Ромашка. - Николай Далекий

КНИЖНО–ЖУРНАЛЬНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

ЛЬВОВ–1960

Редактор С.Паливода

Художественное оформление Ю.Володарского

Художественный редактор И.Плесканко

Техредактор С.Недовиз

Корректор Р.Фукс

Подписано к печати 7/XII–1959 г. Формат 841081/32. Бум. л. 3,5.

печ. л. привед. 11,48. Авт. л. 12,1. Учетн. — изд. л, 12,4. Зак. 726.

Тираж 150.000 (1 завод 1–100.000). Цена 5 руб. 25 коп.

Книжно–журнальное издательство, Львов, Подвальная, 3.

Напечатано с матриц во Львовской книжной типографии Главиздата

Министерства культуры УССР,

Львов, Пекарская, 11.

1. КРАТКАЯ ЗАПИСЬ

Комната тонула в полумраке. Слабо поблескивала никелированная ручка на дверце открытого сейфа. Яркий свет из–под черной чашечки абажура низко пригнутой настольной лампы падал только на середину письменного стола и освещал на нем толстую папку. На картонной обложке крупными четкими буквами синим карандашом было написано только одно слово — «Ласточка». Освещенными были также и руки человека, сидевшего за столом. Бледные, с длинными тонкими пальцами, они казались красивыми и изящными, как у музыканта, но левую кисть обезображивал длинный розоватый шрам, похожий на след, оставленный ножом или бритвой. Один вид этого шрама невольно разжигал фантазию, рождал догадки, предположения о каком–то давнем происшествии, связанном, возможно, с риском для жизни. Во всяком случае, не исключалось, что удар ножом нанесли в тот момент, когда рука была выброшена вперед для защиты.

Человек сидел неподвижно, точно в глубоком раздумье. Наконец, он шевельнулся, тяжело вздохнул, и тонкие гибкие пальцы, развязав тесемки, раскрыли папку. Внутреннюю сторону обложки покрывали несколько прикрепленных к ней фотографий одинакового размера. На них были запечатлены лица девушек примерно одного и того же возраста. Общим для девушек был не только возраст. Имелось еще какое–то странное, едва уловимое, сходство в чертах их лиц. Странное потому, что чем дольше всматриваться в фотографию, тем более непохожими становились эти лица. Слишком уж разными были характеры у девушек.

Вот головка, снятая в фас и профиль. Лицо не выражает никаких чувств, глаза смотрят спокойно, безразлично. Такие снимки не рассчитаны на то, чтобы их дарить на память. Так обычно фотографируются для документов. На третьем снимке — смешливая, стеснительная простушка в белой вышитой украинской сорочке, с бусами на загорелой шее. Могла она быть нянюшкой в детских яслях, или телятницей, или представительницей любой другой нехитрой профессии, требующей от человека доброго, веселого сердца и неутомимых заботливых рук. Ниже — строгая девушка с бледным, одухотворенным лицом. Скромное темное платье с белым воротничком, волосы расчесаны на прямой пробор и, очевидно, стянуты на затылке в тугой узел, губы твердо сжаты, глаза смотрят умно и требовательно. В руках — раскрытая книга. Учительница. На уроках у такой даже самые шаловливые и неугомонные сидят тихо. Рядом — тупая, сытая, сонная физиономия молодой мещанки, жизненные интересы которой ограничены поисками подходящих женихов, ценами на базаре и сплетнями о соседях. А вот совершенно иной тип: юное, красивое, кокетливое существо, нарядная бабочка, порхающая с цветка на цветок. «Я — только радость и беспечное веселье, — говорят лукавые, смеющиеся глаза. — Я не умею печалиться, горевать. Но разве это так уж плохо?»

Человек, раскрывший папку, долго рассматривал фотографии. Что привлекло его внимание? Возможно, он тщательно изучал их, может быть, его удивляло то непонятное сходство, которое таилось в лицах девушек, столь непохожих друг на друга по характеру, а может быть, он знал точно, что со всех фотографий на него смотрят глаза одного и того же человека и восхищался его редкостным искусством перевоплощения.

Но лицо сидевшего за столом по–прежнему оставалось в темноте, руки лежали На папке неподвижно, и невозможно было судить, о чем он думает и какие чувства испытывает в этот момент.

На каждой фотографии в нижнем правом углу имелись: оттиск круглой гербовой печати, дата и одна и та же неразборчивая подпись. Дата везде была одинаковая — 15.08.1941 г. Очевидно, все снимки были сделаны или по крайней мере зарегистрированы в один и тот же день.

Поверх находившихся в папке бумаг лежал лист, исписанный красивым женским почерком. Это была автобиография. «Я, Оксана Трофимовна Стожар, родилась 6 июля 1921 года в селе Ракитное…»

Человек снова тяжело вздохнул и начал быстро перелистывать бумаги. Тут было несколько заполненных тем же женским почерком анкет, копии метрики, паспорта, комсомольского билета, справки о медицинском освидетельствовании, табели с отметками об успеваемости, различные рапорты, сообщения и другие документы. Заметки на последнем листе, озаглавленном «Прохождение службы», обрывались записью: «28.02.1942 г. по приказу Обходчика выбыла из Ракитного в распоряжение Грозы. Документами не обеспечена».

Левая, обезображенная шрамом рука разгладила лист, правая взяла ручку и обмакнула перо в чернила. Через несколько секунд на листе появилась новая запись: «6.03.1942 г. в группу Грозы не прибыла. Следы потеряны. Дан приказ вести энергичные розыски, сделать все возможное для спасения».

Человек уложил бумаги, завязал тесемки и, взяв папку, отошел от стола. Хлопнула дверца сейфа, мягко щелкнули под бородкой ключа пружины хорошо смазанных замков.

2. СТРАННЫЙ ТРОФЕЙ

Три дня буйствовала метель. Казалось, ветер дул со всех направлений, яростно швырял, сталкивал, закручивал в воздухе полчища снежинок. Деревья раскачивались из стороны в сторону, скрипели, стонали, наклоняясь к земле; ветер на все лады высвистывал в их голых ветвях, взвизгивал, завывал в трубах хат, рвал ставни. Ночью этот неуемный шум изводил майора Гротенбаха — командира карательного отряда гитлеровцев, обосновавшегося со своим штабом в селе Сосновка. Телефонная связь с окрестными селами была прервана, и майор испытывал такое чувство, будто он и его солдаты находились на маленьком острове посреди разбушевавшегося снежного моря и были отрезаны от всего мира.

Опасаясь, что в такую погоду партизаны могут напасть на отряд, майор Гротенбах лично проверял усиленные посты охраны, расставленные вокруг села. Днем и ночью по улицам ходили облепленные снегом патрули. Днем и ночью на кухне в доме местного священника, занятом под штаб (священника заставили перейти в соседнюю хату), пылал в плите огонь. Механики то и дело заливали кипяток в радиаторы двух стоявших у ворот танков и прогревали моторы на холостом ходу.

Все эти меры предосторожности были разумными, вполне оправданными, но чрезмерное беспокойство майора Гротенбаха не могло остаться незамеченным и как–то невольно передавалось его подчиненным. К концу третьего дня нервы каждого солдата и офицера напряглись до предела.

Не успевал окоченевший солдат как следует отогреться в хате, выпить горячего кофе, как ему снова приходилось отправляться в наряд. Два часа, проведенные в кромешной тьме на морозном, пронизывающем не только тело, но и душу ветре, казались вечностью. Никто в отряде не высыпался по–настоящему, у многих оказались обмороженными пальцы на ногах, щеки, уши, носы. Особенно доставалось танкистам: по приказу майора члены экипажей поочередно дежурили ночью в машинах. Толстая броня защищала их от ветра, но мороз в танках ощущался сильнее.

Мерзкая, отвратительная, страшная погода!

Наконец, утром четвертого дня ветер начал утихать. Из разорванных туч выглянуло солнце и осветило девственно белую равнину. Вид тихих, пустынных, занесенных снегом полей действовал успокаивающе. Ночные страхи исчезали, нервное напряжение спало. Гротенбах отменил патрулирование по улицам и раза в три уменьшил количество сторожевых постов. Но желанный отдых еще не наступил: большие группы солдат и полицаев вышли из Сосновки по различным направлениям для проверки телефонных линий и устранения повреждений.

Вскоре связь с несколькими селами была установлена.

После полудня в Сосновку начали прибывать сани с арестованными крестьянами. Для гитлеровских офицеров и штабной переводчицы Анны Шеккер начался обычный трудовой день: допросы, побои, пытки, допросы.

После захода солнца майор приказал выстроить солдат на площади у церкви для вечерней поверки. Отряд построили на расчищенном от снега месте плотным четырехугольником, состоящим из нескольких шеренг. Невдалеке за церковной оградой виднелись на высоких тополях трупы повешенных. Купол церкви, деревья и трупы казались угольно–черными, плоскими, точно были нарисованы тушью на стылом бледно–зеленом небе.

В тот момент, когда Гротенбах вышел на крыльцо и раздалась команда «Смирно!», в село влетел обоз из семи саней, запряженных парами бойких мохнатых и курчавых от инея лошадей. Ездовые в полушубках с белыми нарукавными повязками полицейских, с карабинами через плечо стояли на коленях, размахивая кнутами, лихо покрикивая на лошадей, и пьяными голосами орали песни. На санях, окруженные конвоирами, лежали под ряднами какие–то, видимо, связанные по рукам и ногам люди.