Роман роялиста времен революции : - Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар

И потому неудивительно, что по прибытіи въ улицу Varenne, силы покинули несчастную, молодую женщину. Послѣ долгаго обморока, послѣдовалъ выкидышъ, который чуть не стоилъ ей жизни. Ей не дано было счастья умереть, Она еще не выплатила мужу своего громаднаго долга преданности и любви.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Изреченіе Ламартина. — Анри и его друзья на слѣдующій день послѣ 6 октября. — Всеобщее бѣгство. — Письма Анри къ Мунье. — Клубъ безпристрастныхъ. — Анри и Лафайеттъ. — Роды Тарже. — Засѣданіе 13 апрѣля. — Назначеніе Анри предсѣдателемъ Собранія, — Его паденіе съ кресла. — Пораженіе умѣренныхъ. — Слѣдствіе Шатлэ. — Мирабо и Вирье.

"Для того, чтобы принять на себя отвѣтственность за революцію, надо быть или сумасшедшимъ, или злодѣемъ, или Богомъ"… Говорятъ, это изреченіе принадлежитъ Ламартину, который могъ бы прибавить еще: или поэтомъ.

Въ Анри жилъ поэтъ. Онъ поэтически отдался революціи, прислушиваясь къ таинственнымъ созвучіямъ жалобъ и надеждъ.

Благороднымъ и прекраснымъ казалось ему равенство, потому что оно отдавало справедливость всѣмъ и каждому. Онъ видѣлъ свободу мысли и слова, видѣлъ господство идеи христіанства — въ братствѣ. Но никто столько не страдаетъ отъ зла вѣчнаго противорѣчія между идеаломъ и дѣйствительностью, какъ поэтъ. Чѣмъ выше онъ возносится, тѣмъ болѣе жизнь старается принизить его.

Самыя дорогія теоріи Вирье, его самыя дорогія надежды, были разбиты въ роковые дни 5 и 6 октября. Для него была цѣлая вѣчность между радостными криками, какими привѣтствовали депутатовъ при ихъ вступленіи въ Парижъ, послѣ Бастиліи, и тѣми постыдными рѣчами, какими сотіровождалось возвращеніе короля. Для Вирье, отнынѣ, разочарованіе превратилось въ рану его сердца, въ морщину его чела. Оно убѣдило его, что онъ долженъ искупить, что онъ долженъ воздать должное, хотя бы съ опасностью для личной жизни, той правдѣ, которая ему явилась.

Въ то время, какъ разочарованіе разомъ угнетающе подѣйствовало на многіе характеры, Вирье выросталъ подъ измѣною своихъ надеждъ. И въ Собраніи конституціонной группы, которую Мунье созвалъ на другой день послѣ 6 октября, онъ явился готовымъ на все.

Въ этомъ Собраніи, Бергассъ, Лалли, Клермонъ-Тоннеръ и ихъ друзья допрашивали другъ друга, должны ли они продолжать "одобрять своимъ присутствіемъ тѣ преступленія, которыя совершались на глазахъ у нихъ"…

Очевидно, эти люди были полны сожалѣнія и угрызеній совѣсти отъ неизбѣжнаго сознанія, что они виновники непоправимыхъ катастрофъ. Ихъ сегодняшнее отчаяніе можно было сравнить только съ ихъ вчерашиею самонадѣянностью. Большинство стояло за отставки массой… "Это являлось средствомъ возбудить провинцію противъ Парижа". Эти люди воображали, что количествомъ можно будетъ отстоять побѣжденныхъ!

Одинъ или почти одинъ, Анри рѣшился назвать настоящимъ именемъ "дезертирства" это бѣгство съ поля битвы.

Было ли то предчувствіе 21 января, когда, говоря о Карлѣ I, онъ сказалъ, что "бѣжавъ изъ парламента, преданные люди несчастнаго короля отправили его на эшафотъ"… Сильно заключилъ свою рѣчь Анри… "Если бы даже намъ предстояло быть унесенными моремъ, наша обязанность остаться здѣсь. Что касается меня лично, то воспоминаніе о покинутыхъ палатахъ Англіи и о происшедшихъ отъ этого печальныхъ послѣдствій подскажетъ мнѣ, какъ мнѣ дѣйствовать…"

Но эти слова остались безъ отклика.

Вирье увидѣлъ съ грустью, что требованія о выдачи паспортовъ увеличивались. Мунье и Лалли уѣзжали первыми… "Они считали бы, — говоритъ Малуе высокопарнымъ языкомъ того времени, — себя оскверненными, если бы остались на театрѣ такихъ жестокостей…"

Продолжая метафору, можно сказать, что статисты уходили потому, что наступала драма. Къ этой драмѣ не подходила сельская декорація Версаля. Для того, чтобы достичь пароксизма ея ужаса, ей нуженъ былъ Парижъ, его улицы, его толпы, его окровавленныя площади.

Въ Тюльери, въ залѣ манежа собирались депутаты. На этомъ клочкѣ земли, теперь забытомъ, учредительное Собраніе убило монархію, не оставивъ для Конвента ничего, кромѣ убійства короля.

Съ перваго же дня, эти люди, съ отъѣздомъ болѣе двухсотъ монархистовъ, предоставленные самимъ себѣ, принялись такъ рьяно за свою мрачную дѣятельность, что отъ Анри отлетѣло всякое довѣріе, даже слѣдуетъ сказать, всякое снисхожденіе.

"Будьте увѣрены, — пишетъ онъ Мунье, — что я вхожу въ положеніе вашей души… Оно должно быть мучительно. Вы должны быть глубоко угнетены тѣ;мъ, что покинули Собраніе… Чѣмъ больше было участіе въ дѣлахъ прошлаго, которыми настоящее злоупотребляетъ, тѣмъ менѣе имѣешь права бросать тѣхъ, которые были сбиты съ толку".

"Отчего, говорите вы, не можете вернуться безъ Лалли? Развѣ не возвращаются на поле битвы оттого, что рядомъ былъ убитъ товарищъ по оружію?"

Мунье сознавалъ, по отношенію къ себѣ, всю справедливость этихъ благородныхъ словъ. На что послужило ему бѣгство? Едва онъ прибылъ въ Гренобль, онъ былъ заочно приговоренъ съ повѣшенію.

Въ провинціи, какъ и въ Парижѣ, Франція стала добычей своего рода самопроизвольнаго зарожденія преступности. Она приближалась къ цареубійству, пройдя черезъ все самое гнусное. Подъ кистью Давида, казнь сыновей Брута превратилась въ кровавый намекъ на будущность королевской семьи. Въ театрѣ, каждый вечеръ, вся чернъ 5 октября апплодировала въ "Карлѣ IX" оскорбленію королямъ.

Это была такая публика, что на дверяхъ приходилось вывешивать объявленіе, "чтобы заставить ихъ снимать ихъ грязныя фуражки"…. [44].

Вотъ они, эти щитоносцы демократіи, когда-то столь элегантной и изящной, будуаровъ Парижа и Версаля! Изъ салона она перешла въ переднюю, оттуда на улицу. А съ улицы попала въ стоки. Теперь она вылѣзала изъ нихъ опозоренная, оскверненная. Въ ней нѣтъ болѣе ума, она изрыгаетъ только ругательства. Въ этой безстыдницѣ въ ситцевомъ казакинѣ, Анри не узнавалъ того обожаемаго кумира въ изящномъ утреннемъ костюмѣ важной дамы.

"Атмосфера, въ которой онъ живетъ, кажется ему зараженною. Преступленія и негодяи, которые отовсюду лѣзутъ, оскверняютъ его очи, отвратительны его разуму, возмущаютъ его сердце" [45].

Она сдѣлалась безобразна, эта демократія, до такой степени, что самъ Мирабо пятится отъ нея.

"…Лучше междуусобная война, — говоритъ онъ, — чѣмъ эта топкая грязь…".

А между тѣмъ, послѣднимъ средствомъ, въ то время какъ Мирабо говорилъ это, считалась необходимость вытащить его изъ этой грязи и сдѣлать министромъ. Изъ всѣхъ непріятностей этого рѣшительнаго кризиса въ жизни Вирье это была наибольшая.

"…Представьте себѣ,- писалъ онъ, — герцогъ де-Ліанкуръ только тѣмъ и занятъ, чтобъ сдѣлать Мирабо министромъ… Представьте себѣ министромъ человѣка, котораго подозрѣваютъ въ подстрекательствѣ къ убійству королевы и который во всякомъ случаѣ… графъ де-Мирабо!.. На дняхъ мнѣ пришлось объясняться съ Шателе по поводу разговора, который я имѣлъ съ нимъ изъ-за престолонаслѣдія и который я передавалъ вамъ въ свое время".

"Вчера Мену выдалъ герцога Орлеанскаго и хотѣлъ его вызвать изъ Англіи въ оправданіе себя. Но Собраніе постановило этого не дѣлать… Вѣчная нерѣшительность. Страна разлагается, кровь течетъ…".

"Два дня назадъ, — продолжаетъ онъ на другой день, — на пикѣ носили голову одного булочника. Его умерщвленіе было ужасно. Смерть этого несчастнаго сдѣлала то, что въ тотъ же день былъ внесенъ и утвержденъ законъ о мятежахъ…".

Но что значили постановленія Собранія для убійцъ, которые изрубили на куски де-Барра, которые убили Бельзенса въ Канъ, которые бросили въ прудъ Монтессона и его жену, для всѣхъ тѣхъ изъ всей Франціи, душою которыхъ становился клубъ Якобинцевъ? [46]. Въ свои щупальцы якобинцы захватили отнынѣ Парижь и провинціи, чтобы, смотря по надобности, производить мятежи, пожары, грабежи, убійства. Якобинцы занимались "политикою вертепа", какъ выразился Сіейсъ. "Посягательство на жизнь, — говорилъ онъ, — считалось самымъ обыкновеннымъ средствомъ". Тотъ, кто нападалъ на эту грозную силу, нѣкоторымъ образомъ обрекалъ себя на смерть.

Вотъ еще одна поразительная черта характера Анри: въ минуту борьбы въ немъ исчезалъ поэтъ. Тогда оставался только человѣкъ дѣла.

Однажды вечеромь, когда у герцога Ла-Рошфуко, Малуе, Ла-Туръ-Мобургъ, Буффлерсъ, выражали свое отчаяніе по поводу безсилія парализовать адскую пропаганду якобинцевъ, Вирье, внезапно прервавъ безплодныя пререканія своихъ коллегъ, объявилъ, что слѣдуетъ основать контръ-клубъ, цѣлью котораго было бы разрушать повсемѣстно, какъ въ Парижѣ, такъ и въ провинціи, козни Робеспьера и его присныхъ.

Въ нѣсколькихъ словахъ, Вирье изложилъ планъ задуманной имъ ассоціаціи. Она будетъ сколкомъ съ организаціи, указанной Вейсгауптомъ его иллюминатамъ, которая размножаетъ свои дѣйствія при помощи людей, входящихъ въ сферу ея вліянія.