Роман роялиста времен революции : - Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар

— Согласенъ, — восклицаетъ Анри 7 сентября, — что всякая власть дается народомъ… Но есть ошибка въ примѣненіи этого принципа. Пускай депутаты издаютъ законы… Но пусть король имѣетъ право не дать на нихъ своего согласія. Вотъ чего я требую. Народъ, который не размышляетъ, можетъ быть увлеченъ крамолою. Я стою за то, чтобы король имѣлъ право Veto… и чтобы Veto это было безпредѣльно…

Отстаивая такимъ образомъ неотъемлемыя права короля, Анри идетъ не только противъ Собранія, но и противъ всей Франціи, Франціи увлеченной страстью, напуганной, возмущенной словомъ Veto, котораго она не понимаетъ.

"И 15.000 народа собирается поджечь дома и замки тѣхъ, кто посмѣетъ на трибунѣ отстаивать это подлое veto".

Опасность угрожаетъ всего болѣе Вирье. Но эти угрозы только усиливаютъ его энергію.

Мирабо сцѣпляется съ нимъ. Анри продолжаетъ:

"Неужели же, — восклицаетъ онъ, — Собраніе въ рукахъ демагоговъ".

При этихъ словахъ все зало возстаетъ противъ него. Анри повторяетъ фразу и заканчиваетъ ее такимъ браннымъ словомъ, какого никогда еще не слыхали стѣны Menus.

Возмущеніе не знаетъ границъ.

Анри обвиняютъ (его слово попадаетъ въ "Moniteur") въ томъ, "что онъ осквернилъ свои уста проклятіемъ".

Оскорбляютъ президента. Упрекаютъ его въ слабости, въ пристрастіи, и доходятъ до такой сцены, что Лангрскій архіепископъ кончаетъ тѣмъ, что покидаетъ свое кресло. Тѣмъ не менѣе, черезъ четыре дня, Анри снова появляется на трибунѣ, чтобы высказаться еще болѣе энергично о королевской санкціи.

"Права короля, — говоритъ онъ, — вписаны въ сердцѣ каждаго француза… не только въ наши cahiers… Ихъ слѣдуетъ признавать… Тотъ, кто несогласенъ съ этимъ, пусть встанетъ… пусть себя покажетъ!.."

Встаютъ всѣ. Всѣ галдятъ одновременно. На Клермонъ-Тоннеръ, который на этотъ разъ предсѣдательствуетъ, тѣ; же нападки, какъ въ прошлый разъ — на епископа Лангрскаго. "Что касается до извѣстнаго вамъ дворянина, позволившаго себѣ забыться до того, чтобъ произнести оскорбительное слово, — сказано въ отчетѣ о засѣданіи, — то онъ велъ себя какъ бѣшенный… и его сосѣдямъ стоитъ не мало труда его удержать"…

Дѣйствительно, Анри не терялъ еще надежды довести до приступа разстроенное конституціонное войско. Тщетная надежда! Одна изъ тѣхъ слабостей, которыя Мирабо называлъ "les nolontés du Roi", должна была окончательно выбить изъ колеи его защитниковъ.

Неккеръ сообщилъ Вирье и его друзьямъ, что отъ неограниченнаго veto имъ слѣдуетъ лучше отказаться, чта Людовикъ XVI удовлетвориться призрачною властью "veto suspensif", и вотъ такимъ-то образомъ, на слѣдующій день, возвѣщено было, что… "глава 24 милліоновъ подданныхъ добровольно превратился въ подданнаго 24 милліоновъ королей"…

Словцо, выражающее положеніе вещей, принадлежитъ Риваролю. "L'Executif" — говоритъ онъ, — самое подходящее имя, потому что онъ самъ казнилъ себя…"

Вирье тѣмъ не менѣе рѣшается продолжать борьбу, хотя бы для того, чтобы трупъ монархіи не достался въ руки непріятеля.

Проходятъ два дня, и непріятель появляется на трибунѣ въ лицѣ маркиза Силлери. Силлери помахиваетъ утрехтскимъ трактатомъ, который онъ, "случайно, только что нашелъ у себя въ карманѣ"…

Сейчасъ же поднимается вопросъ о престолонаслѣдіи во Франціи среди смѣха Собранія. Интересуются узнать, кто получитъ наслѣдство — испанскій ли домъ или орлеанскій.

Вирье, который замѣтилъ ловушку, проситъ объ "отсрочкѣ на три столѣтія"…

Смѣхъ продолжается.

Но на завтра Анри было уже не до смѣху, когда къ нему подошелъ Мирабо, схватилъ его за руку и сталъ шептать на-ухо, что надо немедленно рѣшить затронутый наканунѣ вопросъ.

Вирье испыталъ такое же впечатлѣніе, какъ нѣкогда Шатобріанъ, когда Мирабо положилъ ему руку на плечо… "ему показалось, что его коснулись когти сатаны"… Инсинуаціи трибуна были дѣйствительно дьявольскія… "Король страдаетъ полнокровіемъ. Monsieur также. Здоровье дофина, старшій братъ котораго умеръ, непрочно. Приходилось подумать о будущемъ. Графъ д'Артуа съ дѣтьми покинулъ Францію — "и, вслѣдствіе этого, — заключилъ Мирабо, — они внѣ закона…"

Не даромъ отецъ маркиза Мирабо говорилъ про него, что у него "всѣ свойства лисицъ Самсона… Онъ поджигалъ всюду, гдѣ ни появлялся". Какое же пламя должно было вспыхнуть 5 октября отъ его предложенія?

Возрождался антидинастическій заговоръ Бельшасса подъ другою фирмою. Мирабо послѣ m-me Жанлисъ пробовалъ завербовать Анри въ орлеанскую партію.

Но какъ смѣлъ Мирабо обратиться къ Анри? Что было общаго между ними? [38]. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отнынѣ между ними выяснилась ненависть, пробудившаяся въ ихъ душахъ при первомъ столкновеніи. Они слишкомъ расходились между собою, чтобы забыть это. Трибунъ съ тѣхъ поръ видѣлъ въ Вирье своего врага. Анри не звалъ Мирабо иначе, какъ "злодѣй Мирабо".

Въ то время, какъ "въ проходѣ налѣво, за кресломъ президента", происходила упомянутая сцена, Силлери возобновилъ снова вопросъ о возможной передачѣ престола Франціи. Болѣе смѣлый, чѣмъ Мирабо, Силлери пришелъ къ заключенію:

"Я требую, — закончилъ онъ, — чтобы было засвидѣтельствовано отсутствіе герцога Орлеанскаго во время этого совѣщанія…

"Я требую, — отвѣтилъ сейчасъ же маркизъ де-Марнуа, — чтобы было засвидѣтельствовано отсутствіе его величества короля испанскаго. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это опять былъ проблескъ стараго французскаго духа. На остроумномъ словѣ драма окончилась комедіей.

ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ

M-me де-Турзель — Ея прибытіе въ Версаль. — Дети Анри. — Маленькая служанка изъ Оверня при дворѣ. — Яичница у Дофина. — Де-Кошерель, принятый въ Севрѣ за Анри де-Вирье. — Остроты убійцъ. — Остроты депутатовъ и высокопоставленныхъ дамъ въ Собраніи. — Прибытіе пуассардокъ въ Версаль. — Ихъ предводителъ Мальяръ. — Отмщеніе Сабинянокъ. — Гражданки и депутаты. — "Собачья лапа" и "Маленькій воробей". — Мунье приводитъ во дворецъ вмѣстѣ съ депутаціей и цвѣточницу Роллэнь. — Патріотическое приношеніе тулонскихъ каторжниковъ. — Мунье вырываетъ у короія согласіе на права человѣка. — Жилль-Цезарь де-Лафайеттъ. — Онъ передаетъ королю и Собранію о своемъ желаніи спать. — Въ "Menus" юбки и штаны, забрызганные грязью.- M-me де-Вирье въ Версалѣ 5 октября. — Возвращеніе короля въ Парижъ.- M-me де-Вирье возвращается въ Парижъ въ одной изъ каретъ свиты. — Она думаетъ умереть по возвращеніи въ улицу Varenné.

Но веселье тоже эмигрировало. Въ воздухѣ стояла такая тоска, что даже дѣти задыхались отъ нея.

"Я живо помню, — пишетъ m-lle Вирье, — ту тоску, которая охватила меня, несмотря на то, что я была еще очень мала, когда мы очутились однѣ съ тремя людьми прислуги въ громадномъ отелѣ m-me де-Роганъ, только что покинутомъ ею. Въ немъ слышались развѣ крики съ улицы, у насъ никто не бывалъ. Только отецъ иногда пріѣзжаль къ намъ послѣ засѣданій въ Версали. Я до сихъ поръ вижу его измѣнившееся лицо отъ горя и безпокойства.

"Однажды появилась свѣтлая точка на нашемъ сумрачномъ небе — это былъ тотъ денъ, когда отецъ объявилъ, что наша grand' tante, m-me де-Турзель, назначена воспитательницею къ дофину… Maть пожелала сейчасъ же ее видѣть и взяла и насъ къ ней съ собою.

"…Лицо m-me де-Турзель соединяло въ себѣ и строгость и вмѣстѣ необыкновенную кротость — я такого лица никогда не видала. Такъ же, какъ m-me де-Роганъ, она внушала къ себѣ глубокое уваженіе, но въ то же время и довѣріе, котораго мы никогда не чувствовали къ герцогинѣ.

"Та импонировала, къ этой чувствовалось невольное влеченіе"…

Будь маленькая Стефани болѣе опытна, она замѣтила бы еще и другую разницу — m-me де-Турзель, въ силу своей безконечной снисходительности, относилась къ своимъ привязанностямъ какъ къ чему-то такому, что выше всякаго разсужденія. Для нея такъ давно были чужды самолюбіе, интриги, что она не знала ни о печаляхъ, ни о надеждахъ дня.

Для того, чтобы заставить ее принять званіе воспитательницы королевскихъ дѣтей, потребовалось прямое приказаніе короля. И если она повиновалась, то потому, что обязанность, которую на нее возлагали, была не лишена опасности. Она прибыла въ Версаль безъ шума, безъ пышности, съ готовностью принести ребенку, котораго отдавали ей на руки, преданность, любовь и даже, если бы того потребовалось — жизнь. Она съ перваго же дня стала тѣмъ, чѣмъ ей надлежало быть во дни кончины монархіи.

Помѣщеніе, которое маркиза занимала въ замкѣ, находилось между помѣщеніемъ сестры короля и дофиномъ. На ночь ей стлали постель въ комнатѣ маленькаго принца. И точно для того, чтобы помогать въ преданности m-me де-Турзель, при ней была ея дочь Полина. Комната Полины была въ антресоли, надъ кабинетомъ королевы, при открытыхъ окнахъ, она могла слышать все, что говорилось внизу. Маркиза сейчасъ же предупредила объ этомъ королеву…