Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

По ночам, на привалах, главную часть войска ограждали возами. Другим полкам приходилось оставаться без прикрытия вагенбургов, и внезапные налеты воинов бея Штефана нередко заставали их врасплох. В темноте, бередя в душах турок тревогу, по всей округе горели мириады костров, будто армия султана днем и ночью шла в окружении легионов злых джиннов и беспощадных дьяволов. Со всех сторон доносились звуки труб, барабанный бой, таинственные и жуткие, неестественно громкие стоны, чьи-то нечеловеческие вопли. И многим становилось ясно: жители этого дикого края и впрямь — волшебники и колдуны, способные перевоплощаться в зверей и птиц, вызывать с того света демонов и духов и напускать их нечистые полчища на воинов ислама.

— Именно так, синьор, Дунай близок, — оторвался наконец мессер Джованни от невеселых мыслей, в немалой мере навеваемых и неотступным присутствием Гырбовэца. Мессеру Джованни не хватало Юнис-бека, с которым он успел сдружиться. — Все окончилось хорошо.

— Все окончилось бы, чем следовало, окончилось бы победой, не будь болезни его величества падишаха, — понизил голос боярин.

Анджолелло знал: неудачи этого похода молдавские бояре, да и мунтянские, дружно валят на болезнь султана. Причины и следствия — все перепуталось под парами, непрерывно высасываемыми боярами из винных бурдюков, которые бережно везли за ними раболепные слуги. Но что возвращало и усиливало болезнь каждый раз, когда Мухаммед, казалось, был уже здоров? После удачного сражения в Белой долине Мухаммед воспрянул, он был прежним, взлетающим над миром, победоносным орлом. Отчего же он снова сник, как не от последовавших неудач? События вовсе не казались вездесущему секретарю следствием монаршьего недуга; напротив, события сами — он видел это — словно играли здоровьем султана. События правили в землях герцога Штефана Молдавского, и не Мухаммед, его беки и войско определяли их своенравный, непредсказуемый ход.

Впрочем, разве не было очень веского предостережения? Разве не была разбита беем Штефаном великая армия Сулеймана-визиря? Разве бей Штефан и его воины проиграли до исх пор хотя бы одну войну?

Положение в армии с каждым днем ухудшалось, независимо от того, был ли венценосный сераскер болен или здоров. И чем оно становилось тяжелее, тем больше он свирепствовал, пытая и казня своих и чужих. Лютые казни свершались на каждом привале, перед каждой ночевкой; казалось, только смерть султана может спасти те десятки и сотни жизней, которые еще мог испепелить его гнев. Но Анджолелло с ужасом думал о том, что неминуемо случится, если падишах умрет. Ведь в силу давно вступил детоубийственный закон о престолонаследовании, введенный Мухаммедом; наследник престола, ради спокойствия в царстве, в случае смерти отца имел отныне законное право казнить всех братьев, всех родичей мужского пола, каких только мог схватить. Анджолелло подумал о море крови, которое прольется в Стамбуле и других городах осман, крови царевичей, родных султана и их сторонников, среди которых мог оказаться и бедный итальянец, мечтающий лишь о том, чтобы спокойно и в достатке окончить свои в родной Виченце, вдали от смертоносного рая сераля.

Мысли мессера Джованни были прерваны громким конским топотом. Это к ним, вместе с несколькими приятелями, подскакал галопом Ионашку Карабэц.

— Я видел cегодня, как вы бились, сударь! — крикнул он, осаживая коня. — Синьор секретарь, вы просто молодец! Но что делал в это время мой старый друг, пане Роман? — бросил он, меряя Гырбовэца насмешливым взглядом. — Не позорь более панство земли нашей, брат Гырбовэц. А не то…

Ионашку взмахнул толстой плетью под самым носом побледневшего приятеля и с издевательским громким смехом поскакал дальше.

Мессер Джованни взглянул на Гырбовэца почти с сочувствием. Анджолелло были известны жестокие распри, охватившие прежде дружную кучку молдавских высокородных аристократов, перешедших на службу к врагам их страны. Бояре грызлись, как псы, хотя жирной кости — причины раздора — уже не было: они покидали родину изгоями, со страхом и ненавистью в опустошенных душах. Родной народ проклял бояр-изменников, их имущество отобрано герцогом, их семьи взяты под стражу или сбежали в Семиградье или Польшу. Мунтяне уходили с Земли Молдавской в тревоге, молдавские бояре — в отчаянии. Вот и кипели среди них, под презрительными взорами знатных турок, постоянные ссоры, плелись интриги, росла взаимная ненависть. Дело доходило до безобразных драк, до поединков на саблях, которые турки — чауши и аги — прекращали палками.

Только храбрый, могучий Карабэц не унывал. Смело рубился с куртянами своего князя, гарцевал среди турецких алаев и белюков, щеголяя бесшабашной удалью и силой, увлекая за собой кучку знатных молодых беков, алай-чаушей и аг.

Мессер Джованни, извинившись перед спутником, дал шпоры коню; следовало быть поближе к повелителю, которому в любую минуту мог потребоваться его секретарь. Гырбовэц остался на месте, не в силах одолеть глубокого ужаса, который внушал ему Большой Турок.

Пробираясь между походными порядками армии, Анджолелло продолжал думать о своем. Между сановниками султана тоже не было мира; их раздоры, правда, не выходили из границ, предписываемых приличиями, присутствие падишаха сдерживало страсти, незримо кипевшие среди знатнейших правоверных. Споры нашли благовидное русло: кого считать истинным героем, погибшим за веру, кого — лишь почетным? Истинным, хакики джехидом, по канонам ислама считался газий, павший на поле брани, с оружием в руках; в почетные, хюкми джехиды, зачисляли погибших во имя науки, сгоревших во время пожаров, утонувших, пропавших без вести. В этом походе, кроме убитых в сражениях, было много — не менее, пожалуй — умерших от голода и болезней; какими джехидами стали эти мусульмане пред лицом господа, в какие списки следовало их внести и как вознаградить их семьи, — вот в чем был вопрос. Заодно подсчитали потери; свои — с достоверностью, — противника — в приближении. Подсчет не утешил: армия осман, утратив пятьдесят тысяч воинов, уменьшилась почти на четверть, от мунтянского войска осталось немногим более половины. Молдаване потеряли всего пять тысяч убитыми — восьмую часть тех полков, с которыми бей Штефан встречал султана до удара в тыл, нанесенного ему ордой.

За спорами визирей, улемов и пашей опытный глаз итальянца различал, однако, другое: очертания уже сложившихся союзов военачальников и сановников. Учебно-набожные диспуты о джехидах аллаха были только пробой сил, распределением ролей для будущей борьбы. Если султан умрет, оба лагеря восстанут друг на друга уже в настоящей, смертельной схватке за должности и власть, за положение при дворе будущего падишаха. Вспыхнет битва, не менее, наверно, кровавая, чем та резня, которая разыграется в серале, в восточном и западном наместничествах, во всех дворцах, где жили потомки Осман-бея, первого султана турок. Что принесут такие события ему, Анджолелло, кроме смертельной опасности? Как отразятся на все более дорогой мечте бедного итальянца — вернуться, конечно — не нищим, в родную Виченцу, ввести хозяйкою в отчий дом зеленоглазую полонянку, отнятую у аскеров султана в молдавских землях, длиннокосую красотку, без которой — он чувствовал всей душой — мессер Джованни никогда уже не сможет обойтись?