Звуки родного двора - Маргарита Минасовна Закарьян

от грязных луж. В груди сипело и клокотало. Наконец перед глазами автомобиль и столпившиеся вокруг люди. Аня подошла сзади и вгляделась в освещенный фарами подъехавших машин салон. Там в разных позах распластались на сиденьях три бездыханных тела. Пули изувечили их лица до неузнаваемости, но это не помешало Ане в одном из них узнать Прутикова. Несколько секунд жила надежда; она просыпалась, заставляя подавить страх, убедить, обнадежить, что это не он. Но этот до боли знакомый овал лица, эти жесткие каштановые волосы, короткая стрижка принадлежали только ему. Она не забыла их и опознала спустя двенадцать лет. Аню охватил ужас. Ее трясло от увиденного. Кусая пальцы рук, чтобы не закричать, в отчаянии она ушла прочь, подальше от страшного места. Разбитая, жалкая, раздавленная горем, она бежала домой. Ноги сами привели ее к воротам.

– На тебе лица нет, что случилось? – услышала сзади голос матери.

– Ничего. Я в порядке, – стуча зубами от озноба, ответила она и скрылась за дверью своей комнаты.

Аня села на кровать. Бледная, с мешками под глазами и впалыми щеками, она замерла от нахлынувшего на нее страха. Любимая, уютная комната, приносившая прежде радость, теперь невыносимо тяготила, потолки казались неестественно низкими и давили, усиливая страх. Любовь, струящаяся среди красивых цветов на подоконнике, превратилась в беззащитное прошлое и в безнадежное будущее. Аня машинально подошла к столу, взяла лист белой бумаги, ручку и написала:

«Куда девались девичьи мечты?

Рассыпались, как в бусах жемчуга…»

Она писала эти строки, не осознавая, не задумываясь над смыслом, ритмом, рифмой. Аня просто писала, не понимая, хорошо ли это или плохо. Ей хотелось излить душу на бумагу. Появилась необузданная потребность быть услышанной, понятой…

Неожиданно дверь скрипнула. Аня вскочила, чтобы прикрыть ее. Мокрое, теплое и мохнатое существо, проникнув в комнату, прильнуло к ногам и замерло. Так тонко чувствовать ее мог только Верный. Она погладила его черную, встревоженную макушку и вдруг почувствовала удивительную легкость и покой. Весь мир в Анином сознании теперь переместился сюда, в ее комнату, за окном которой приветливо улыбался, махал руками счастливый и юный Прутиков. Она пыталась поймать Ромкину улыбку, но он ускользал, растворялся в ночи, теперь уже навсегда. Аня поняла, что жизнь завершила круг. И совсем скоро начнется новый отсчет времени.

Ее, спящую мертвым сном, пыталась разбудить Динка. Часы показывали далеко за полдень, и это придавало Аниной подруге смелость. Дина несколько раз слегка ударила ее по щекам, пока та, наконец-то, не проснулась окончательно. По болезненному виду Ани можно было легко догадаться, что произошло что-то ужасное. О вчерашнем происшествии говорил весь город, Динка понимала, что не знать о Прутикове Аня не могла.

– Ты как? – тихо спросила Динка.

– Я его видела, – еще тише ответила Аня.

– Как? Когда? – уже шепотом переспросила Динка.

– Это произошло почти на моих глазах, вернее… не совсем на глазах, но через несколько минут после того, когда все было закончено, я оказалась рядом с машиной и все… все видела, – пояснила Аня.

От услышанного Динка окончательно впала в транс.

В комнате на несколько минут водворилась тишина. Для обеих она показалась вечностью, в которой хрупкие души подруг искали ответы на вопросы: «Зачем жить? Как жить дальше?». Динка, как и Аня, так и не устроила свою жизнь. Раздираемая между двумя, иногда тремя, работами, в поисках заработка для себя и больной матери, она не нашла времени на личную жизнь. Динка уже забыла, когда последний раз выходила в свет. Впрочем, идти-то особо было некуда. Танцы, куда раньше так любили ходить подруги, уж давно не радовали. Там они были чужими старушками, потому как подросла новая смена – молодые, длинноногие девочки. Кинотеатры, куда выстраивались очереди на отечественные фильмы, радости не доставляли. Оставалось одно – запить, что и делали многие. Но на это у Динки не хватало здоровья, а Ане не полагалось по статусу. От удручающей перспективы и горя хотелось выть. Подруги так и поступили. Тишину разрушил плач, к которому присоединился вой Верного. И назвать это можно было человеческой тоской, убегающей куда-то во Вселенную, подальше от Земли: то ли в рай, то ли в ад…

Несколько дней спустя Аня узнала, что Прутикова расстреляли из-за нечестного бизнеса. Она не верила разным, очень противоречивым слухам, но догадывалась, что автоматная очередь – предупреждение. Что город находится под прицелом свободного, но еще далеко не цивилизованного рынка, где будет продаваться все, даже человеческая жизнь. Осталось нажать спусковой крючок, и эпоха, в которой жили дед, отец, исчезнет, потому как себя исчерпала. Начнется новая жизнь. Аня не ошиблась. Наступало время больших перемен, когда с исторической сцены молча уходило целое поколение не вписавшихся в новую жизнь людей и приходили другие, совсем не похожие на прежних. Это была новая, неведомая раньше человеческая порода: ловких, сильных, хитрых, напористых, предприимчивых. Честность – главная ценность Анечки Видовой – не позволила изменить своему естеству. Она, оглядываясь назад, ясно увидела, что всегда была белой вороной вне стаи. Была и осталась. И хотя ее душа жаждала перемен, изменять себе она не собиралась.

Свободный рынок тем временем овладел всем городом. Одна из центральных улиц стала походить на маленький палаточный городок, где все, независимо от статуса и положения, торговали. Динка, уставшая от бесконечных ночных дежурств, мгновенно перестроилась. Приобрела заграничный паспорт, съездила в Турцию за товаром и заняла одно из не самых плохих мест в палаточном центре. Правда, по неопытности и нулевому стажу в бизнесе торговля в начале коммерческой карьеры складывалась не совсем благополучно, но все равно было лучше, чем жить на зарплату. Рядом с ней бойко торговали одноглазая Симка Богомаз и Витька Голубев. Они жили в гражданском браке и воспитывали трех дочерей. Витька состоял во множестве других гражданских браков, где тоже были дети. В достоверность отцовства не вникал, признавал всех и молча нес миссию многодетного отца, зарабатывая на рынке. Торговал он нижним бельем, и это понятно. Уж в чем – в чем, а в трусах и бюстгальтерах Витька разбирался: за плечами, как-никак, немалый опыт многоженства.

– Какой цвет бюстгальтера предпочитаете? – спросил он женщину лет тридцати пяти, стыдливо рассматривающую товар.

– Обычный, черный.

– А размер какой? Четвертый? Не может быть! – Витька бесцеремонно уставился на женскую грудь, тщательно замаскированную кожаным пальто турецкого качества.

– Мне лучше знать свой размер, – вспыхнула женщина.

– Не волнуйтесь, – защитила Динка клиентку.

– Она не разбирается в особенностях и специфике товара. Турецкий второй может тянуть на четвертый, а бывает наоборот, – огрызнулся Витька.

– Цветные платки, матрешки, – громко