Мемуары - Франсуа Ларошфуко

И вот при том, что все повсюду вело к окончательному разрыву, Принц незадолго пред тем отправил во Фландрию маркиза Сильери якобы для того, чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств, взятых ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности, однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если бы ему пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии с принятым у испанцев обыкновением и, посулив, в общем, гораздо больше того, что, не утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил ничего, чтобы склонить Принца поднять оружие.

Что касается противного лагеря, то королева заключила новый союз с Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть к Принцу. {21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах королевы, так и фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря тому весу, который имели в народе, а сохранять его они могли только пока народ продолжал верить, что они - враги Кардинала. Обе стороны сошлись, таким образом, в том, что для их безопасности необходимо ниспровержение Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо арестовать и бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно дала согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора, чтобы сообща изыскать средства к осуществлению этого замысла; они согласились в том, что следует попытаться исполнить задуманное, но не приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления. Но то ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот шаг поведет к прискорбным последствиям для государства, или, может быть, потому, что стремился, как его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а свободу Принца он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил маршалу Грамону, который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в отношении Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как г-н де Лионн: он открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами ни с кем не делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем предупредил Принца. Тот некоторое время считал, что слух о его предстоящем аресте распущен умышленно, дабы вынудить его оставить Париж, и что было бы проявлением непростительной слабости поднимать из-за него тревогу: он видел, с какою горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как королевских войск, так и его собственных, слуги, принадлежавшие к его домашнему штату, а также ближайшие друзья и приверженцы. Пребывая в уверенности, что ничто ему не грозит, он ничего не изменил в своем поведении, кроме разве того, что перестал бывать в Лувре, но эта предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым он сам себя подвергал и которых хотел избежать, ибо по чистой случайности он как-то оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по нему проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда легкой кавалерии. Эта встреча, которая могла погубить Принца, прошла для него безо всяких последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся близ него не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно покинул Кур, чтобы у короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры, упустив столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в надежде на то, что вскоре обретут ее снова.

Между тем предупреждения, со всех сторон непрерывно поступавшие к Принцу, начали убеждать его в том, что при дворе, очевидно, и в самом деле задумали избавиться от его особы, и в связи с этим он помирился с г-жой де Лонгвиль и герцогом Ларошфуко. Тем не менее некоторое время он не принимал никаких дополнительных предосторожностей, как его к этому ни побуждали. Однако после упорных отказов считаться со столь обоснованными доводами и внушающими доверие предупреждениями Принц при ложном известии вдруг сделал то, чего не пожелал сделать по внушенному истинным положением дел совету друзей. Однажды, когда он уже улегся и еще беседовал с Винеем, {23} тот получил записку от одного дворянина по имени Лебуше, который просил его предупредить Принца, что две роты гвардейцев в полном боевом снаряжении готовятся выступить в направлении предместья Сен-Жермен. Это известие заставило его счесть, что им предписано окружить особняк Конде, тогда как в действительности их отрядили лишь для того, чтобы принуждать к внесению сбора за провоз товаров через городские ворота. Принц нашел необходимым тотчас же вскочить в седло и в сопровождении всего шести или семи спутников ускакал через предместье Сен-Мишель. Некоторое время он простоял на большой дороге, ожидая известий от принца Конти, к которому послал предупредить о случившемся, но второе заблуждение, еще более нелепое, нежели первое, заставило его сняться с места. До него донеслось цоканье копыт большого числа рысивших в его сторону лошадей, и, подумав, что это - разыскивающий его отряд, он подался к Флери, близ Медона, но в конце концов обнаружил, что то были всего лишь торговцы птицей, ехавшие и ночью, чтобы к утру быть в Париже. Принц Конти, узнав, что его брат выехал, сразу же сообщил об этом герцогу Ларошфуко, который отправился к Принцу, чтобы за ним последовать, но тот попросил его тотчас же возвратиться в Париж и поставить в известность герцога Орлеанского о причинах, вынудивших его уехать, и о том, что он отправляется в Сен-Мор. {24}

Этот отъезд Принца произвел в обществе впечатление, какое обычно производят новости о каких-либо больших событиях, и всякий старался дать ему свое объяснение. Вероятность переворота и связанных с ним перемен обрадовала народ и напугала обеспеченные слои. Коадъютор, г-жа де Шеврез и фрондеры сочли, что удаление Принца сплотит их с диором и с ними станут еще больше считаться, поскольку и них будет нужда. Королева несомненно предвидела грозившие государству бедствия, но не могла огорчаться из-за того, что могло способствовать возвращению Кардинала. Принц страшился последствий столь огромного дела и не мог решиться взять на себя осуществление так далеко заходящего замысла. Он не доверял толкавшим его на войну, опасался их ветрености и совершенно справедливо считал, что они недолго станут ему помогать нести ее бремя. К тому же он знал, что, не порывая открыто, от его дела отстраняется герцог Буйонский; что г-н де Тюренн уже заявил о том, что отныне не станет ни в чем участвовать; что герцог Лонгвиль не хочет ни во что вмешиваться и слишком недоволен своей женой, чтобы споспешествовать войне, главнейшей причиной которой она, по его мнению, и была. Маршал Ламотт взял назад данное ранее слово поднять оружие и, что бы ни побудило его изменить решение, сказал, что у него больше нет оснований жаловаться на двор, ибо Летеллье, единственного, кто был повинен в постигших его преследованиях, прогнали оттуда. И, наконец, столько доводов и столько примеров склоняло Принца последовать внутреннему желанию помириться с двором, что он, без сомнения, так бы и поступил, если бы можно было довериться слову Кардинала. Но страх перед тюрьмой все еще не оставил Принца, и он не решался положиться на добросовестное соблюдение этим министром своих обещаний. Кроме того, г-жа де Лонгвиль, от которой ее муж снова настоятельно требовал, чтобы она выехала к нему в Нормандию, не могла бы избежать этой поездки, если бы Принц заключил с двором соглашение.

При всех этих противоречащих друг другу суждениях и побуждениях герцог Ларошфуко все же хотел избавить г-жу де Лонгвиль от поездки в Руан и вместе с тем убедить Принца договориться с двором. Положение дел, однако, крайне не благоприятствовало его намерению: спустя немного часов по прибытии в Сен-Мор Принц отказался от беседы наедине с маршалом Грамоном, который явился от имени короля спросить его о причине отъезда, пригласить возвратиться в Париж и пообещать ему полную безопасность. Принц в присутствии всех ответил ему, что, хотя кардинал Мазарини и удален от двора, а господа Сервьен, Летеллье и де Лионн покинули его по приказанию королевы, тем не менее дух и правила Кардинала царят в нем по-прежнему, и, претерпев столь суровое и несправедливое заключение, он испытал на себе, что отсутствие какой-либо вины отнюдь не достаточно для обеспечения безопасности, и надеется найти ее в уединении, где сохранит те же взгляды на благо государства и славу короля, которые уже многократно высказывал. Маршала Грамона эта речь поразила и уязвила. Он рассчитывал изложить Принцу содержание своего поручения и от имени двора начать с ним переговоры, но не мог, по справедливости, обижаться на Принца за отказ в доверии словам о его безопасности, которые он только что ему передал, поскольку г-н де Лионн по секрету рассказал ему о принятом у графа Монтрезора решении вторично арестовать Принца. Принцесса, принц Конти и г-жа де Лонгвиль прибыли в Сен-Мор вскоре после Принца, и в первые дни этот новый двор был полон знати не менее, чем королевский. Больше того, чтобы послужить политике, здесь оказались налицо всевозможные развлечения, и балы, спектакли, карты, охота и изысканный стол привлекали сюда бесчисленное множество тех подбитых ветром людей, которые всегда предлагают себя при образовании партий и обычно предают или покидают их в зависимости от своих страхов или выгод. Тем не менее нашли, что их многочисленность способна расстроить вполне возможные приготовления к нападению на Сен-Мор и что эта толпа, бесполезная и стеснительная при всех других обстоятельствах, в данных условиях может сослужить службу и произвести известное впечатление. Никогда еще двор не бывал возбужден столькими интригами, как тогда. Желания королевы, как я сказал, ограничивались возвращением Кардинала. Фрондеры домогались возвращения г-на де Шатонефа; он был им нужен для осуществления многих замыслов, ибо, будь он восстановлен в своей прежней должности, все было бы много проще: он мог бы исподволь и неприметно расстраивать замыслы Кардинала и занять его пост, если бы того удалось свалить. Маршал Вильруа старался, сколько мог, склонить королеву вернуть г-на де Шатонефа, но решить этот вопрос, как и все прочие, можно было только с согласия Кардинала.