Двойная радуга (сборник) - Наринэ Абгарян

– Конечно-конечно.

– Опоила кровью, говорила Борюсикова мамаша. Ну и заставила к какой-то бабке тащиться. Для снятия порчи типа. Чтобы мы не женились, а мы женились все равно.

– А что бабка? – Вава смотрела заинтересованно. Борюсик на глазах превращался в героя многосерийной мелодрамы о любви и коварстве.

– Да ничего. Я не уточняла, если честно. – Аксинья пожала правым плечом и оглушительно раскусила леденец.

Семен сидит за письменным столом. Неправильно думать, что налаженный бизнес требует мало внимания. У Семена по крайней мере так не происходит. Но сейчас он думает не о делах. Сейчас он просто слушает. Новая сотрудница отдела аналитики необычным, переливчатым голосом рассказывает по телефону клиенту что-то об индексе Доу-Джонса и его предсказуемом поведении последние сутки. Семену наплевать на Доу-Джонса. Просто уже вторую неделю он слышит только этот голос. Переливчатый. Выделяет из остальных. Зачем-то.

Великая старуха скромно жила на городском отшибе, в странном районе, преимущественно населенном смуглыми беженцами из постсоветских республик. Стояли деревянные дома, дома каменные, ржавые гаражи, вообще не дома, и улицы вокруг не назывались никак.

– Как же мы ее отыщем, – нервничала Аксинья, – волшебную гадалку? Кофейницу и ворожею? Мужчина! – обратилась она, высунувшись из автомобильного оконца. – Мужчина, а где тут Железный проезд, дом шесть?

Мужчина в синем рабочем халате и тюбетейке пригнулся и убежал мелкими шагами. На босых его сероватых ногах хлюпали тапочки из войлока.

– Откуда ты вообще взяла эту шарлатанку? – спросила Вава, отпивая глоток теплой минеральной воды из литровой бутылки. Поморщилась. Холодной не было.

– Откуда-откуда, – обиделась Аксинья, – все оттуда. Тебе же наплевать на подругу и ее судьбу.

Приходится вот брать в свои руки, держаться за пульс. Девчонки на работе рассказывали. Ой, и не говори. Секретарша шефа в прошлом году к ней приходит, та ей ребеночка рассмотрела, в кофейной чашке, прямо богатыря. Или даже двух, не помню. А у той ни мужика, ни вообще. Ни члена знакомого даже.

Глаза Аксиньи возбужденно засверкали под бровями идеальной формы.

– И тут – оп-па! – и знакомится она на трамвайной прямо остановке с парнем! Секретарша. Что богатый, не скажу, но смотрится. Короче, родили уже кого-то. Или двух.

– Богатырей? – уточнила Вава, разглядывая в окно кучу строительного мусора. В центре выделялся старинный холодильник «ЗиЛ». По мысли конструктора он закрывался на замок, чтобы четче контролировать расход продуктов питания семьи.

– Оставь свой сарказм, – Аксинья свирепо перехватила руль, – я вот тоже так хочу… Чтобы оп-па.

– Ты на трамвае не ездишь.

– Дура.

– Ах.

Семен встает, подходит к стеллажу. Дорогая мебель из березы. Вне потребностей берет сувенирную тарелку с видами Таиланда и головным портретом своего сына в центре. Сын очень похож на жену. И внешне, и по складу ума. Хороший, спокойный мальчик, способный к языкам. Уже сейчас свободно болтает на трех, не считая родного. Новая сотрудница отдела аналитики говорит о тарифах и ставках. Переливчатый голос, волнующие модуляции. Семен знает, что на ней ослепительно-белый брючный костюм и хулиганские кислотные туфли на огромной платформе. Семен видит ее прежде, чем она заходит в офисное здание. Он открывает рот для положительного ответа на любой ее вопрос, прежде чем тот будет задан. Семен считает. Устный счет. Лет пять назад обучал сына: сорок три минус двадцать четыре сначала от сорока трех отнимаем двадцать получаем двадцать три от двадцати трех отнимаем четыре получаем девятнадцать. В девятнадцать лет Семена из университета призвали в армию, и он встречался с симпатичной толстушкой из местных. Как-то ее звали. Точно. Он ставит расписную тарелку обратно. Новая сотрудница кладет трубку. Семен перестает дышать и так, без дыхания, ругает себя полным придурком.

Нужная улица отыскалась неожиданно, она избирательно состояла из одного строения, по счастью искомого. Номер шесть.

Аксинья очередной раз переменила обувь и стала у дощатого крыльца, неожиданно заробев. Поколупала краску с перил.

– Слышь, – прошептала она Ваве, – а вдруг она скажет чего-то такое? Совсем страшное, а?

– А мы тогда не поверим, – успокоила Вава, – делов-то. Мракобесие, мы тогда скажем. И джаз. Да.

– Да, – улыбнулась облегченно Аксинья, – да… Дверь из окрашенной в зеленый цвет фанеры распахнулась, на пороге стояла великая старуха. Она оказалась невысокой округлой женщиной лет шестидесяти в павловопосадском платке, несмотря на полновесные тридцать пять градусов выше ноля. Глаза ее имели странный темно-желтый цвет, на щеке родинка, похожая на хищную птицу. Например, орла.

– Бабы припожаловали, – скупо улыбнулась она, – дык заходите. Эка вас повело, бесноватых!

Аксинья бесстрашно выставила вперед Ваву и оправила легкое бело-синее платье. На подоле скрещивались как бы волны и как бы облака или совсем не они. Вава сделала шаг.

Внутри было чудно. Пахло нагретым деревом, травой и чем-то еще необычным, но скорее приятно. Раздавались приблизительно животные звуки – так могли бы блеять, наверное, овцы, перебирать породистыми ногами кони или вздыхать мучительно коровы. Но никого такого не было, а только кофейница:

– Называйте меня Захаровна, – представилась она, плотнее оборачиваясь в пестро-черный платок.

– Аксинья, – сказала Аксинья, cглотнув.

– Вава, – сказала Вава.

– А я знаю, – усмехнулась кофейница, – вы ж записывались. Птица на щеке взмахнула крылом.

Нужно было пройти через маленькую комнату, душно завешанную коврами, миновать комнату побольше, вместившую высокую старомодную кровать с горой подушек и ракеток для пинг-понга. Аксинья с Вавой прошли, миновали, оказались на просторной кухне без окон, но с кондиционером.

Пропади оно все пропадом, внезапно не своими словами подумал Семен, ничего тут особенного и нового нет. Деловой обед. Деловой ужин. Освежающий гаспачо и мидии. Белая скатерть. Белое вино. Белоснежный пиджак расстегнут. Снят. Белоснежные брюки скользят вниз. Семен задышал чаще и выпил воды. И правильно. И зачем вести себя как идиотский идиот. Досчитать до десяти, выйти и сделать предложение. Именно такое. По «Крестному отцу».

– Садитесь, чего, – предложила кофейница, указавши на грубо сколоченные табуреты. Примерно такие изготавливали бывшие Аксиньины одноклассники на уроках труда, может быть, даже непосредственно эти. На овальном столе горели свечи, пять штук. Еще несколько горкой лежали поодаль. На окрашенной стене висели какие-то дипломы в рамках. Будто бы кофейница Захаровна – парикмахер-универсал.

Кофейница схватила небольшие турки, две штуки, наполнила их молотым кофе и включила газовую горелку. Пламя заметно желтело, что напоминало о низком качестве природного газа.

– Сахару-то ложить, нет? – проговорила вслух. – Ага, энтой ложить, той – не надо.

Аксинья, отрицающая сахар как органическое вещество, побелела от волнения. Захаровна сняла платок с головы, туго обвязала им обширную поясницу. Волосы ее имели красивый естественный темно-русый оттенок.

– Пока варится, дык, – велела она строго, – расскажу так. Не туда ты, баба, идешь. Ой, не туда. Но не послушаешь никого. Пока по башке-то не шарахнет. А оно шарахнет.

Разлила кофе по мелким, чуть щербатым чашкам. Поставила на древнюю, изрядно выцветшую клеенку с полосками: полоска белая, полоска синяя, полоска вдруг зеленая.

– Подождите, бабы, чего ручьями-то задвигали, – замахала неистово полотенцем, – пущай, дык, остынет, чего. Брать правой рукой. Не перехватывать. В чашке не плескаться, кофий не кудрявить. Выпивать быстро. Думать о заветном. Потом на вот салфетки перевернуть, когда команду дам.

Упаковка бумажных салфеток шлепнулась мягко. Аксинья шевелила губами, запоминала. Явно начала думать о заветном. Вава быстро выпила крепкий сладкий кофе, перевернула чашку дном наверх.

Кофейница неторопливо протянула руку, на красноватых пальцах с вспухшими артритными суставами бриллиантово блеснули массивные перстни. Взглянула желтым взглядом.

– Морочишь ты меня, баба, – недовольно сказала, – знать-то ничего не хочешь об себе. Сплошные углы у тебя, «А», «Л» или «М», такие вот. Дык, мужики, говорю. Имена, говорю. Леонид там. Анатолий. Митрофан.

Вава сдержанно фыркнула. Леонидов в ее окружении не водилось. Анатолиев тем более. Не говоря уже о Митрофанах.

Захаровна порассматривала еще немного чашкино нутро и сердито проговорила, отвернувшись к старомодному лакированному буфету:

– Блажишь ты, баба, дурью дуришь! Заполошная ты. Не буду тебе карты раскидывать, зряшное это дело. Молодость-то за хвост не ухватишь.

Вава жарко покраснела под мерное урчание кондиционера. Хватать за хвост молодость – было ее личным хобби. Она и не знала, что это так бросается в глаза.