Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Султан снова вытянулся на своем походном ложе, чувствуя, как боль спадает, как возвращается к нему, вместе с покоем, тихая грусть. Падишах нащупал раскрытый томик Корана, лежавший у него в головах, поднес к оконцу.

«Обрадуй терпеливых, — с благовением прочитал Мухаммед Фатих, — тех, которые, когда их постигнет бедствие, говорят: „Поистине мы принадлежим аллаху и к нему возвращаемся!“ Это те, над которыми — благословения от их Господа и милость».

45

Это была подлинно великая драгоценность; ювелир из предместья Фанар сработал ее на совесть по заказу султана Мухаммеда. По крепкому, тяжкому, десятифунтовому ободу из чистого золота тянулся искусно вычеканенный поясок лавровых листьев, перемежающихся с изумрудами и рубинами. Штефан-воевода с усмешкой вертел в руках удивительный трофей, отгадывая сложный смысл, который хотел вложить в эту вещь сиятельный заказчик, взвешивал на руке толстую и длинную золотую цепь. Эта штука предназначалась ему, господарю Земли Молдавской; в этой штуке на шее, на этой цепи должны были привести его в Стамбул победоносные воины падишаха. Ошейник и цепь — принадлежность раба; лавровый венец — знак достоинства и славы, почетнейшая награда героям древности. Соединив в этой вещи несовместимое, султан накладывал на еще не схваченного пленника клеймо раба и признание славы — наверно, для того, чтобы еще более возвеличить себя.

Штефан уложил лале султана в серебряный ларец, в котором его везли. Накануне, внезапно напав на дунайскую переправу, сорокские войники захватили небольшой обоз с султанским имуществом и в нем, среди золоченых доспехов и парчовых одежд, — вот этот ларец. Все правильно, подумал князь, лале попало к тому, для кого было предназначено; лале попало к нему очень кстати, оно стоит дорого, а казна воеводы пуста. Пусть это будет вкладом Мухаммеда в те тяжкие расходы, которые теперь предстоят Штефану-воеводе.

Турки изгнаны, турки ушли, а трудов у Штефана лишь прибавилось. Следовало, перво-наперво, позаботиться о людях своей земли, помочь им отстроить села и города, защитить от татарских чамбулов, рыскавших вдоль Днестра, от расплодившихся разбойничьих шаек, от мелких мунтянских отрядов, еще скрывающихся в лесах. Требовалось выкопать великое множество колодцев, сровняв с землей старые, наполненные трупами. Остановить распространение болезней. Доставить в опустошенные цинуты необходимейшие припасы. Забрать в казну богатства бояр-изменников, подсчитать и распределить по стягам оружие, доспехи и коней, взятые у осман и их союзников. Наградить витязей и войников, отличившихся в боях, оказать помощь общинам и людям, которых война разорила дотла. Еще одна задача касалась женщин; многие тысячи женщин, захваченных пришельцами, были отбиты воинами Штефана у Дуная и в иных местах, по которым отступали турки, и теперь неприкаянно бродили по дорогам, страшась возвращения к мужьям и отцам, приставая к стягам, внося смущение в войницкие души и беспорядок в дела отрядов. Надо было пристроить где-то несчастных, развести их по местам, где они могли бы найти мужей.

Новых трудов и забот требовали теперь также мунтянские дела. Обменявшись листами, воеводы Семиградья и Молдовы Баторий и Штефан, решили ударить с двух сторон на Мунтению, оставшуюся без турецкой защиты, свергнуть изменника Лайоту, вернуть отчий стол князю Цепешу. Для этого следовало снарядить новое войско.

Спешно были разосланы письма — королям Казимиру и Матьяшу, московскому великому князю Ивану, римскому папе, германскому императору, венецианскому дожу. Штефан рассказывал в них о том, как уходили с его земли османы, как отступление многих полков напоследок обратилось в бегство, как был разбит турецкий арьегард, которым командовал сераскер и визирь Сулейман Гадымб. Воевода сообщал, сколько всего пленных, бунчуков, знамен, пушек и прочего оружия, сколько христиан перешло на его сторону, оставив армию Сулеймана. Просил не оставлять его молитвами, напоминал, что Большой Турок по-прежнему силен и опасен, что только единство и решительные действия могут спасти христианство от этого врага.

— Боярин ждет, государь, — сказал Русич, просунув голову в дверь.

Штефан вышел на крыльцо большого дома, принадлежавшего куртянину лапушненского стяга. Ждавший князя под все еще жарким сентябрьским солнцем боярин Винтилэ обнажил голову, опустился на колени. Штефан знал уже о том, как Винтилэ погубил его опасного врага, немеша Ионашку; тайно покинув турецкий стан, боярин привез затем важные сведения обо всем, что творится в Мунтении, о силах господаря Басараба, об удобных направлениях для удара по этому беспокойному соседу. Теперь Винтилэ был готов вернуться во вражеский стан, служить и далее лазутчиком князю Молдовы, которому изменил.

— Снова готов предавать, пане Василе? — сурово молвил Штефан.

— Я не просил у тебя сребренников, княже, — ответил Винтилэ, не опуская глаз. — Как и не брал их у твоих супостатов. Да, предам их опять — одной изменой сниму с души другую, более тяжкую. Мою судьбу это уже не переменит, моя дорога — смерть.

— Не от меня тебе будет сия милость, боярин, — сказал воевода. — Ступай с богом, делай, что совесть велит. Его милость портарь Шендря растолкует тебе, что надо.

Штефан вернулся в камору и велел просить к себе капитана Чербула.

Нет, не ошибся князь, в порыве души назвав сына Боура капитаном, возвысив его перед войском и всей землей до отцовского достоинства. Не юнец уже Войку, но муж, статный витязь, искусный и храбрый, доказавший на деле, что умеет повелевать и добиваться победы. Протягивая руку для поцелуя склонившему колено рыцарю, Штефан вспомнил других вчерашних юнцов, сражавшихся в это лето; как быстро, почти мгновенно взрослели они в горниле войны! Воевода не забывал о том, как всего два года назад, приехав в Четатя Албэ, встретил этих двух ребят, Войку и Русича. Он вспомнил историю Влада, бежавшего с фряжской галеры и спасенного Чербулом и его отцом. Всего два года прошло, а Русич ныне — ближайший его слуга, умный, храбрый и преданный, воин и дьяк, апрод и советник, исполнитель самых важных его поручений, все остальное время — верный и неотступный начальник его личной стражи. А Войку, лучший сотник войска, отныне, наверно, — один из лучших капитанов его земли.

Штефан сделал верный выбор еще там, в Четатя Албэ, предложив обоим юношам служить. Цари, короли, владетельные князья во все времена в своих владениях были как боги. Но не боги в небе решают судьбы людей и стран, от великих до малых дел, а люди. Цари не могут быть вездесущими, всезнающими, во всем принимать решения. И поэтому неизбежно перекладывают большую часть собственных естественных обязанностей на плечи своего окружения. Вот и получается, что в том или другом деле, даже важном, у самого монарха оказывается меньше власти, чем у низкого слуги, который водит к нему женщин, приносит сплетни и может настроить против самого высокородного вельможи, против собственного наследника; холуя, который, пользуясь близостью к венценосцу, намеренно, хитро и подло возбуждает в его душе чувства, свойственные ему самому: недоверие, зависть и жадность, но прежде всего — страх. Вот почему воевода, прежде чем приблизить к себе человека, присматривался к нему долго и тщательно. Русич стал ближним, доверенным почти сразу, и этот выбор себя оправдал. Войку держался вдали; но Штефан сумел и его оценить, найти ему место по достоинству. Теперь у воеводы одним толковым, честным и храбрым родичем больше. Находка, ценная вдвойне и втройне.