Ангел света - Джойс Оутс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты мне не веришь?
Вот увидишь и поверишь!
Пролетев сотню ярдов по порогам, дюралевое каноэ с Тони и Кимом переворачивается. Ни тот ни другой потом не могут сказать, как это случилось — был ли под водой камень, или торчал ствол дерева, или они неудачно сработали веслом, при том, что каноэ, зачерпнув воды, сидело очень глубоко. Они перевернулись, они очутились в воде, ловя ртом воздух и задыхаясь, инстинктивно цепляясь за борта, страшно перепуганные. В отчаянной борьбе за жизнь совсем случайно они поступают правильно: держатся за каноэ с двух сторон, у того конца, что нацелен вверх по течению. Избитые камнями, исцарапанные и окровавленные, ошарашенные, они от неожиданности не чувствуют боли и просто несутся вместе с каноэ вниз по реке.
А красивый зеленый «Призалекс» швыряет в сторону, ударяет бортом о скалу. Мори с криком вылетает вперед. Ник пытается ухватиться за края каноэ, но пальцы его скользят. Он падает, наглатывается воды, выпрыгивает на поверхность и видит, что каким-то образом оказался впереди каноэ, — он мгновенно ныряет, пропуская его у себя над головой. Несмотря на смятение, он понимает, что его чуть не убило.
Очутись он между каноэ и камнями…
Врежься в него каноэ весом в несколько тысяч фунтов…
Он хватается за полузатонувший ствол. Дышит часто, прерывисто: он не тонет.
— Мори!
Здесь мелко — скорее всего не более четырех футов глубины. Но вода бурная, оглушительно ревущая и очень холодная. Течение то и дело подсекает ему ноги. Он не может понять, что случилось, не представляет себе, где находится, от неожиданности даже не чувствует боли, хотя сильно ударился правым плечом. Кажется, кто-то зовет его? Зовет на помощь?
— Мори?..
Ник прилепился к стволу. Пытается встать на ноги. Он же не тонет, он не утонет, он может дышать, он может держаться против течения.
— Мори! Где ты?..
Тут он видит кого-то впереди — его несет, снова и снова переворачивая в кипящей белой воде, легкого и безвольного, как груда тряпья… Это Мори? Это человек?
Ник кричит, не веря своим глазам. Почти со злостью:
— Мори!..
Он устремляется вниз по течению за этим комком, скользя и цепляясь — ободранные пальцы в крови. Крик его звучит хрипло, изумленно.
Мори исчез. И снова вынырнул — дальше, ниже по течению. Тряпичный лоскут или парусина. Ничего общего с человеком. Беспомощный, тонущий, словно бы невесомый, вдруг превратившийся в мешок из тоненькой кожи, внутри которого его плоть, кровь и кости.
— Мори…
Ник карабкается за ним по камням, всматривается, моргает, не веря глазам своим. Ноги его онемели от холода. Сейчас он упадет… стремительный поток смоет его.
Он просто не может поверить, что все это происходит на самом деле.
Вот Мори выбрасывает на выступ скалы. И Ник пробирается к нему. Медленно, мучительно. Он страшно одинок. Помощи ждать неоткуда.
— Мори?
Помощи ждать неоткуда. Осталось лишь несколько ярдов. Лишь несколько футов. Белая кипящая вода разделяет их, грохочущий пенящийся поток — очень опасно.
— Мори?
Беспомощно машет рука. В ужасе молотит воздух. Кровь струится по лбу Мори, яркая красная кровь, вода тут же смывает ее, а она выступает снова — яркая, головокружительно, тошнотворно красная. Глаза у Мори закатились. Он умирает. Тонет. Его рука бешено молотит воздух. Пальцы широко растопырены. Паника. Настоящий ужас. О Боже!
Ник тянется и умудряется схватить руку Мори.
— Здесь. Здесь я. Мори… Да держись же!.. — кричит он.
Пальцы крепко обхватывают пальцы. Сцепились в рукопожатии крепко, отчаянно, навсегда.
III. СВИДАНИЕ
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК
Нью-Йорк Апрель 1980
Они могли бы сойти за любовников, которые насмерть рассорились или причинили друг другу непоправимое зло — так медленно, так застенчиво подходит к нему Кирстен. Он еще не увидел ее. Или не узнал. Сердце ее начинает унизительно колотиться, хотя она уверена, что не боится его. Его — нет.
Значит, чего-то, что он ей расскажет?
По телефону она тихо сказала: «Я просто хочу поговорить с вами, мистер Ди Пьеро. О моем отце. Я не буду плакать… не буду расстраиваться».
Он мягко произнес: «Мистер Ди Пьеро?»
Его вопрос должен был выражать удивление, прозвучал же он иронически.
Голос Кирстен звучит глухо, нехотя и смущенно: «Тони».
«Тони».
«Я просто хочу поговорить с вами. Это не отнимет у вас много времени. Я знаю, что вы заняты. Знаю, что не хотите меня видеть. Знаю, что лояльно относитесь к Изабелле… вы же ее друг».
«Я что-то не понимаю, — сказал Ди Пьеро, — ты можешь говорить громче?..»
«Все, что вы могли бы рассказать мне о…»
«Да? Что? Я тебя не слышу, Кирстен».
«Я просто хочу поговорить с вами о нем. О том, что случилось. Вам даже не надо говорить мне, считаете вы его виновным или нет… я знаю, что он невиновен… знаю, что вы лояльно относитесь к ним и не хотите со мной t Л разговаривать… но все, что вы могли бы рассказать мне… любая мелочь… я была бы благодарна… была бы благодарна… благодарна…»
Она впивается ногтями себе в ладонь. На лбу выступает пот. Она забыла, что когда-то ужасно ненавидела Ди Пьеро.
«Я знаю, вы на их стороне… я знаю, что вы лояльны к ним… но если бы вы могли уделить мне часок… если бы я могла побеседовать с вами… Прошу вас, мистер Ди Пьеро… Я была бы так благодарна. Благодарна».
Он, естественно, не жаждет встречаться с ней. Это и понятно: дело ведь не только в том, что она — дочь Мори Хэллека, а все связанное с Мори Хэллеком — тягостно; дело в том, что у них — у Кирстен и Ди Пьеро — есть общая тайна. У них была небольшая интрижка года два-три тому назад, о которой Кирстен время от времени вспоминает без особых эмоций. (Свои эмоции, свою ненависть она должна держать незамутненными для убийц своего отца. Ей некогда раздумывать по поводу Энтони Ди Пьеро, не стоит он тех чувств, которые может вызвать у нее. «Свинья, — не раз говорили при ней о нем женщины, — красивая свинья»; слышала она, и как смеялись над ним на Рёккен, 18, - в гостиной, на террасе, слышала, как сама Изабелла однажды вскользь заметила, что он использует женщин точно бумажные салфетки, но, возможно, они считают это за честь… «Вообще говоря, — заметила тогда Изабелла с легким испанским акцентом, лицо ее, по-видимому, выражало при этом презрение, — Тони ведь незаурядный мужчина: даже его враги так говорят».)
«Я была бы так благодарна…»
И вот он ждет ее этим ветреным апрельским днем в Центральном парке. Чуть севернее зверинца для детей. Он смотрит на свои часы, он делает несколько медленных размеренных шагов, он останавливается закурить сигарету, он ставит ногу на скамейку и упирается локтем в колено, изображая терпеливое ожидание… но ожидание человека, погруженного в себя, — он не смотрит вокруг, не вглядывается в лица прохожих. (Он теперь пользуется мундштуком, подмечает Кирстен. Новая причуда. Кирстен не видела его года два или три.)
Энтони Ди Пьеро, стройный, с оливковой кожей, с гладко зачесанными назад черными волосами, в солнечных очках с темно-зелеными стеклами. Одет, как всегда, с безукоризненным вкусом: твидовый спортивный пиджак с широкими плечами и лацканами по самой последней европейской моде, пиджак светло-бежевый, а галстук сизо-серый, по всей вероятности шелковый, и белая рубашка из хлопчатобумажной вуали с золотыми запонками; и блестящие черные туфли с очень узкими носами. Подбородок у него довольно острый, кожа довольно бледная, но он, несомненно, интересный мужчина, даже красивый — хотя Кирстен никогда бы о нем так не сказала. Пожалуй, назвала бы свиньей. Милый Тони, сказала бы Изабелла. Поздоровалась бы с ним, величественно протянув руку, потом приподнялась на цыпочки и поцеловала в одну щеку, затем в другую. И наверняка — в губы, если никого нет поблизости. Милый Тони. Как прелестно вы выглядите.
Кирстен остановилась на дорожке, в нескольких ярдах от него. Молодой папаша снимает свою жену и дочку, которые сидят на скамейке; Кирстен замерла, более или менее скрытая ими. Она улыбается, быстро-быстро моргает, ветер швыряет волосы ей в лицо — ей вдруг становится очень не по себе. В джинсах и ворсистом красном свитере, тоже в солнечных очках, но с золотистыми стеклами, Кирстен — шалая, и испуганная, и запыхавшаяся от бега. (Поезд, на котором она ехала вдоль Гудзона, прибыл на Центральный вокзал с опозданием.) Это детское чувство упоения, какое бывает, когда прогуливаешь школу. Мистер Ди Пьеро? Энтони? Тони? Вы меня помните?
Конечно, я тебя помню. Ты — дочь Хэллеков.
(Дочь Изабеллы, мог бы он сказать. Едва ли он сказал бы: Дочь Мори.)
