо уточнил Скорцени и, глядя на его абсолютно спокойное, преисполненное холодного цинизма лицо, Гиммлер невольно вздрогнул.

Он вдруг почувствовал, какую огромную власть, пока еще, слава Богу, не в империи, но уже над самим фюрером, приобретает этот диверсант после каждой новой операции. И не исключено, что во время одного из заседаний фюрер поймет: только такой, решительный, храбрый, удивительно везучий парень и должен возглавлять войска СС. А это его, Гиммлера, крах. Не хотелось бы ему дожить до этого дня…

«Не хотелось бы, чтобы до этого дня дожил… Скорцени, — вкрадчиво уточнил для себя Гиммлер. — Так будет справедливее».

22

Когда германский «морской охотник», исполнявший роль флагмана Венгерской дунайской флотилии, отошел от пирса военной гавани, адмирал Хорти поднялся на палубу и остановился рядом с командиром корабля.

— Как считаете, придется нашей флотилии принимать участие в сражениях? — спросил он капитана второго ранга Фереша, задумчиво осматривая проплывающие мимо здания правительственных кварталов.

— Если вы имеете в виду речные сражения на Дунае, то вряд ли русские станут перебрасывать сюда бронекатера из Волги. Их новые союзники, румыны, тоже вряд ли станут перебрасывать свои суда из устья Дуная. Но даже если они и подведут сюда какую-то эскадру катеров, то ее проще расстрелять береговыми орудиями или потопить ударами с воздуха.

— Значит, наша флотилия так и останется «непристижной флотилией венгерского престижа», как выразился командующий германскими войсками в Венгрии генерал Карл Пфеффер-Вильденбрух.

— Почему же, только на счету моего сторожевого охотника уже два сбитых самолета противника плюс участие в отражении доброго десятка налетов вражеской авиации. Когда русские подойдут к Дунаю, нас следует использовать для переброски войск, высадки десантов, а главное — в роли плавучих батарей. Как адмиралу, вам это понятно.

— «Когда русские подойдут к Дунаю…» — мрачно повторил регент Хорти, и капитан Фереш понял, что напоминанием об этом испортил адмиралу «инспекционное плавание». Командир «Феникса» прекрасно знал, что престарелый флотоводец скучает по морю, и, когда ему становится невыносимо тоскливо на душе, он оставляет королевский дворец и приезжает в военную гавань, чтобы в очередной раз уйти на «Фениксе» в свое «великое дунайское плавание». — Мы не должны допустить этого, капитан.

Фереш сочувственно взглянул на регента и понимающе пожал плечами.

— Если бы вы сумели вернуть в страну остатки нашей карпатской армии, а также части, расположенные в Югославии, Чехии и Трансильвании, возможно, нам и удалось бы какое-то время сдерживать русских на подходах к Будапешту. Но ведь фюрер не позволит вам отвести войска на этническо-венгерские территории. Любую попытку уменьшить контингент наших войск на фронтах в Берлине воспринимают как предательство союзнических обязательств.

— Не позволит, — признал Хорти. — И недавние переговоры с Гитлером еще раз убеждают нас в этом.

— В таком случае остается только одно: создавать мощный оборонительный район по линии Дунай — озеро Балатон, австрийская и югославская границы.

Они спустились в командирскую каюту, и капитан Фереш с видом полководца, чьи войска уже оседлали оба берега Дуная, очерчивал красным карандашом Будапешт, Эстергом, Дьёр и возвышенности в районе Балатона, которые уже сейчас следовало бы превращать в неприступную полевую крепость.

— Именно сюда, на Балатон, и следует перебросить часть Дунайской флотилии, с базированием на северо-западном побережье. Тогда наши суда могли бы поддерживать огнем своих орудий оборону прибрежных укрепленных высот, прикрывая их со стороны озера и препятствуя высадке русских десантов.

Командир «Феникса» еще в течение нескольких минут излагал свои полководческие прожекты, однако Хорти выслушивал их молча, не проявляя никакого интереса. Фереш почувствовал это и прервал свою лебединую песню полководца на самом взлете.

— В принципе вы мыслите правильно, — сухо признал адмирал Хорти и, с грустью взглянув на рассекавший Западную Венгрию голубой ятаган Балатона, направился к двери, чтобы перейти в свою адмиральскую каюту. — Иное дело, что вы совершенно не о том размышляете.

— Простите, господин регент, — удивленно отшатнулся от карты капитан второго ранга. — Я не совсем понимаю вас. Что вы имеете в виду, когда говорите «не о том»?

— Точнее, вы совершенно не понимаете меня, — не стал щадить его глава государства. — Иначе вы бы думали не о том, как заманивать русские войска на Балатон, предавая огню и разорению всю этническую Венгрию; а как вывести нашу, уже, по существу, обескровленную, страну из войны, из всемирной бойни.

Эти слова явно задели старого морского волка, по несколько лет прослужившего до этого сначала на итальянском, а затем на югославском военно-морском флотах.

— Мы, военные моряки, полагаем, что над этими вопросами задумываетесь вы, господин регент. И если вы действительно задумываетесь над ними, то поделитесь своими планами. Кстати, на мой взгляд, вам не мешало бы время от времени выступать с обращением к нации, как это практикует фюрер Германии.

Регент смерил Фереша угрюмым, затравленным взглядом и процедил:

— К сожалению, я не фюрер, и досталась мне, как оказалось, не Германия. — И немного погасив раздражение, добавил: — Так что с обращением я повременю, а вот над тем, как достойно капитулировать перед лицом могучего врага, — подумаю прямо сейчас. Вы же знаете, что мне нигде так хорошо и мудро не думается, как в каюте корабля.

— И можете быть уверенным, господин адмирал, что военные моряки, да и подавляющая часть армии, поддержат вас.

Секретарь регента граф Кароль фон Анташ дремал, погрузившись в глубокое кресло, и на появление своего патрона почти не отреагировал. Он терпеть не мог ничего такого, что держалось на воде, даже на Дунае, причем даже в самую тихую погоду у него появлялись признаки морской болезни. И то, что регент прихватывал его всякий раз, когда отправлялся в свое «великое дунайское плавание», вызывало у графа внутренний протест. Бурный, но только внутренний.