Ангел света - Джойс Оутс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот то, что Мэрилин Монро решила покончить с собой, явилось чудесным утешением для «уродок». Правда, утешительно оно было и для хорошеньких девушек.
В Хэйзской школе, естественно, отрицали все слухи. И на дальнейшие расспросы вежливо и решительно отвечали: «Добавить нечего».
После такой шумихи, таких пересудов клуб распался — лишь наименее популярные девушки, девушки, которые не принадлежали к нему, утверждали, что им кое-что известно, распространяя определенные сплетни с целью вызвать любопытство и раззадорить.
Но вот ранней весной 1978 года девушка из класса Кирстен, жившая в общежитии, поздно ночью вскрыла себе вены в чулане рядом с гимнастическим залом и едва не погибла; а неделю спустя другая девушка, из выпускного класса, притом очень хорошенькая — ее даже выбрали сопровождать Королеву Цветущих Вишен, — вскрыла себе вены и умерла.
Оба случая были сочтены «бессмысленными». И принадлежали ли эти девушки к клубу, никто, казалось, не знал.
В результате этих событий Хэллеки забрали Кирстен из Хэйзской школы, невзирая на теплые воспоминания, которые сохранились о школе у Изабеллы. («Я провела там счастливейшие… действительно самые счастливые… дни моей жизни, — заявила Изабелла, и глаза ее наполнились слезами то ли от горя, то ли от возмущения, то ли просто от досады, — а теперь я даже и вспоминать о ней не смогу!») Они попытаются устроить Кирстен, быть может, в школу святого Тимофея, или в Потомакскую, или в школу мисс Пиккетт, или в Эксетер — куда будет удобнее и где захотят принять Кирстен Хэллек.
Поступила она в школу мисс Пиккетт… Остальные с искренними сожалениями отклонили ее заявление.
Прежде чем принять эти прагматические решения, Мори подумал, что будет политично и разумно позавтракать с дочерью в «Шорэме» — только отец и дочь. Без мамы. Ведь они очень давно не беседовали.
Когда он, достаточно мягко, спросил Кирстен, знает ли она что-нибудь о клубе самоубийц (он сказал: «об этом клубе», не в силах произнести другое слово), ответ Кирстен привел его в замешательство; ковыряя вилкой салат из крабов, она без малейшего удивления небрежно бросила:
— Об этих задницах?.. Понятия не имею.
Мори внутренне, наверное, слегка содрогнулся от лексикона дочери. Тем не менее он ближе придвинулся к столику и, протянув руку, сжал ее пальцы.
Кирстен посмотрела на их переплетенные руки.
— Значит, тебе ничего не известно об этом — о клубе, о группе девушек?.. — спросил Мори.
— Нет, — не раздумывая ответила Кирстен.
С самого раннего детства у Кирстен были странные представления о том, как надо есть, и она от них не отступала. Действуя быстро и ловко, казалось, даже с полузакрытыми глазами, она сортировала пищу на своей тарелке: одно — чтобы съесть, другое — нет. В крабовом салате были какие — то подозрительные вещи: мелко нарезанные черные оливки, рубленый душистый перец — все это есть не следует. И Кирстен задумчиво глядела сейчас в свою тарелку, отбирая и сортируя еду. Вилка ее так и мелькала.
В то время у Мори возникли некоторые затруднения в Комиссии. Одни из них не вызывали удивления, ибо они вытекали из самой ее структуры: судопроизводство ведь движется крошечными шажками, а потом делает гигантский скачок, но для этого обычно необходимо, чтобы крошечные шажки совершались втайне. Другие же затруднения, другие барьеры и препятствия в продвижении дел носили более таинственный характер. Они были связаны со сбором данных о деятельности двух корпораций — одной целиком принадлежащей американскому капиталу, а другой — американскому и японскому; корпорации эти в семидесятые годы занимались незаконными делами в Южной Америке. «Подарки» политическим деятелям, разного рода взятки, вмешательство в избирательные кампании и в сами выборы в Боливии, Гондурасе и Чили. Особенно в Чили. Обвинение в уголовном преступлении по шести пунктам должно было быть вот-вот предъявлено трем лицам, в том числе директору отдела рекламы и информации южноамериканского филиала «ГБТ-медь» за «тайные усилия помешать избранию Альенде в 1970 году на пост президента Чили». Расследование длилось несколько лет — им занималась группа из восьми специалистов и бесчисленного множества помощников, — и добыть доказательства и свидетелей оказалось крайне трудно; теперь Мори и его сотрудники, как ни грустно, ждали, что подсудимые заявят «Nolo contendere»[21] и им присудят обычный денежный штраф (согласно Акту Шермана, потолок для такого штрафа был 50 тысяч долларов), а возможно, дадут условно полгода или месяц.
Не исключалось и то, что имел место заговор с целью убийства. Но возможность доказать это таяла на глазах. После национализации чилийских медных залежей в 1971 году произошло — вполне естественно — несколько непонятных смертей. Значительное число непонятных смертей. Но добыть улики и свидетелей было чрезвычайно трудно.
Невзирая на все это, Мори удалось освободиться на вторую половину дня. Он приехал на службу в половине седьмого и к половине первого настолько продвинулся в делах, машина настолько завертелась, что он мог себе позволить позавтракать с дочерью.
Они ведь так редко бывали наедине.
Они ведь так редко беседовали.
— Как насчет того, чтобы позавтракать в «Шорэме» — изысканно? Идет?
Кирстен, прищурясь, посмотрела на отца, но не сказала «нет».
Минеральная вода перье в красивом хрустальном бокале, с кусочком лайма. Луковый суп с хрустящей сырной корочкой. Салат из крабов — на огромном блюде с золотой каймой. Французский батон, масло. И соль. (Почему она все солит? Так обильно?)
— Кирстен, — сказал Мори своим мягким, несколько озадаченным тоном, — почему ты на меня не смотришь?
Что-то случилось? Я-то надеялся, что мы могли бы…
Она медленно подняла на него глаза. Серые, затуманенные, ничего не выдававшие глаза.
— Я ведь не свидетельница, которую ты вызвал для допроса, — сказала она.
Вышло грубовато, и она поправилась — теперь фраза прозвучала остроумно.
Мори ласково заметил, что он вовсе ее не допрашивает. Он только надеялся… Он хотел…
Кирстен передернула плечами. На ней было что-то вроде хлопчатобумажной майки — ярко-желтой с оскаленной физиономией маньяка на груди — впрочем, Мори подумал, что майка, наверное, «настоящая», из дорогого магазина на авеню. И конечно, на ней, как всегда, были линялые джинсы в обтяжку. Но для посещения «Шорэма», ради такого торжественного случая, она премило причесалась — а у нее очень красивые рыжеватые волосы — и подкрасила губы; выглядела она прехорошенькой, несмотря на дикие манеры и привычку насупясь, сосредоточенно смотреть в тарелку.
Хорошенькая девчоночка Кирстен. Пятнадцати лет. Вспыльчивая, ненадежная, хитренькая, умненькая, забавная. Какое у нее чувство юмора, какие она выкидывает фокусы!.. Мори понятия не имел, откуда в ней это, откуда такая дьявольская неугомонность: однажды поздно вечером она позвонила по телефону друзьям Изабеллы и сказала, что Изабелла попала в автомобильную аварию и ей немедленно требуется кровь и не могли бы они приехать в больницу и дать пинту крови, — совсем не забавная шутка, на чей угодно взгляд.
— Если в твоей школе действительно был клуб самоубийц, я хочу, чтобы ты рассказала мне о нем.
Кирстен вытерла рот полотняной салфеткой и, глядя на отца в упор, сказала:
— Нет, не расскажу.
— Не расскажешь?..
— Я ничего не знаю об этом.
— Ничего не знаешь?.. В самом деле?
— Только то, что читала в газетах. Что написал Бобби Терн, приятель Изабеллы… или они уже больше не приятели?
— Но ты сама ничего не знаешь? Значит, клуба не было, твои подружки в нем не состояли, ты никого не знаешь, кто бы в нем состоял… тебя там не было? — спрашивает Мори.
Кирстен холодно смотрела поверх его головы. Почесала горло, вздохнула, шмыгнула носом, высморкалась в салфетку вместо носового платка. Решила съесть шоколадного мусса на десерт — только чтоб был хороший. Она ведь, можно сказать, специалист по шоколадным муссам.
— Тебя там не было?.. — допытывался Мори.
— Конечно, нет, папа, — небрежно проронила Кирстен.
— И ты никого не знаешь, кто бы там состоял? Ни одной девочки?
— Ни одной. У меня ведь немного подруг — тебе это известно.
— У тебя есть подруги, — сказал Мори.
— У меня их немного, — сказала Кирстен с легким смешком. — Они на меня злятся. Они не понимают шуток.
— Ни одна девочка из твоего класса не была там? Ни одна из твоих знакомых?
— Ни одна, папа. Ты хочешь, чтобы я присягнула? Поклялась перед твоей Комиссией?
— Это очень серьезно, Кирстен. Мы с мамой…
— О, все серьезно, — отрезала Кирстен. И поманила официанта. — Шоколадный мусс — это тоже серьезно.