Жена палача (СИ) - Лакомка Ната

От его ладоней горячие волны пробежали по телу, и я поняла, что всё делаю правильно.

– Вы приносите себя в жертву, - продолжал убеждать мастер Рейнар. - Вы даже лица моего не видели, а уже согласились!

- Снимите маску, - попросила я.

Он замолчал на полуслове, словно не веря тому, что услышал.

- Я хочу увидеть ваше лицо. После всего, что произошло, я имею на это право. Вы так не считаете?

Палач отступил от меня, отвернулся, а потом поднял руки к затылку.

Мучительно долго он развязывал кожаные тесемки, помедлил, а потом снял маску и положил ее на стол, но продолжал стоять ко мне спиной. 

- Посмотрите на меня, Рейнар, - я впервые назвала его просто по имени. И получилось так легко и естественно, будто я делала это всю жизнь.

Он оглянулся.

Посмотрел через плечо, а потом повернулся ко мне – уже не прячась за свою маску, открывшись передо мной.

Он был гораздо моложе, чем мне казалось. Ему было не больше двадцати пяти лет. А я-то думала, что ему за тридцать.

Я жадно разглядывала тонкие черты, темные миндалевидные глаза, черные брови вразлет – прямые, как крылья парящей птицы.

Точеный нос с крепкими ноздрями, высокие скулы...

Сартенский палач был удивительно красив. Природа щедро одарила этого человека, дав ему помимо прекрасной души прекрасное тело и не менее прекрасное лицо. Что там миндальная красота фьера Сморрета!.. Только сейчас я поняла, что значит настоящая мужская красота.

Кожа у палача была смуглой, но светлее, чем на руках и шее, и красноватая на скулах и переносице – от маски. А на лбу у него было клеймо в виде литеры «Т».

- Вы не о таком муже мечтали, верно? – сказал палач, криво усмехнувшись, когда я задержала на клейме взгляд. – Всех палачей, которые официально вступают в должность, клеймят, как убийц.[1] В рану после ожога втирают раствор чернильных орешков, чтобы знак остался навсегда. Мой отец сам поставил мне это клеймо. Не доверил никому. Я бы тоже никому не доверил своего сына. Поставить клеймо – это надо иметь опыт. И твердую руку, чтобы не дрогнула. Если сдвинуть печать, ожог получится смазанным, придется ставить клеймо заново.

- Замолчите, - приказала я ему.

Он послушался, озадаченно нахмурившись, а я подошла ближе, рассматривая его лицо.

Как же он красив! Испытываешь физическое наслаждение от такой красоты!.. Я взяла его лицо в ладони, погладила щеки, нос, прочертила кончиком пальца брови, коснулась губ…

В моих руках сартенский палач замер, задержав дыхание.

- Если вы закончили осмотр, - сказал он, и голос его прозвучал хрипло, - я надену маску.

- Если вы не на казни, - возразила я, - маска вам больше не понадобится.

Я сняла со своей шеи черную ленту с приколотой брошкой, отстегнула брошку, положила ее рядом с маской, и повязала ленту палачу на лоб, закрывая клеймо.

– Имейте в виду, - сказала я строго, - не желаю, чтобы мой муж прятал от меня лицо. И от других… тоже не желаю. У вас такое красивое лицо, Рейнар, нельзя его прятать. Вы стеснялись клейма? Мне жаль, что вам причинили боль. Я ненавижу тех, кто придумал такое правило – клеймить палачей. Но как бы там ни было, это - часть вас. И я принимаю это, как то, что у вас черные волосы, тёмные глаза… Я не смею просить вас открыться всем и сразу. Но если вы будете носить эту ленту…  

- Вы не слышали, что я вам сейчас объяснял? – спросил он.

Он смотрел на меня изумленно, словно пытался понять, что происходит, но это ускользало от его понимания.

- Слышала, - ответила я небрежно. – И остаюсь при своем решении.

- Остаетесь при… - он шумно выдохнул, на мгновение прикрыл глаза и потер переносицу, а потом снова взглянул на меня. - Но вы – благородная девица, аристократка. Ваша жизнь…

- Это моя жизнь. И ею вправе распоряжаться только я. Вы понапридумывали себе Бог знает чего, - я засмеялась, потому что растерянный палач, называющий меня благородной аристократкой, был и в самом деле забавен. -  Я вовсе не так благородна, как вы решили, Рейнар. Мой предок был всего лишь безземельным рыцарем, а отец служил аптекарем в провинциальном городке, и даже приданого мне не оставил. Родители умерли, так что я сама себе хозяйка. Тётя поддержала меня. Дядя, я уверена, возражать не станет. А если и станет, решение принимаю только я. Он мне даже не опекун. Если лишит меня приданого – вас ведь это не смутит?

Он молчал, я повторила вопрос, и палач, как завороженный, отрицательно покачал головой.

- Вот и славно, - я положила руки ему на плечи – так давно мечтала это сделать, и теперь наслаждалась прикосновением, ощущая ладонями каменные мышцы под тканью камзола. - Если вы думаете, что меня испугает жизнь в вашем доме – то зря. Уверена, я прекрасно там обживусь и не доставлю вам никаких хлопот.

- Вы? Хлопот? Мне? – спросил он и посмотрел сначала на одну мою руку, потом на другую.

- Вы мне нравитесь, - продолжала я храбро,  - нравились даже тогда, когда были в маске, а теперь нравитесь ещё больше. Надеюсь, я вам тоже не противна…

- Вы? Противны? – казалось он утратил способность говорить осмысленно и связно.

- Не противна ведь? – спросила я нарочито весело, но втайне затряслась, как заячий хвостик.

Он взял меня за руки и по очереди поцеловал – но опять не так, как благородные фьеры. Его губы коснулись одной моей ладони, потом другой – обжигая, распаляя, заставляя думать о том, что раньше было под запретом…

- Я заметил вас с самого первого дня, как вы появились в городе, Виоль, - сказал палач. – И даже ещё раньше. Там, у реки. Вы так прекрасны, что я о вас и мечтать не смел. И сейчас не смею. Еще раз прошу – одумайтесь…

- Не разговаривайте со мной, будто я сошла с ума, иначе – рассержусь, - пригрозила я. – Решение принято, и вы не смеете мне отказать. Иначе я буду опозорена, а это уже не смешно.

- И сейчас не смешно, - ответил он эхом. – А дети? Вы подумали о ваших детях?

- О наших, Рейнар, - поправила я терпеливо. – И не надо нагнетать. Наши дети вполне смогут реализовать себя в жизни. То, что было нормально при вашем отце, сейчас уже пережитки прошлого. Я уверена, что никто никогда…

- Ни слова больше, - сказал он и положил указательный палец мне на губы – словно припечатал. – Я понял, вы та еще упрямица. Хорошо. Я знаю, что делать. Уже поздно, мне пора.

Он взял шапку и направился к порогу.

- Вы не станете отказываться от меня? – выпалила я ему вслед.

Он оглянулся, окинул меня с головы до ног странным взглядом – тягучим, жарким, мечтательным, и покачал головой:

- Нет, форката. Я был бы безумцем, если бы отказался. Да это и невозможно – после того, что вы заявили королевскому дознавателю при свидетелях. Но не беспокойтесь, я буду защищать вас.

- Мне ничего не угрожает, - возразила я.

- Понадеемся на это, - сказал он и ушел.

Его маска осталась на столе.

[1] От «tueur» - человекоубийца.

13. Фиалка и эдельвейс

Утром мы рассказали обо всём дяде. Тётушка зашла в его комнату первая, а через четверть часа позвала меня.

Дядя сидел в кресле, подперев голову здоровой рукой, и когда я появилась, посмотрел на меня так удрученно, что мне немедленно стало совестно. Но я не позволила этому ложному чувству взять надо мной верх. Я поступила правильно, и что бы там сейчас не сказал дядя …

- Виоль, мы с тётей поговорили, - сказал он, - она сказала, что это твоё решение.

- Да, дядюшка, - коротко кивнула я.

- Но мне хотелось бы услышать это от тебя самой.

Мне пришлось повторить то, что произошло в ночь, когда я отправилась в дом палача, чтобы просить о помощи.

- Он сказал это в шутку! – воскликнул дядя. – Всего лишь шутка, Виоль!

- Но это было сказано, и я согласилась, - сказала я твердо, посмотрев ему в глаза. - Я согласилась стать женой мастера Рейнара и повторю это перед алтарем.

- Мы все благодарны ему, - начал дядя, и на его бледных щеках появился румянец – яркий, как у чахоточного больного. – Я благодарен больше всех, но такая цена, Виоль…