Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Никак не могу, панове, наглядеться на славный Белый город, — вздохнул Бучацкий. — Каждый раз, приезжая, не могу нарадоваться, что я снова здесь, будто на вершину мира взошел. Дивный город у вас, пане пыркэлаб, нет второго такого в мире; уж верьте мне, ваша милость, побывавшему в стольких странах!

— Потому и бережем, — отвечал Дума.

Михай Фанци впитывал всей душой очарование древней Четатя Албэ, которую давно полюбил. Рыцарь повидал свет; память его хранила неповторимую красу старых замков Бургундии, Валлонии и Франции, их суровых башен, встающих из зеленых волн тысячелетних дубрав. Но еще более волнующим зрелищем для венгерского рыцаря был всегда белый венец молдавской крепости на вершине одинокой скалы, над серебристым щитом лимана, среди бескрайних степей. Михай опытным взором разглядывал полубашни и вежи стражи, исполинские стены, громадный ров. Укрепления Четатя Албэ почти не пострадали от обстрела, немногие повреждения были уже устранены. Только черное пожарище в том месте, где был посад, да несколько разрушенных домов в самой крепости еще свидетельствовали о том, что здесь побывал враг. Да еще почетные каменные челенки, оставленные пушками Гедик-Мехмеда, — огромные ядра, врезавшиеся в мягкий камень стен, застывшие навек на груди твердыни, словно выпуклые трофейные щиты.

— Мудро строено, с превеликим умом, — сказал Фанци. — Славный муж был покойный Зодчий, не часто таких рождает земля!

А Мазо ди Сенарега — казаку Максиму Фрязину — вспомнился замок Леричи, тоже строенный мессером Антонио, поневоле гостившим в те годы у его братьев, на берегу Днепровского лимана. Вот уже двадцать лет, как сгорели Леричи, разрушены. А эта крепость стоит и будет выситься, верно, еще столетья.

— Добрая крепость, — согласился пан Велимир. — Только это, наверно, еще лучше видно снизу, тем, кто пытается на нее напасть!

— Султан не устает повторять на своих диванах: пока молдаване владеют Килией и Белгородом, а венгры — сербским Белградом, мы не откроем себе дороги в земли западных кяфиров, — заметил Дума. — Не так ли, ваша милость? — обратился он к Юнис-беку.

— Так считает повелитель осман, — чуть склонил голову в белоснежном тюрбане сын Исы. — Я думаю, повелитель прав, — добавил Юнис, задумчиво взирая на мощные белые громады, взнесенные над каменным лбом холма, на толщи оборонительных поясов, уходивших в обе стороны прямо из-под ног собравшихся.

— Почему же он пошел на Сучаву? — недоуменно воскликнул Бучацкий. — Почему не двинул сразу сюда?

— Его величеству, наверно, это показалось чересчур хлопотным предприятием, — усмехнулся Фанци. — Сучавская крепость и меньше, и не так грозно выглядит. Ну а войско воеводы Штефана султан надеялся единым дыхом развеять по ветру. Султан хотел сломить Молдову ударом в сердце, а уж эта крепость, как он думал, сама упала бы в его руки.

— Конечно, если бы замысел удался, — подтвердил Дума, — если бы на престоле сидел теперь его холоп.

— Слава богу, сорвалось у Большого Турка дело, — заметил пан Велимир. — Ни гроша к славе султана сей поход не прибавил. Только слава палатина Штефана снова возросла.

— Османы вряд ли на этом успокоятся, — молвил пыркэлаб Дума. — Следующей весной буем ждать их обратно, с еще большими силами.

— Не знаю, как насчет всей страны, — подумал вслух Фанци, — но уж этих двух городов турки не оставят. Особенно теперь, когда Монте-Кастро и Килия — последние крепости на Черном море, которые им еще не принадлежат. Османы всегда стараются завершить то, что начали, ваши милости, об этом нельзя забывать.

Пока рыцари и витязи обменивались предположениями и догадками, Михай Фанци думал о предстоящей встрече со своим королем. Матьяш Корвин, конечно, захочет узнать, что думает рыцарь об исходе схватки, о том, надежен ли по-прежнему восточный щит Венгрии — земля воеводы Штефана. Что можно сказать королю после всего увиденного и пережитого, приведя в порядок великое множество принесенных событиями впечатлений и дум? Эту войну, конечно, Штефан Молдавский выиграл, султан отступал с потерями и позором. Правда, не было уже у князя такой победы, великой и бессмертной, какая была одержана им под Высоким Мостом; в Белой долине османы смяли его полки. Но история все-таки пошла уже по другому руслу — для Земли Молдавской и всей Европы, и по-иному, вероятно, отныне будет складываться и судьба великой империи осман; порыв наступающей империи отныне уже не будет прежним.

А султан умен, он умеет извлекать из всего полезные уроки. Это значит, что Мухаммед вряд ли пойдет опять походом на князя Штефана. Во всяком случае — в ближайший год или два. И Фанци сможет снова заняться делами своих друзей, семиградских секеев. Благо у тех опять назревают тяжбы с баронами их земли, с могущественным воеводой Баторием.

— Что ж, пока сабли в ножнах, а у нашего пана круля с султаном — мир, оставлю-ка я молдавскую службу и подамся в Стамбул, — сладко потянулся на свежем ветру польский рыцарь. — Юнис-бек возьмет меня с собой, представит Большому Турку. В Константинополе ведь я еще не бывал. Может, стану тоже турком, заведу себе там гарем…

На прогулке и после атаман Максим ни на минуту не отпускал от себя Войку, с которым вскоре должен был расстаться. Юноши быстро мужают в походах и битвах, Мазо ди Сенарега знал это по себе. Но он все-таки не ждал увидеть в племяннике, двадцатилетнем молодом человеке, такого зрелого, могучего воина — сдержанного в речах, исполненного рассудительности и здравого смысла, по всей видимости также — добросердечного, но и властного, привлекающего друзей, но и умеющего повелевать. Мазо с радостью видел в Войку черты сестры и зятя — людей, которых любил. И неизгладимую печать наставнических усилий Антонио Зодчего — величайшего из всех людей, с которыми ему довелось когда-либо встречаться.

— Ты должен приехать к нам, на Днепр, — сказал атаман. — Свидишься с моей Оксаной, с тестюшкой, с двоюродными братьями и сестрами. Федя мой уже казак, с тебя вымахал. Узришь наше поднепровское братство — воинов, каких еще не видел свет.

— Приеду, твоя милость, — обещал Чербул. — Но скажи: побывать на родине тебе не хочется? В старой Генуе, откуда вы с мамой родом?

— Бывает такое, — кивнул Максим. — Да очень уж далеко. Оставлять своих надолго боязно: край у нас — неспокоен, то татары жалуют, то разбойники. А то и паны-ляхи, — казак понизил голос, настороженно покосившись на Бучацкого.

— А я бы туда съездил, — признался Войку. — В Венецию, Геную, в Милан. Во все места, где служил отец.

— Пожалуй, сначала к нам, — улыбнулся атаман. — А там — решим. Может, выпадет спокойное лето у вас и у нас, съездим вместе. А нет — отправишься один, за нас обоих. Язык знаешь, а в дорогу тебя снаряжу.