Ромашка. - Николай Далекий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, она даже не попытается затронуть этой темы. Анна Шеккер не интересуется такими этическими вопросами. Молодой подполковник Вернер — не Эрлих и не Мюллер. Это человек фашистской закалки — бездумный, механический убийца, но все же не такой, как другие, — с трещинкой, но трещинка тоненькая… Если бы он в чем–либо заподозрил Анну Шеккер, он, конечно, без колебания донес бы на сестричку в гестапо.
Они шли по заросшей травой пустынной улице. Тут, на окраине, беленькие домики походили на сельские хаты. Многие окна, выходившие на улицу, были закрыты ставнями. Так верней… Оксана словно слышала голоса перепуганных хозяев: «Боже мой, господин полицай! Да мы ничего не видели и не слышали».
Людвиг шел молча. Он казался задумчивым.
— Знаешь, Анна, что мне пришло в голову? — прервал вдруг свое молчание летчик. — Мне следует оставить завещание на твое имя…
Оксана не ожидала услышать что–нибудь подобное.
— Какое завещание?
— На наследство. Оно, правда, невелико — гектаров шесть земли, из них более гектара — фруктовый сад. Сад хороший, молодой, я сам со старшим братом и отцом садил деревья. Тогда еще был жив отец… Вообще–то наше имение большое и богатое, но оно принадлежит Вальтеру. Помнишь, я тебе рассказывал? Вальтер, конечно, и гвоздя не даст тебе, но та земля и сад, о которых я говорю, принадлежали матери, следовательно, я единственный наследник, и завещание никто не посмеет оспаривать.
Оксана испуганно смотрела на летчика, так спокойно и деловито толковавшего о завещании.
— Боже мой! Людвиг, что вы говорите?! Какое может быть завещание? У вас есть мать, сестра. Да и вы, слава богу…
— Их уже нет… Не смотри на меня так, Анна. Они погибли еще весной, седьмого мая. Это сделали «томми». Ночной массированный налет. Они плохие летчики. Невдалеке от нашего дома находится военный завод. Завод остался почти нетронутым, а в наш дом угодило три бомбы. Он разрушен до основания. Сильно пострадал мой маленький славный городок.
«Вот оно что! — подумала Оксана. — Он потерял родных, трещинка увеличивается…»
— Я искренне сочувствую вашему горю, Людвиг. Бог примет невинные души вашей матери и сестры в свои объятия. Там, в вечном мире, они будут счастливы.
Она набожно перекрестилась. У летчика дрогнул уголок рта — подобие горькой усмешки.
— Теперь тебе все ясно, сестричка? Прежде чем переселиться в тот вечный мир, о котором ты говоришь, я хотел бы что–нибудь сделать для тебя.
Оксана порывисто схватила руку летчика и крепко сжала ее.
— Людвиг, вы разрываете мое сердце. Пока вы живы, я не хочу слышать…
— О завещании? А разве на том свете есть нотариусы?
— Почему вы все время думаете о смерти? Я не хочу слышать, Людвиг, Станислав!
На этот раз Вернер не обиделся за то, что его назвали вторым, славянским именем, и нежно погладил руку девушки.
— Успокойся, Анна. Я не трус. Я уже давно перешагнул черту между жизнью и смертью. За этой чертой трусов нет. Мне дьявольски везет, это правда. Вот почему я говорю о завещании. Если там, на том свете, люди в состоянии думать и чувствовать — мне будет приятно, что я сумел сделать для тебя хорошее.
— Но ведь у меня есть свое наследство. Я богаче вас, у меня — пятьдесят десятин. Нет, я ничего не хочу от вас.
— Анна, не будь такой наивной. Я должен тебя предостеречь: в один прекрасный день твои пятьдесят десятин украинского чернозема могут лопнуть, как мыльный пузырь.
Оксана вспыхнула, вырвала руку.
— У меня есть все документы, есть свидетели.
Летчик покачал головой.
— Дело не в этом. Документы останутся у тебя, а земли не будет.
Такой намек могла понять даже Анна Шеккер. Вот как! Подполковник Вернер сомневается в победе. Это чрезвычайно интересно. Но бедная Анна Шеккер… Какой это удар для нее!
— Людвиг, вы всегда были так уверены, всегда говорили… — заглядывая в лицо летчику, в смятении произнесла девушка. — Неужели вы уже не верите?
Вернер нахмурился.
— Я не имею права отвечать на такой вопрос. Ведь я вообще ничего подобного не говорил… Могу тебе только посоветовать: если дела на фронте ухудшатся, постарайся поскорей уехать в Германию. Там тебе пригодится мое завещание. Имея хотя бы маленькое приданое, ты сможешь выйти замуж. Только выбирай простого, трудолюбивого человека.
Он умолк и, вдруг спохватившись, настороженно блеснул глазами.
— Об этом разговоре никому не рассказывай. Слышишь? Боже тебя упаси, Анна! Учти — я вынужден буду отказаться от своих слов, скажу, что ты на меня клевещешь… Мне они ничего не сделают, а тебе будет плохо, очень плохо.
— Как вам не стыдно, Людвиг! Неужели вы думаете…
Летчик усмехнулся и сильнее прижал к себе ее руку. Смешная Анна! Разве он в чем–либо подозревает ее? Он только предостерегает. Сейчас за такие разговоры… Как он желает счастья этой девушке!
— Я не могу принять ваше завещание, — сказала Оксана и тяжело вздохнула. — Это будет дурным предзнаменованием… Я хочу, чтобы вы целым и невредимым дождались победы.
— Война не считается с нашими желаниями.
Людвиг вдруг остановился и как–то беспокойно посмотрел по сторонам.
Они вышли за город и находились на холме, поросшем редкими деревьями и кустарником. Тут, как и везде на окраинах Полянска, было много садов и пустырей. Внизу, в неглубокой выемке, лежало прямое широкое асфальтированное шоссе. На нем виднелись рыжие от ржавчины рельсы трамвайной линии. Шоссе тянулось к мосту, там, за мостом, находилась железнодорожная станция.
Колонна невольников должна была пройти по шоссе и тут, на пустырях, уже собралось много народу: женщины с детьми на руках, старики, бабуси, опирающиеся на палочки. Они толпились на обочинах, собирались небольшими группами на пологих склонах выемки. Вокруг них с криками и визгом шныряла неунывающая детвора, затевавшая свои игры, но взрослые стояли молча, тихо переговаривались друг с другом, и что–то скорбное, траурное чудилось в каждой фигуре.
— Похороны? — спросил Людвиг. — Ну, знаешь, Анна, я не любитель… Пойдем. Слава_богу, похороны я вижу почти каждый день на аэродроме.
— Нет, — удержала его за руку девушка. — Это стоит посмотреть. Они вышли провожать тех, кто изъявил желание поехать на работу в Германию.
— Изъявил? — летчик насмешливо поднял брови. — Насколько мне известно, эта операция проводится в принудительном порядке.
— Принуждение — не всегда зло, — сухо сказала Оксана. — Даже пастухам приходится применять палку и кнут, чтобы перегонять скот на лучшие пастбища.
Людвиг удивленно взглянул на девушку, сложил губы трубочкой, тихо, протяжно свистнул.
— Ты, Анна, начинаешь изрекать афоризмы. Не ожидал…
Оксана сделала вид, что рассердилась.
— Я говорю то, что думаю, в чем убеждена. Все эти украинцы, русские — упрямые, тупые скоты, с ними нужно разговаривать только с помощью кнута. Другого языка они не понимают, даже когда речь идет об их благе.
Летчик выслушал Оксану молча, с застывшим лицом. Слова девушки, ее внезапная озлобленность неприятно поразили его. В эту минуту она не была похожа на ту милую, наивную Анну, которую он так любил и оберегал.
— У тебя портится характер, сестричка. Ты становишься плохой христианкой.
— Вам нужно было выбрать профессию пастора, а не военного летчика, — отрезала Оксана.
Людвиг рассмеялся.
— Да, но уже поздно исправлять ошибку. К тому же кирха с детских лет наводила на меня уныние. Впрочем, дело не в моей профессии. Я все–таки не понимаю, как ты, молодая девушка с доброй, чистой душой, можешь ненавидеть, только ненавидеть тот народ, среди которого выросла.
— И не поймете, — гневно ответила Оксана. — Ваших родителей не раскулачивали, не высылали на север, у них не отбирали все имущество. Ваше имение — в Германии. А у меня отняли все. Вот эти люди!
По–недоброму прищурив сердитые глаза, Оксана смотрела с холма на шоссе. За это время людей прибавилось, они стояли шпалерами по обе стороны дороги. С холмов спускались вниз все новые и новые группы. По ту сторону выемки мальчишки карабкались на высокие деревья. И вдруг точно внезапный порыв ветра зашелестел листвой:
— Ведут, ведут!
Оксана оглянулась. Подполковник Вернер, аккуратно расстелив носовой платок на траве, сидел, опершись спиной о ствол тополя, вытянув длинные ноги. Он успел сорвать с дерева тонкую прямую ветку и обрывал листья. Его совершенно не интересовало то, что происходило на шоссе. Людвиг раздумывал о другом. «Состояние Анны можно понять. Она свыклась с мыслью о наследстве. Для нее победа Германии — пятьдесят десятин. Я ее расстроил… Сейчас она готова ненавидеть всех, и в первую очередь русских — они вторично отнимут у нее землю. Но все–таки пусть она знает об этом и не надеется».
Послышался глухой, неясный шум — нестройный топот ног нескольких сотен людей. Оксана вздрогнула и опустила глаза. Она услышала песню. Это была старинная рекрутская песня.