Время дождей - Леонид Словин

— Наверное, про Тордоксу… — Взгляд водянистых глаз коснулся Гонты, прошел стороной к полке и дальше, к завешенному пыльной шторой окну. — Володина идея фикс. Буквально бредил им. Это тот мальчик — Володя! Даже профессор, который этого Тордоксу нашел, с ним дружбу водил…

— Профессор? Фамилию помните?

— Он не назвал.

— Жаль.

Уходя, Гонта взял с полки тонкую папку.

«История болезни». Ниже аккуратным почерком было вписано: «Диагноз: эпилептическая деменция». Володя наверняка прихватил ее где-то в поликлинике. Гонта перевернул несколько листков и наткнулся на знакомую фразу. «Костюм куплю, — сообщал о себе больной, — пальто с каракулевым воротником, потом поеду на юг».

Прощаясь, человек протянул Гонте мясистую руку:

— Вы спросили: боялся ли я Володю? Мы, закарпатцы, немца видели, вот как вас сейчас, и не трусили…

— Я предлагаю начистоту… — Ненюков показал «Историю болезни», которую доставил Гонта.

По лицу задержанного словно прошла тень. Ненюков видел, как мускулы на лице Филателиста перегруппировались: часть морщин распустилась и тут же, рядом, будто залегли новые.

— Вы хотели на экспертизу, чтобы бежать. На побег нет шансов, — высокий, заполнивший собой кабинет Ненюков прошел от окна к двери.

Нестор не ответил, он так и не сел на предложенный стул. Ненюков снова отметил кажущуюся худобу охотника за иконами при несомненной тяжести тела. Как у большинства проживающих в городах акселератов, у него был широкий таз, длинные руки.

— …Вы симулировали эпилептическую деменцию — явную сниженность интеллекта. Но разве Сенников или другой рецидивист возьмет с собой больного человека?

Он показал с десяток фотографий.

— Эти снимки сделаны в Калинине, когда вы везли иконы. У билетной кассы. Вы вели себя как человек, ориентирующийся в окружающей обстановке. И на Ярославском вокзале тоже.

Мнимый Нестор издал странный хлюпающий звук.

— Могу я попросить воды?

— Конечно. Можете курить. Папиросы, сигареты?

— От сигарет у меня кашель.

— Вот «Беломор»! Посмотрели бы на себя: «Попаси телят, Нестор!» Наивно!…

— Вы плохо знаете Сенникова! — Обвиняемый прикурил, но папироса тут же погасла. — Он мне никогда не простит. Ведь он с утра до ночи болтал о своих делах — показывал, что моя жизнь в его руках! О краже у профессора, даже об убийстве пастуха в Архангельской области! — Филателист издал тот же хлюпающий звук, снова прикурил гаснувший «Беломор». — Знаете о таком убийстве? Это он — Константин Сенников! А я не вор, не убийца. Сенников думал, что я смогу отобрать для него ценные иконы, старину. Он ведь уголовник! Ему все равно, что красть. Шел за иконой, а мог прихватить и плащ, и часы, и кольцо обручальное! — Он не замечал, что роняет пепел и уже не говорит, а кричит во весь голос, так что его слышно за двойными дверями в коридоре, может, даже в соседних следственных камерах. — Его в избу переночевать не каждый пустил бы! Татуировки видели? Позер, дурак! На кисти: «Могила», а выше: «Здесь нет конвоя»! — Казалось, он еще долго будет кричать, задыхаясь, поминутно раскуривать «Беломор», давая выход накопившейся злобе, но он вдруг замолчал, положил папиросу. — И все равно дело не в нем…

— В ком же? — спросил Ненюков, поднимаясь во весь рост и становясь даже выше Филателиста. Крахмальная сорочка под кителем и белоснежные манжеты придавали Ненюкову вид франтоватый.

— За ним стоял другой человек. О нем я не знаю. Что он приказывал, то Сенников и делал. Как пес. К тому же все уплывало… Только Сенников ни за что не признается. Вот увидите, постарается все свалить на меня.

— Итак!…

— Я признаю себя виновным в краже икон с выставки в Залесске. В этом моя вина, — обвиняемый снова потянулся к столу за папиросой.

В застекленной трубе Ленинградского вокзала было пасмурно. Синели над головой конструкции огромного дебаркадера. Шорох голубиных крыльев, усиленный эхом, разносился по перрону.

В толпе, среди незнакомых людей, к Ненюкову возвращалась профессиональная обостренность восприятий. Мелькали лица, простуженный голос в динамиках приглашал осваивать вокзальный быт:

— …Комнаты отдыха, парикмахерская, ручные и автоматические камеры хранения…

На почетном месте, втянувшись под застекленный свод, отдыхал фирменный скорый. Ненюков прошел к месту, где недавно, на рассвете, встречал Сенникова и его напарника. Оно оказалось рядом со спальным вагоном прямого сообщения. Пассажиров здесь было мало. Проводник в форменном кителе разговаривал с дамой, державшей на руках собачку. На даме был тощий лисий воротник, она спрашивала о чем-то, путая русские слова с финскими. Перепончатые уши собачки были распластаны по сторонам. Поодаль стоял мужчина с черным зонтом, в куртке ярко-лимонного цвета.

Ненюков повернул назад. Отсюда Сенников и Нестор несли набитые краденым сумки мимо расположившейся полукругом группы захвата. Ничего не мешало Ненюкову повторить маршрут.

— Кто не играет в «Спортлото», тот не выигрывает! — настиг его у дверей голос распространителя спортивной лотереи. — Если вы не приобрели билет, как проверите свою удачливость?

В этом была логика, но Ненюков от покупки уклонился: то, что предстояло, было важнее, чем угадывание шести счастливых номеров. Искушать судьбу дважды Ненюков не хотел.

Он прошел площадь и повернул к Ярославскому вокзалу. Где-то здесь, впереди, большим зеленым поплавком маячила тогда шляпа Гонты.

Ненюков вошел в зал для транзитных пассажиров.

Обходным путем, минуя эскалатор, Ненюков поднялся наверх. Здесь тоже что-то неуловимо изменилось, наверное, потому, что теперь Ненюков знал, чем закончилась задуманная им операция. Не сразу нашел сектор захвата. Он показался крохотным, с игрушечными диванчиками, низкими спинками скамей. Ненюков подошел ближе, сел, развернул газету. Предчувствие открытия, пришедшее во время допроса Филателиста, не покидало Ненюкова, пока он ходил по вокзалам, невидящим взглядом смотрел в газету…

«Иконы Тордоксы…»

— Насколько точно установлено, что иконы, которые мы ищем, писал именно Тордокса? — по-военному четко сформулировал Холодилин давно интересовавший его вопрос. — И насколько точно доказан факт существования иконописца?

Ненюков не раз думал об этом. Позднова и ее последователи могли ошибиться, доверившись анализу приемов, данным устного творчества, поверив тексту подписных икон. Своя точка зрения на Мастера была у Мацуры…

И все-таки существовало главное — сами шедевры, выдающиеся памятники древнерусского искусства! Был ли их автором карго-польский крестьянин, или инок Киево-Печерского монастыря, или выходец из Греции, или кто другой из мастеров, чьи работы так и не были персонифицированы потомками, это было не столь важно.

Со своего места он видел киоски, ограничившие с обеих сторон сектор захвата. У Союзпечати топтались несколько покупателей. «Военная книга», похоже, не открывалась много дней. Чувство обостренного внимания не оставляло Ненюкова. От комнат отдыха прошел лейтенант милиции, должно быть инспектор наружной службы. Парни в куртках из болоньи подшучивали друг над другом.

Ненюков подошел к киоскерше Союзпечати, поздоровался, она обратила на него внимание.

— Внизу, пожалуй, побойчее торговля идет, — сказал Ненюков.

Киоскерша оказалась разговорчивой.

— Отстоялась на улице… — она показала на валенки с галошами. Под ноги была подложена деревянная решетка.

— Вы про бумажник ничего не слышали? На днях это было, рано утром…

— Как же! Это с вами было? Бумажник передали дежурной по залу… Вам не сообщили?

— Это не мой. А где его нашли?

— Где-то здесь, под лавкой, — она показала на злополучный диван, где во время операции сидел Сенников. — Пустой, правда. Дежурная, видно, не передала по смене, забыла. Дочь у нее болеет… Не знаете, зима будет в этом году?

— Обещали!

Простившись с киоскершей, Ненюков спустился вниз, прошел в дежурную часть отдела милиции. В просторной комнате с планом участка и пультом оперативной связи, никого не было, кроме дежурного. Начальника розыска вызвали в управление, заместитель работал ночью — Ненюков оставил записку.

— Завтра утром бумажник будет у вас, товарищ подполковник, — пообещал дежурный, — можете не беспокоиться. Я лично передам.

— Пусть позвонят мне.

— Будет сделано.

— Работаете давно? — Ненюков поколебался: он рассчитывал говорить с начальником розыска.

— Только в дежурной части семь. А так пятнадцать лет.

— В зале наверху часты карманные кражи?

— В новом? — Дежурный подумал. — Только у билетных касс. А что?

Оказавшись на очной ставке, недавние сообщники молча присматривались друг к другу.

В комнате было темновато, следователь поднялся, чтобы включить свет. Уже следователь прокуратуры, принявший дело в свое производство, молодой, болезненно-полный, раздавшийся в плечах.