Черная пурга - Альберт Кайков

– Помогите мне найти маму, – обратилась к нему Глаша.

– Ты потерялась? – удивился милиционер.

– Я не терялась, я приехала из Туруханска к маме.

– Где живет твоя мама?

Галя достала письмо от бабушки, в котором сообщался номер воинской части, в которой проживала мать. Не успела она прочитать цифры номера части, как дежурный протянул руку и попросил:

– Дай, я сам посмотрю.

Ознакомившись с письмом, посоветовал пойти в первый отдел, находящийся в этом же здании.

С замиранием сердца постучала Глаша в дверь и вошла в просторный кабинет. За столом сидел мужчина с седеющей головой. На столешнице, обтянутой зеленым сукном, лежала стопка папок, одна была открыта перед ним. Оторвав глаза от папки, он удивленно посмотрел на юную посетительницу.

– У тебя какой вопрос, девочка? – спросил он.

– Дежурный сказал, что вы поможете мне найти мою маму.

– Где твоя мама находится?

Он сообразил, что речь идет о заключенной или бывшей заключенной. Глаша уже успела выучить наизусть пятизначный номер почты и назвала цифры.

– Фамилия твоей матери?

– Грудзинская Милисина Александровна.

Глаша с трудом стояла на ногах, переводя вес тела с одной ноги на другую. Заметив ее состояние, хозяин кабинета предложил:

– Не стой у дверей, присядь на диван.

Она присела на край большого кожаного дивана и стала клевать носом.

Офицер протянул руку к телефону, на его плече сверкнул золотом погон. У Глаши не было сил следить за разговором. Закончив переговоры, военный сказал:

– Приляг на диван, успеешь выспаться, пока за тобой приедут.

Ей было стыдно забираться на диван с голыми грязными ногами, положила голову на кожаный валик и мгновенно уснула. Сколько проспала – не помнит, но сон как рукой сняло, когда услышала:

– Товарищ майор! Сержант Букашкин прибыл по вашему приказанию!

Открыла глаза и обомлела. Стоит молодой, высокий, красивый улыбающийся мужчина. На его тужурке ярко блестят начищенные пуговицы. «Какое счастье, что это мамин муж! – подумала Глаша. – Человек с такой улыбкой не может бить детей». Она окончательно проснулась от слов майора:

– Кем вам приходится эта молодая особа?

– Дочь.

– Забирайте, счастливого вам жизненного пути.

Выйдя на улицу, Букашкин предложил:

– Давай знакомиться, дочка. Меня звать дядя Коля. Если захочешь, можешь называть папой.

– Я знаю ваше имя, – ответила Глаша.

– Я тоже давно знаю, как тебя звать, – сказал Букашкин, и приятная улыбка расплылась на его лице.

Эта улыбка окончательно расположила Глашу к нему, и она доверительно сказала:

– Давайте зайдем в поликлинику. Там у меня хранится чемоданчик.

– Так ты приехала с наследством? – удивился дядя Коля. – Пойдем и заберем твой чемодан.

На улице уже появился народ, но солнце еще не успело прогреть остывший за ночь воздух. Глаша поежилась от утренней прохлады и надела пальтишко. По улице народ спешил на работу. Николай постоянно бросал взгляд на девочку, он сравнивал ее с матерью. Они очень походили друг на друга, но на лице матери лежала печать нелегкой жизни, а рядом шла непорочная невинность и свежесть.

В поликлинике Глаша открыла дверь в каморку под лестницей, где хранился инвентарь уборщиц, и достала маленький чемоданчик, перевязанный веревочкой. Крышка не имела шарниров и держалась только за счет веревочки. В чемоданчике хранился весь ее багаж: чулки, берет, мамина фотография и вырезанная из газеты фотография американской балерины Виолетты Боф.

Николай повел Глашу на железнодорожную станцию, нашел товарный поезд, называемый «вертушкой», который отправлялся в зону добычи алевролитов. Они подошли к последнему вагону, Николай взял девочку под мышки и легко поставил на подножку тормозной площадки. Затем легко и ловко заскочил сам. Вскоре по составу покатился звук удара вагонов буферами друг о друга. Когда этот звук докатился до последнего вагона, он дернулся, и состав тронулся с места.

За городом открылись просторы тундры. Глаша удивлялась, что вокруг не было ни одного дерева. Она привыкла за Туруханском и в деревне Лебедь видеть лесные массивы, а здесь все пространство, как одна большая поляна, покрыто низкорослой зеленой растительностью. Среди зелени блестели на утреннем солнце водные поверхности озер и болот. Она пыталась рассмотреть, какая растительность покрывает тундру. В одном месте увидела заревом пылающую полянку, заросшую огоньками, и обрадовалась им, как своим старым друзьям.

На сто восьмом километре около будки стрелочника поезд затормозил, Букашкин взял Глашу под мышки и спрыгнул с подножки. Они оказались на насыпи, по которой прошли до гати, проложенной через болото к лагерю. Гать напоминала тротуар, она слегка покачивалась, иногда в щели между досок выступала вода и булькала под ногами. Рядом росли карликовые березки с маленькими листочками. Их тоненькие стволики покрывала белая берестяная пленка, которая местами отслаивалась, как папиросная бумага. Между березками росла трава, очень похожая на осоку, из которой поднимались стебли с белыми пушистыми шариками, как у одуванчиков.

Когда они подходили к бараку, им навстречу вышла женщина в сером пальто и косынке.

– Это идет твоя мать, – сказал Букашкин и пропустил Глашу вперед.

Женщина не дошла до них и, остановившись, стала рассматривать дочь. Она была выпившей, глаза затуманены. Глаша ожидала, что мать бросится к ней, обнимет и расцелует, но этого не произошло. В душе что-то оборвалось, она поняла, что радужные мечты о встрече с матерью не сбылись.

Немного помолчав и глядя на короткую стрижку дочери, мать произнесла:

– Татарушка ты моя… – и обе заплакали.

Глаша плакала о потерянной мечте найти любящую ее мать. Она еще не знала, что ждет ее впереди, но по холодной встрече ничего хорошего не ожидала, даже пожалела, что покинула детский дом. Мать плакала из-за свалившейся на нее дополнительной обузы.

На крыльце барака стояла двухлетняя девочка и большими синими глазами смотрела на происходящее у крыльца.

– Это наша Томочка – твоя сестра, – сказала мать.

Глаша посмотрела на бледное личико и узкие губы сестренки. Казалось, что девочка вот-вот заплачет. Глаше стало жалко ее.

Букашкин распрощался и ушел, а мать с детьми направились в барак. В длинном коридоре по обе стороны располагались двадцать дверей. В комнатах жили бывшие заключенные, которым после освобождения запрещалось выезжать за пределы Полярного круга. Ко многим приехали семьи, некоторые здесь женились или вышли замуж. Глаша вслед за мамой вошла в последнюю, угловую комнату. К своему удивлению, она встретила брата Виктора и тетю Нону с годовалым сыном Юрой. Глаша подумала: «Как мы все сможем разместиться спать в одной комнате?». Она осмотрела обстановку. У дверей стояла печь с плитой и духовкой, две кровати, самодельный шкаф для одежды, стол, табуреты. Ей вспомнилась комната в детдоме с четырьмя аккуратно заправленными кроватями, на душе стало грустно и тоскливо. Ее никто не расспрашивал о прожитых годах, отнеслись как к новой появившейся мебели. С первых минут она почувствовала, что ей здесь не рады, и обрадовалась, когда начали укладываться спать. Мать и Нона с маленькими детьми легли на кровати, Вите и Глаше постелили на полу.

Проснувшись утром, Глаша не обнаружила брата.

– Где Витя? – спросила она.

– Он уехал на работу, – ответила мать.

– Где он работает?

– На шахте, там и живет в общежитии, приезжает повидаться в выходные дни…

Мужа Ноны призвали в армию, там он встретил женщину и не вернулся домой в Идринское. В Норильск Нону привез Букашкин, охранник лагеря. Во время войны его родные жили в Белоруссии. Немцы всех уничтожили, а деревню сожгли. Вернувшись с фронта, он оказался на пепелище родной деревни.

В военкомате Букашкину предложили поехать в Норильск работать надзирателем, и он согласился. Здесь познакомился с Милей Грудзинской. В очередной отпуск после двух лет службы он не знал, куда поехать. Миля предложила:

– Езжай в Идринское к моей родне, на обратном пути заберешь в Туруханске Глашу.

Он согласился. Отпуск, видимо, провел хорошо, вернулся с Витей, Ноной и ее сыном Юрой, думая обрадовать Милю. Она же была в шоке. За долгие годы привыкла к одинокой жизни, а тут свалилась на ее голову большая семья, которую надо кормить и одевать. Миля стала злой, раздражительной, часто ругалась. Витю устроила работать на шахту, избавившись от одной обузы. Ноне нашлась работа кассиром в зоне алевролитов, со временем она забеременела от начальника лагеря Чулева, ей дали отдельную комнату в этом же общежитии, и вскоре у нее появился сын Гена. Нона унаследовала красоту своих польских предков, к ней тянулись мужчины как к магниту. Вскоре она вышла замуж за освободившегося заключенного Алексея Синькова, который усыновил ее детей.

Судьба Михаила Болдырева, мужа Мили, типична для многих семей довоенного времени.