Дворянские поросята - Сергей Хитун

Послушные офицеры повели свои части в атаку - только для того, чтобы быть подстреленными своими же солдатами, недовольными приказом о наступлении.

Через несколько дней после моего прибытия, я навестил Нину и Петра. Они рассказали мне про ожесточенные октябрьские бои между юнкерами и большевиками и что в начале ноября последние захватили власть по всей России и в Сибири.

Хотя мы были все рады видеть друг друга, но все же какая-то тревожная нота была в наших "что-то будет теперь?".

Вернувшись в госпиталь вечером, я увидел в нашей палате одну из сестер окруженную небольшой группой служащих и солдат. По-видимому она была чем-то сильно взволнована: ее часто мигающие глаза были полны слез, руки жестикулировали, она их то разводила в стороны, то сводила ладонями вместе, губы кривились в гримасу полуплача. Она быстро-быстро говорила.

Оказалось, что один из членов Купеческого Клуба, выбежав из карточной комнаты (Купеческий Клуб отдал большую часть своего здания под Госпиталь, оставив себе только бильярдную и карточную комнаты.), остановил ее и умолял спрятать его деньги и драгоценности на себе.

Он прошептал, что в данный момент у них в игральной комнате идет обыск и конфискация денег анархистами. Поддавшись его мольбам, она спрятала пакет под свой передник и побежала, но тут же была поймана двумя мужчинами в черных кожаных куртках... Они подняли ее передник, отняли пакет и почти раздели ее в поисках еще запрятанных денег. Она прикладывала то одну ладонь, то другую к ее пунцовому лицу.

- Мы экспроприируем накопленное богатство, чтобы построить свободный мир анархии. Анархия - мать порядка! - сказал один из них, направляясь снова в карточную комнату. Немного спустя вышел другой член Клуба. Он похлопывал ладонями по своим карманам:

- Чист, как голубь! - На его красном лице была сконфуженная улыбка. - Все вычистили, даже обручальное кольцо сняли.

Мы его окружили, чтобы узнать, что и как? Он рассказал, что известный драматический актер Мамонт-Дальский поселил свой "Дом Анархистов" сюда в Клуб. Анархисты умышленно предоставили две комнаты членам Клуба, чтобы было кого "освобождать" от богатства. Чтобы рекламировать себя, анархисты изредка устраивали свой бенефис, открывая окна и выбрасывая ранее реквизированное в толпу на улице. Туда летели сапоги, штаны, белье, рулоны материалов, буханки хлеба, бутылки водки и коньяка. Почему большевики терпели эту независимость анархистов- никто не знал.

Итак я продолжал жить и питаться в госпитале, а дни, вечера, а иногда и ночи проводил у Ш-х. Петр продолжал свои деловые занятия. Однажды он мне показал свое новое приобретение на одной из улиц параллельной Тверской-Ямской. Это было длинное помещение наполненное рядами различного рода фабричных станков. Рабочих не было. Почему это стало принадлежать ему, в то время как частная собственность, была уничтожена, я не знал. Также были непонятны мне многие другие преимущества и привилегии, которыми пользовался Петр: в то время как Москва голодала, в его доме не было недостатка в пище. По его приказу кухарка всегда держала на обеденном столе в столовой закуски для неожиданных посещений гостей. Он часто кормил Нину и меня полным обедом в своем Клубе, а сам в это время пропадал в карточной комнате. Оттуда он возвращался с кредитками небрежно засунутыми в карманы, но на просьбу шофера из его автомобильной школы, который ждал нас внизу на улице :

- Как насчет шайбочек, Петр 3.? - он шевелил большим и указательным пальцем, подразумевая запоздалое жалование.

- Завтра, завтра, - нехотя отзывался Петр, и вез нас в загородную Марьину Рощу, по дороге подхватив пару-другую своих приятелей для ночного кутежа.

В отдельный кабинет приходили приглашенные цыгане с миниатюрным переносным пианино и с ними врывалось непрерывное, неудержимое веселье...

Пела "Прелестная Солоха" - цыганка с карими глазами в которых вспыхивала смеющаяся, вызывающая, порочная искра. В ее голосе соединились три качества меда: сочность, густота и сладость. Она пела строфу песни требующей нецензурной рифмы. Хор подхватывал и рифма, сверх ожидания, появлялась наивная, абсолютно безобидная. Когда же гости и цыгане подвыпили, та же строчка уже рифмовалась как и напрашивалась - откровенная и срамная. И как бы по этому сигналу, с размахом, пошла кутить компания.

Рано утром ехали домой на лихачах (шофер давно был отпущен; не знаю получил ли он просимые "шайбочки"), мужчины на коленях у своих дам - для разнообразия.

Дома меня, бесссильного, мужчины потащили одетым в наполненную водой ванну, чтобы отрезвить.

"Мои выходные сапоги!" - слабо мелькнуло у меня в голове. - Если их окунуть со мной в воду, их голенища придется резать ножом, чтобы стащить с ног.

Спасибо моей тете Соне, остававшейся дома, единственной трезвой среди нашей пьяной группы; она отстояла меня от этой сумасбродной, напугавшей меня, затеи. Я немного отрезвел.

На наш шум и гам пришла Эсфирь, молодая, миловидная брюнетка, недавно снявшая комнату в соседней квартире. Она добавила веселья предложив, продемонстрировать танец Исидоры Дункан. Ее танец, после минуты беганья по гостиной босиком в хитоне, заключался больше в лежачих позах на ковре. Мужчины пощелкивали языками, глядя на задравшийся кверху хитон, обнаживший округлость и белизну ее икр и коленей...

В свою очередь, я пытался заплетавшимся языком выразить ей свое удовольствие при виде гибкости ее тела и ее изумительного подражания знаменитой босоножке. На это она, обхватив мою шею руками, дохнув жаром ее полнокровного лица в мое, прошептала:

- Как и Ися, я пью бычью кговь. - И тем же шепотом: - Вы за Каледина? Прежде чем я смог спросить ее, кто Каледин, она уже шепталась с Франком...

В одно из моих посещений Ш-ых, Петр познакомил меня с двумя новыми гостями. Старший Кусов, был среднего роста, плотного сложения, с усами на лице без особых примет; он отрекомендовал себя комиссаром полка. На мой взгляд, он был класса полковых писарей. Другой, 23-25-ти лет, курчавый блондин с вздернутым носом, одетый с претензией на франтовство, своей речью и манерами вторил Кусову. Звали его Володей. Он был ротным выборным того же полка, что и Кусов. Очевидно эти два большевика были чем-то полезны Петру. Он уделял им много внимания.

В один из последующих вечеров вся наша компания отправилась в кино. Перед уходом я попросил Нину срезать серебряные Инженерного войска погоны с моего френча. В то время офицеров с погонами не было видно во всей Москве. Вмешался Кусов, говоря, чтобы я погоны не снимал, а сел бы рядом с ним. Он, как комиссар, меня "в обиду не даст".

В антрактах, когда зажигали огни, весь зал смотрел на меня, как на демонстранта - кто с удивлением, кто с обеспокоенным сожалением, а кто и с презрением. Никто не придрался к этому мальчишескому вызову. Я настолько верил во всемогущество Кускова, что нисколько не беспокоился за последствия и за безопасный выход их кино. Но как я был удивлен, когда мой, якобы - всесильный Кусов, в самом недалеком будущем, оказался в том же звании арестанта, как и я.

На Рождество, в главном зале Клуба, силами госпитального персонала была представлена разнообразная музыкальная программа, внесшая праздничную атмосферу и сильно подбодрившая больных. Праздники соблюдались как и прежде, с той только разницей, что рождественские подарки всем раненым от Клуба, непременные в предыдущие годы, розданы не были. Оставшиеся в живых члены-покровители были разорены или находились в заключении.

Встреча Нового Года (1918-го) у Ш-ых была шумная и многолюдная. На председательском месте, за большим столом в столовой, сидел какой-то видный Московский комиссар с шапкой темных волос на круглой голове, бритый, средних лет, в коричневом френче. Петр, Кусов и Володя явно уделяли ему особое внимание. Он же ел и пил с аппетитом, лаконично отвечал на вопросы, отводил в сторону свои чуть выпуклые серые глаза, когда встречался с моими и больше молчал, куря папиросу за папиросой. Только один раз, когда кто-то поднял разговор о надежности охраны Москвы в эту праздничную ночь он, как бы между прочим, рассказал как он объезжал посты на окраинах города и фейерверке? у одного орудия обратился к нему с просьбой: "Товарищ комиссар, дозвольте пальнуть хучь в небо, шоб буржуй не спал". Как бы этим доказывая горячую готовность постовых пострелять даже без всякого повода.

Некоторая напряженность гостей от присутствия комиссара постепенно исчезла с количеством выпитого. Говорили громко, много, перебивая друг друга, смеялись. На конце длинного стола нестройно пели революционные песни.

Пришла Эсфирь с Наташей - молодой, румяной, черноглазой племянницей ее квартирной хозяйки. За столом уже все говорили сразу и каждый наслаждался звуком своего голоса и собственной речью. Молчали только самые молодые Наташа и я. Вчера я был с ней в кинематографе, где в течение 2-х сеансов в темном зале, выяснились наши "взаимные интересы".